Помутнение

   Внимание!!! В рассказе "Помутнение" содержатся сцены жестокости и насилия!
   Не рекомендуется лицам не достигшим 18 летнего возраста!


 «Если Бог существует, то ему придётся умолять меня о прощении»
   Надпись, вырезанная заключенным на стене камеры концлагеря.

               

Как же мне надоела эта обшарпанная краска грязно-зелёных стен. Рваные куски побелки, словно мёртвые бабочки альбиносы, так небрежно свисающие с потолка. Поцарапанная душка больничной кровати, к которой прикованы мои запястья. И тот, нестерпимо манящий солнечный свет, разрезанный ржавой решёткой окна, что с самого утра зовёт меня на свободу.
Свобода – эфемерное чувство наслаждения вседозволенностью скованной законами, правилами и нормами цивилизованного мира. Но что будет, если дать людям неограниченную свободу в ограниченном пространстве. Во что тогда превратится это столь любимое человеком состояние всевластия.
Залог порядочности современного человека – это страх перед наказанием. Люди, соблюдающие порядок из-за страха – быть наказанными, лишь притворяются законопослушными. Ведь когда страх необратимого наказания исчезнет и нивелируется, то они через довольно непродолжительное время,сами того не заметив, начнут  чинить беззаконие.
Когда наступает предел возможностей, то человеческая психика может смириться даже  со смертью, но смертью честной, смертью заслуженной. Сама мысль о том, что до смерти человек может умереть несколько раз, заставляет задуматься о предшествующих этому событиях.
Когда-нибудь каждый из нас умрёт. Ведь смерть - это пожалуй самая непреклонная истина жизни, с которой нам нехотя приходится мириться. И к тому времени, когда неминуемая смерть встретит нас на своём пороге, мы обычно готовы принять её. Но, то обстоятельство, что агония смерти может длиться годами, обрекает человека в мрак безысходности и немого отчаянья.
Этот первородный страх непрекращающейся боли, что просыпается внутри нас, действует разрушительно на наш разум и психику. Даже тот, кто никогда не испытывал подобных чувств, должен понимать весь тот ужас, который может сотворить человек с себе подобными, ради своих иллюзорных желаний. И пока я окончательно не обезумел, то хотел бы поведать вам, как проходил самый кошмарный, самый жуткий эксперимент над человеком...

 
Мы – культурные цивилизованные люди, за считанные месяцы опустились ниже животных. Мы стали не просто убивать себе подобных, но всячески издеваться над ними. И более того! Те из нас, кто этого не делал, становились пассивными соучастниками событий. Когда кто-то измывался над нами, остальные забивались в тёмные углы и молчали, в ужасе надеясь, чтобы это их не коснулось.
Моё имя Р223. Я точно знаю это, так как оно багровыми рубцами до сих пор красуется на моей груди. Этот номер дали мне там. В том ужасающем месте, что носило название «Эдем17».
Проект «Эдем17»  это попытка цивилизованного общества исправить тех кто, по их мнению, был достоин лишь призрения и ненависти за совершённые ими проступки. Нас – обречённых на долгие годы заточения, подвергли бесчеловечному испытанию, заставив поверить в иллюзорное искупление, дарующее столь вожделенную свободу. Справедливости ради надо отметить, что большинство действительно получили свободу, но свобода эта была разной. Для кого-то она превратилась в осуществление внутренних порочных желаний и  изуверств, а для кого-то окончилась долгой и мучительной дорогой к всепрощающей смерти через нескончаемые страдания.
Каждый из нас, кто добровольно подписал согласие на участие в проекте «Эдем» ровно на один год становился подопытной лабораторной мышкой, помещённой в место, именуемое нами «Кубом», где было дозволено абсолютно всё.
Куб представлял собой десятиэтажное здание с внутренним колодцем, по всем сторонам которого располагались жилые отсеки. Изначально предполагалось, что всем участвующим в эксперименте людям будут обеспечены наиболее комфортные и равные условия. Еда, в абсолютно неограниченных количествах, подавалась прямо в общую столовую, благодаря автоматической распределительной системе. Уборные и душевые находились на каждом из десяти этажей и поначалу были в совершенно свободном доступе. Температура во всех помещениях была отрегулирована до приемлемого состояния, по средствам централизованного отопления отсеков. В общем, и в целом «Куб» представлял собой место с максимально комфортными условиями для сосуществования порядка одной тысячи человек.

«Первый признаки своего помешательства я попросту не заметил. Поначалу это были обычные судороги, возникавшие и спадающие совершенно спонтанно. Но со временем у меня стали появляться странные галлюцинации. Я начал слышать голоса, а вернее звуки похожие на неразборчивый шёпот. Но и тогда я не придал этому значения, так как думал, что они раздаются из соседних комнат. А потом, потом ко мне стали приходить Они».

                Начало.
Эксперимент «Эдем 17» стартовал с момента заселения в Куб первых тридцати заключённых приговорённых к пожизненному сроку. Не имея никаких лишений кроме ограниченного пространства, эти тридцать мужчин и женщин довольно быстро освоились в новых и весьма комфортных для них условиях. Они стали не только первооснователями колонии, но и основоположниками её внутренней жизни. 
После того как в след первой партии стали с периодичностью в десять дней поступать новые тридцать человек, условия в «Кубе» начали разительно меняться. Со временем, всё больше малозначительных мелочей, стали играть основополагающую роль в быте колонии. Те, кто участвовал в проекте с самого начала, возомнили себя предтечами и под этим предлогом начали активно руководить и распоряжаться вновь прибывшими.
Теперь уже ни кто не имел право самовольно выбирать себе жилые отсеки. Старшие не хотели делить свои просторные камеры с вновь прибывшими людьми и поэтому распределяли их только на нижних уровнях. Там, в пока ещё относительной тесноте и скученности, ютились вновь прибывшие участники проекта. На этом же этапе начала сформировываться некая иерархия, и какая ни какая, но структура социальной жизни.
С каждым новым поступлением, становилось всё меньше и меньше места и от этого обстановка в «Кубе» понемногу стала накаляться. Уже на второй месяц в колонии появились первые отверженные. Таких изгоев сгоняли на самые нижние уровни, где их число пополняли самые слабые и забитые особи. Именно они становились первыми жертвами всё нарастающей агрессии.
Основная часть агрессии старших братьев и сестёр была направлена на новичков. В тот момент, когда открывалась буферная комната с вновь прибывшими людьми, с них сразу сдирали всю чистую одежду. Взамен же им бросали грязные засаленные лохмотья с запёкшимися пятнами, оставшиеся от уже умерших людей. Каково же было изумление этих бедолаг, когда они понимали, что добровольно попали в этот только-только набирающий свои обороты ад.
В тот момент, когда они – голые и униженные, подбирали с пола свои новые одеяния, на них выплёскивались помои. Каждый должен был взять остатки кинутой им одежды и ей, стоя на коленях, затирать помои, сливая их обратно в вёдра. Если же они не успевали это вовремя сделать, то вёдра с нечистотами вновь выливались на людей. Эта унизительная процедура продолжалась до тех пор, пока все вновь прибывшие окончательно не измажутся в помоях. Их, мокрых и смердящих, прислужники Старших пинками гнали на нижние уровни, загоняя в тесные камеры.
Те же, кто возымел смелость, не подчиниться приказам Старших братьев, кто сразу понял куда попал – сильно жалели об этом. Их жестоко избивали и опускали у всех на глазах, тем самым не двусмысленно давая понять всем вновь прибывшим, где их место и что с ними будет за малейшее неповиновение. Шок, унижение и призрение вот, что испытывали те, кто впервые попадал в «Куб». Так заканчивался первый этап ломки вновь прибывших участников эксперимента.
Система старших, превращающая человека в безмолвного раба, первоначально еще не была нацелена на тотальное истребление, хотя в ней всё чаще прослеживались и эти проявления. Поначалу  она была ориентирована на перевоспитание вновь прибывших и их быстрой адаптации в условиях всё возрастающей скученности. Идеальное послушание. Человек, не помышляющий ни о чём, кроме милости от своего хозяина, вот – чего хотели добиться Старшие!

«С начала их было не много. Один – два за ночь. Они крадучись подбирались к моей кровати, а потом шептали, шептали мне всю ночь напролёт те кровавые ужасы, что творили с ними их мучители.
Ржавые металлические крючья только что были освобождены от своего тягостного груза и теперь мерно позвякивали, ударяясь друг о друга. Распластанное тело лежало на высоком кафельном столе, в чашеобразной поверхности  которого был вмонтирован слив. Тонкие красные струйки, словно змейки, сочились меж квадратных плиток белоснежного кафеля, утекая в чёрный провал канализационного стока.
Поначалу эти образы были не чёткими и размытыми. И сперва я не придал своим видениям большого значения. Но потом, я начал всё чётче различать их изувеченные лица, лица которые никогда небыли мне знакомы. Их отвратительные, корчащиеся от нестерпимой боли гримасы, теперь всё чаще звали меня по ночам».

                Касты.
В скором времени в нашем новом доме сформировалось три основных касты: старшие, младшие и низшие.
Старшими назывались те, кто участвовал в эксперименте с самых первых его дней. Им удалось освоиться в «Кубе» лучше всего. Они выбирали себе самые лучшее отсеки, где было хорошее освещение, вентиляция, сухие полы и не скрипящие двери. Хотя изначально все располагались, как им того хотелось. Да и по правде говоря, различия между камерами были ничтожны, и делалось это больше с тем пониманием, чтобы показать – «Кто тут главный».
Каста «Младших» состояла из тех, кто прибыл на второй, третий и четвёртый месяц после появления старших. Младшим выпала доля прислужников для Старших. Из них Старшие браться и сестры набирали себе охрану и надзирателей, разносчиков еды и уборщиков помещений, наложниц и прочую прислугу. Особо приближённые не редко участвовали в многочисленных кровавых забавах и развлечениях Старших.
К «Низшим» относились все те, кто появился уже после того, когда все свободные камеры Куба закончились. И именно им отводилась самая незавидная доля. Они были у старших даже не в роли рабов, а в качестве единственного доступного развлечения в Кубе. Низшие представляли собой живой сгусток биомассы, лишённый личности, воли и каких бы то ни было чувств, кроме естественных животных потребностей.
Биомассой легко управлять, она не вызывает сочувствия, ее легче презирать и она послушно пойдет на убой по первому зову хозяина. Старшим братьям со временем удалось собрать такой концентрат насилия и ужаса, который был способен сломать почти любую личность, превратив её в бездушную и покорную биомассу.
Впрочем, справедливости ради надо отметить, что все эти иерархии были весьма относительны. При определённых обстоятельствах в число низших могли попасть и те, кто участвовал в эксперименте с самого начала, но по каким-либо причинам стал неугоден старшим братьям или сёстрам. 
Чаще всего, это было явное неповиновение элитарной группе «Старших», которые представляли собой основной костяк. Точно таким же образом, кое-кто из недавно пришедших мог продвинуться наверх, за какие-то особые заслуги перед старшими. Что впрочем, случалось довольно редко, поскольку никто из старших не желал, чтобы их место заняли. Исходя из этого мировоззрения, Старшие стали выказывать необоснованно агрессивное поведение. И это при условиях, что жизненно необходимых ресурсов в Кубе было боле, чем достаточно.
Я относился к касте младших, но предпочитал жить среди низших. Для жилья я выбрал себе самую крайнюю комнату на нижнем уровне. Это был чулан для хранения уборочного инвентаря и плюс ко всему с чулана открывался отличный обзор сразу в обе стороны. При ночных набегах Старших, зачастую страдали вышестоящие уровни, а до самого грязного и зловонного нижнего уровня, редко кто добирался. А те жаждущие насилия  смельчаки, что решались посетить наш полупустой нижний этаж, обычно через несколько минут убирались восвояси, не в силах вынести обилие грязи и смрадной вони. Конечно, в таких обстоятельствах доступ к еде и воде нам был крайне ограничен. И лишь по ночам, нам удавалось украдкой проникнуть  на центральный уровень, чтобы попытаться умыкнуть хотя бы несколько недоеденных кем-то паек.

«Дерево, из которого была сделана дверь в чулан, начала истошно скрипеть и трещать. Из образовавшихся в ней трещин стала обильно сочиться чья-то грязно красная кровь.
Голоса. Эти проклятые голоса. Они рассказывали мне об ужасающих вещах, свидетелем которых я никогда не был. С этого времени я стал подозревать, что кроме тех зверств, что творили здесь наши старшие братья, было ещё что-то, чего никто из нас не знал.
Когда ночами, они вылезали из-под моей кровати, то задевали об её рваный сетчатый край головой. Клоки окровавленных спутанных волос вырывались из их свисающих набок голов с перерезанным горлом. Гнилой грязной паклей они свисали поутру у меня из-под кровати, напоминая об очередном ночном кошмаре».

                Незадолго до экватора.
На четвёртый или пятый месяц этого бесчеловечного эксперимента, уровень немотивированной агрессии стал просто зашкаливать. Старшие  умудрялись придумывать новые бессмысленные и порой взаимоисключающие правила, любое не исполнение которых – жестоко каралось. Правила эти были настолько абсурдными и по большей части невыполнимыми, что уже изначально предполагали их нарушение. Исходя из этого, младшим приходилось различными изощрёнными способами договариваться со старшими, попадая при этом в полную зависимость от их воли и настроения. Люди добровольно стали унижаться и прогибаться под нажимом и шантажом со стороны надзирателей, назначенных Старшими – следить за соблюдением их правил.
Всё это создало в нашей крысиной бочке атмосферу постоянного страха – быть пойманным. Люди становились всё более нервными и агрессивными по отношению друг к другу. От понимания того, что они никоим образом не защищены от жесточайшего наказания, их первоначальная воля к сопротивлению с каждым днём становилась слабее и со временем ломалась, как перегоревшая спичка. Начиная с этого времени, в среде низших каст, в несколько раз участились случаи самоубийств и спонтанного проявления насилия. 
А после того, как была введена коллективная ответственность за малейшие провинности, жизнь в «крысиной бочке» погрузилась в атмосферу тотального недоверия и подозрительности. Все стали следить за всеми. Теперь каждый стал невольным соглядатаем Старших и дабы избежать сурового наказания, сам стремился учинить расправу над тем, кто, по их мнению, представлял угрозу для всех остальных.
Повинуясь минутной прихоти, Старшие в издевательской манере отдавали нелепые и заведомо невыполнимые приказы, а потом смотрели, как озверевшая людская свора тщетно пытается выполнить поставленную перед ними задачу. Люди пихались, толкали и рвали друг друга на части, дабы выполнить невыполнимое. За очередной неудачей неизбежно следовало и наказание. Одни сплошные наказания, изощрённость которых граничила с безумием.
Впрочем, большинство «Младших» обитателей Куба, вели достаточно размеренный и пассивный образ жизни. Они только и делали что ели, пили и спали, практически не принимая участия в забавах старших. Сломленные морально, они отказались от сопротивления любой агрессии проявляемой со стороны Старших братьев и надзирателей, коими зачастую сами и являлись.
Бывали такие случаи, когда и Младшие могли прочувствовать все прелести жизни Низших. Ради спонтанной прихоти Старших, разом поднимали от одного до нескольких этажей, после чего всех их обитателей гнали на какую-либо грязную работу. Никто не мог знать, какой из этажей попадёт под опалу в следующий раз. А поскольку всё это мракобесие происходило абсолютно спонтанно и беспричинно, то такое положение дел в конечном итоге окончательно их изматывало.
Полная неподконтрольность жизни, а также невозможность предсказать собственную судьбу, у многих людей просто напросто выбивало почву из-под ног. Не успевая адаптироваться к быстро меняющимся реалиям, личность ломалась, словно переломанная кость, и окончательно деградировала до животного состояния.
Отказавшись от борьбы, они превратились в существ неспособных к дальнейшему развитию. Добровольный отказ от принятия многочисленных вызовов внешней среды, бегство от ежедневных стрессов, от жизни полной борьбы, привело людей к пассивному состоянию.
Иногда Младшие и Низшие опускались до такого состояния, что начинали нападать на своих же собратьев, отбирая у них последний кусок хлеба или глоток воды. Но такие отчаянные акты агрессии, мы отбивали довольно легко. Впоследствии многие из них окончательно запустили себя.  Они перестали пользоваться средствами гигиены, не мылись и отправляли нужду, где попало и как попало, ничуть не стесняясь своего скотского образа жизни.
На моё счастье, я с самого начала нашёл для себя занятие, дающее мне хоть какой-то смысл в этой нескончаемой кровавой круговерти. По всей видимости, это и было моим спасением, поскольку я сохранил за собой иллюзорное право некой независимости, дававшее мне хоть и незначительную, но свободу действий в условиях, которые для простого обывателя были бы попросту невыносимы.

«Их отрубленные, запёкшиеся в крови конечности касались моего лица. Их пронзительные стоны невозможно было заглушить, и тогда они беспрепятственно проникали в мой мозг. Крики и мольбы о помощи раздирали моё сознание на части. Каждую ночь я ждал, когда наступит утро. Лишь к утру всё стихало и мне становилось немного легче. Я просыпался в липкой испарине, снимал с себя остатки их обгоревшей плоти и шёл убирать этажи от тел, накопившихся за ночь.
Я стал всё реже наступать на белые плитки пола, так как все они были измазаны в красное. Нет, не тогда когда я по ним шёл – а вообще. Иногда ночью, иногда просто измазаны. Чёрные же плитки всегда были чёрными, даже когда тоже были измазаны красным. Я стал избегать белых плиток и всё чаще наступал на чёрные. Это место было насквозь пропитано смертью. Она была повсюду и везде. Буквально каждый сантиметр Куба был пропитан въевшимися в него человеческими останками, которые так никто и не смог оттереть».
                Распорядок.
Бесчеловечный, а порой и просто бессмысленный распорядок дня был ещё одним способом превратить участников эксперимента «Эдем 17» в управляемое стадо. Назначенные старшими братьями надзиратели из низших каст, постоянно следили за тем, чтобы каждый из нас был чем-то занят. Причём неважно, чем именно занят, главное чтобы создавалась видимость хоть какой-то работы. Видимость покорного и беспрекословного подчинения вконец обезумевшему хозяину.
Жесточайше регламентированный распорядок заставлял совершать людей опрометчивые поступки. Ведь те, кто не успевал на завтрак, не просто лишались его, но и вообще какой-либо пищи на целый день. Аргументировалось это тем, что если человек не хочет завтракать, значит, он не голоден, а если не голоден, значит, не хочет есть. Но некоторые люди были настолько обессилены после побоев и издевательств надзирателей, что сами не могли дойти до пункта автоматической раздачи пищи.
Заминка в приёме пищи приводила к опозданию на обязательные работы по уборке помещений, что в свою очередь каралось заключением в холодном карцере, который оборудовали в одной из камер нижнего уровня. Спешка и страх опоздать не давали людям ни минуты свободного времени, чтобы задуматься над своей участью. У них просто напросто не было времени на то, чтобы осознать всю плачевность своего положения. Более уже не сам человек был волен планировать свой день, но это за него решали другие. От него же требовалось лишь беспрекословное рабское подчинение.
И это при всём том, что некоторые даже после таких массовых издевательств полагали, что устроились вполне неплохо. Наивно думая, что ровно через год, сразу же после окончания эксперимента их выпустят на свободу. Но когда они раз за разом без повода и по поводу претерпевали наказания, когда их наказывали за отличную работу и поощряли за плохо выполненную, тогда у них в голове наступал такой дисбаланс, который приводил их разум в полное замешательство. Тогда люди понимали, что от их стараний или усердия абсолютно ничего не зависит.
Поначалу такие люди из низших каст переставали, что-либо делать по своей воле. Все их ежедневные действия были продиктованы лишь жёсткой волей надзирателей и ни чем более. Такие люди на автомате выполняли все, что им было приказано без малейшего намёка на сопротивление, тем самым за довольно непродолжительное время, превращаясь в безвольные ходячие трупы с поникшим взглядом. По утрам я часто собирал таких несчастных по этажам и оттаскивал их бездыханные тела к утилизатору.

«Каждую ночь они писали свои имена на заплесневелых стенах моей подсобки. Нет, даже не писали, а скрупулезно выцарапывали их своими жёлтыми мертвенными ногтями. Этот тихий скрежет по заплесневевшему бетону – сводил меня с ума. 
Каждое утро я находил куски треснувших жёлтых ногтей. Раскрошенные, они лежали на полу, на моей пастели и даже... Я чувствовал вкус их гнилых ногтей у себя во рту, а скрежет бетонной пыли на зубах только подтверждал мою догадку.
Каждое утро на серых стенах появлялось несколько новых имён. Их имён... Имён тех, кого уже давным-давно нет в живых. Номер Б358, номер Л471, номер М189, номер Н124...»

                Загонная охота.
Если говорить про тот ужас, что спустя полгода начал твориться в Кубе, то можно сказать, что постоянные изнасилования и убийства были не самым жестоким и отвратительным зрелищем практикуемым Старшими и назначенными ими надзирателями.
У Старших братьев была «псарня», где они содержали и откармливали своих «борзых» человеческим мясом. Наиболее жилистых Низших сажали на привязь, и с тех пор они исполняли роль собак, бездумно нападая на всех тех, на кого указывал им хозяин. У самых богатых Высших были целые своры «борзых», которые питались одним лишь человеческим мясом.
Во время проведения массовых игр, Старшие частенько устраивали масштабную загонную охоту на нижних уровнях. Начало этих воистину сатанинских игрищ предвещал грохот двух огромных барабанов, сделанных несколько месяцев назад из кожи двух неудачливых толстяков. Их мерный грохот проникал на все уровни, повествуя о начале загонной охоты или ещё какой-нибудь очередной безумной забавы – на вроде гладиаторских боёв.
Первый этап охоты начинался со случайного выбора номера заключённого. На втором этапе Старшие делали свои ставки, указывая предположительное время, через которое борзые отыщут жертву. После этого по команде загонщиков на его поиски с цепей спускались «борзые». Та «борзая», что первой находила нужный номер, начинала истошно выть, зазывая на кровавый пир всю свору и своих хозяев. Зажатый в угол беспомощный и отчаявшийся человек, как мог, отбивался от нападок «борзых», но когда давалась команда «взять» ему уже ничто не могло помочь. С десяток «борзых» за несколько минут разрывали его тело на куски, с головы, до ног измазываясь во всё ещё тёплой крови и кишках безвинной жертвы.
После нескольких удачных охот, Низшие начали скрывать свои номера и тогда, Старшие приказали заклеймить всех Низших. Из тонких прутьев от страховочной сети натянутой между уровнями были сделаны клейма с цифрами. Несколько дней продолжалось клеймение  Низших. Раскалённым докрасна металлом им прижигали кожу, ставя на груди индивидуальный порядковый номер. Я хорошо помню тот отвратительный запах палёной плоти, истошные крики моих предшественников и свой личный номер Р223.
После того как все Младшие и Низшие были заклеймены, загонная охота стала гораздо результативней, а на полках в жилых ячейках Старших, с завидным постоянством начали появляться новые охотничьи трофеи.
С еще живых, но уже поверженных тел сдиралась кожа, из которой делались покрывала, кожаные одежды, коврики и шторы в жильё Старшим. Особым шиком считалось иметь выделанную из кожи «Низших» вещицу, с сохранившейся татуировкой или номером, данном им при поступлении. Завзятые модницы из Старших, щеголяли с такого рода изделиями в виде сумочек, вееров или перчаток содранных целиком с чьих-то рук. На шеях и запястьях любовниц красовались ожерелья из выдранных на живую человеческих зубов и ногтей. Ещё не успевшие засохнуть пальцы рук и ушные раковины, вместе с выскобленными добела черепами, красовались на трофейных полках Старших, в ознаменовании очередной удачной охоты.
Они меня не трогали. Ещё до того, как между очередной партией вновь прибывших, были распределены обязанности, я сам выбрал себе занятие. После загонной охоты оставалось много истерзанных тел с оторванными конечностями и головами. Зрелище это надо признать было малоприятным даже для тех, кто всё это совершил. Мне было мерзко смотреть на всё это, и я стал оттаскивать их останки в подвал к утилизатору. Так для меня появилось занятие и, видя это, надзиратели почти никогда не трогали меня. Я знал, что мой номер был с самого начала, вычеркнут из списков, но от этого мне было не легче. Даже не становясь их жертвой, я всё равно был пассивным соучастником тех кровавых оргий, что творили с нами Старшие братья и сёстры.
После того как вслед за окончанием очередной бойни, мной были собраны и утилизированы все останки, я не спеша шёл в душевую. Сначала надо было отстирать ярко оранжевую робу, а уж после этого мыться самому.
Стоя под обжигающими струями горячей воды прямо в одежде, я пытался смыть с себя запёкшуюся кровь, остатки прилипшей плоти, волос и раздробленных костей.
Отмывался я всегда тщательно и подолгу. Я отскабливал себя и всё своё тело от тошнотворного запаха разложения человеческой плоти. От этого невероятно прилипчивого привкуса смерти: «Если я не отмоюсь, то зараза проникнет внутрь меня. Она выест мою плоть изнутри, а этого мне никак нельзя допустить. Мне нужно отмыть этот запах – иначе она заметит меня».


«Однажды, голоса приказали мне отмыть все сваленные мною в кучу перед утилизатором тела. Я долго сопротивлялся этому, но их приказы становились всё назойливей и назойливей. В конечном итоге мне всё же пришлось подчиниться им. Я приволок всех их в душевую.
Интересно, почему в душевой люди очищают не свои испачканные души, а бренные тела?
Я намывал каждого из них очень долго и тщательно. Так тщательно, как мне было приказано. Я помню, как кто-то из живых несколько раз заходил в душевую и в ужасе шарахался от меня. Но я не обращал на них никакого внимания. Я отскабливал с мёртвых тел запёкшуюся кровь. Я причёсывал их растрёпанные волосы. Я убаюкивал и успокаивал их перед отправкой в утилизатор».
                Без предела.
Иногда, измывательству Старших, не было ни какого предела. Они с какой-то нечеловеческой жестокостью проводили над нами различные эксперименты. Причём делалось это не в целях какого-то познания, а больше от банальной скуки.
Некоторые камеры были переполнены кишащими в них телами. Грязь и смрад разносился от них до верхних этажей. От чрезмерной переполненности отсека в нём было очень душно, жарко и влажно. Тела людей в таких камерах покрывались гнойными нарывами, а сами они гнили заживо.
Ржавые металлические крючья, выгнутые из меж этажной ограничительной сетки вонзались в кожу «борзых». Тягловые крючья крепились на коже спины, рулевые крючья протыкали кожу рук, а тормозные впивались в ноги. Полученная конструкция соединялась в единую упряжь из нескольких тягловых «борзых», которые катали своих хозяев по этажам.
При недостатке материала для изготовления красивых кожаных изделий, из заключённых не редко выбиралась жертва на заклание. Выбранного наугад человека с начала насильно татуировали или шрамировали, а после того, как кожа на его теле заживала, сдирали с него те её участки, на которых были нанесены заказанные мастеру изображения.
Иногда, в назидание остальным, трупы не сжигали, а подвешивали на ограничительных сетках между этажами. Они висели до того времени, пока не начинали источать отвратительный тошнотный запах. И только тогда они звали меня, чтобы я снял их полуразложившиеся тела и оттащил к утилизатору. Вонь от них была настолько сильной и въедливой, что даже после продолжительного мытья она не выветривалась из моей одежды.
Однажды старшие решили устроить маскарад. Но за неимением масок, некоторые из старших братьев и сестер сделали себе маски из человеческих лиц. Для этого они объявили вознаграждение для тех, кто принесёт им самые красивые лица Низших. Эта предпраздничная вакханалия длилась весь день. До самого вечера не стихали крики и стоны тех несчастных, чьи лица были порезаны на карнавальные маски. Многие пойманные – сопротивлялись и из-за этого их лица были необратимо повреждены. И тогда содранная с верхней части головы кожа вместе со свалявшимися в крови волосами, свисала прямо на их изуродованные лица.

«Теперь я всё чаще и отчетливей слышу все их жуткие крики, стоны и страдания. Я будто на себе ощущаю удары, нанесённые железной арматурой. Я вздрагиваю каждый раз, когда ломаются хрупкие кости их перебитых конечностей, привязанных стальной проволокой к радиаторам отопления.
Я чувствую каждое прикосновение остро отточенного лезвия. Как оно вспарывает верхний слой кожи и беспрепятственно проникает в сочащуюся кровью тёплую плоть. Беззащитное тело обмякает, и всё его содержимое вываливается на залитый алой жижей холодный пол.
Невыносимая горькая тошнота подкрадывается к горлу.
Их проваленные глазницы уставились на меня в ожидании ответа. Но мне сейчас не до них. Страх сковывает мой разум и настолько глубоко проникает в душу, что я даже не смею шелохнуться. В моей памяти постоянно всплывают их беззубые порванные рты, наполненные окровавленными слюнями. Их обгоревшая и облезлая после пыток кожа, свисающая с тела рваными обуглившимися лохмотьями».

                Помешательство.
Скорей всего понять, что ты окончательно обезумел не получиться. Сознание само по себе незаметно придёт на индивидуальный уровень восприятия внешнего мира. В какой-то момент мир для тебя изменится окончательно, и ты потеряешь связь с реальностью. Окружающая действительность будет принимать те структуры, которые станет генерировать твой поражённый безумием мозг.
Те вещи, что поначалу будут казаться из ряда вон выходящими, понемногу станут привычными, и ты просто перестанешь воспринимать их критически. Со временем человек может окончательно выбиться из прежнего мира, став в нём настоящим изгоем не способным существовать, в сколько-нибудь приемлемых координатах общепринятой реальности. Возможно, твоё внутреннее я ещё будет способно нащупать путь к прежней реальности, но помутневшее и свихнувшееся сознание запрёт тебя внутри своего мира. И может, может быть уже никогда, не выпустит тебя на свободу.
Твоя физическая оболочка, с которой ты некогда был единым целым, станет отторгать чуждый ей разум. А ты будешь воспринимать своё тело, как инородный объект с функциями неизвестного назначения. В какой-то момент, ты будешь согласен на всё, лишь бы эти кричащие внутри твоего разума голоса навсегда заткнулись. Но словно услышав тебя, они начинают вопить ещё громче и за их криками, потеряется твой собственный голос. Голос, который из последних сил умоляет о помощи.
Вскоре ты окончательно потеряешь нить логических рассуждений и перестанешь различать тот голос, который некогда принадлежал лично тебе. Твоё сознание будет метаться в поисках своего истинного «Я», но оно скроется в тени сумеречной зоны твоего подсознания, и может быть, уже никогда не покажется на свет. Это страшная невидимая клетка, которой не почуять и не увидеть. И если ты попадёшься в капкан собственного безумия, то выбраться из него у тебя уже навряд ли получиться.
Но возможно тебе повезет, и ты догадаешься о том, что происходит с тобой гораздо раньше, чем окончательно свихнешься. И тогда у тебя ещё будет хоть какой-то призрачный шанс выкарабкаться из этого бездонного колодца, что зовётся безумием. Но и своим спасителям не стоит полностью доверять, так как в процессе лечения может случиться так, что врачи избавят тебя от тебя же самого. И тогда ты окончательно потеряешь то немногое, что имел до этого.

«Я не ел вот уже три дня. И  не, потому что я не голоден. Еда в какой-то момент потеряла для меня всякий смысл и значение. Я перестал чувствовать к ней какую-либо привязанность. Каждый вечер, моясь в душевой, я подставлял рот под струи горячей воды и вдоволь напивался ею. Сладкий привкус железа ещё долго оставался на языке, но это было лучше, чем привкус крови. Крови, сгустки крови. Они словно черви в гнилом теле двигаются по моим вздувшимся венам. Возникает непреодолимое желание вырезать их оттуда. Навсегда избавится от въедливой тянущей боли в мышцах. Черви поедают не только мою плоть, но и эмоции. От недостатка сна мои мысли начинают загустевать, превращаясь в безвкусный блёклый студень. Их течение замедляется и вконец замирает».

                Конец всему.
Рано утром, ровно за сутки до нашего освобождения надрывисто прозвучала сирена. По громкой связи было сказано, что эксперимент вышел из-под контроля и комиссией по реабилитации признан неудавшимся. После непродолжительной паузы из громкоговорителей донеслось: «Полная очистка помещений от биоматериала начнётся через сутки». – Три коротких щелчка и связь отключилась. 
С этого момента надежда на то, что нас выпустят на свободу через сутки, окончательно померкла. Старшие братья и сёстры тут же собрались в одном из верхних отсеков и принялись что-то лихорадочно обсуждать. Тем временем весь остальной Куб, словно замер в ожидании неминуемой расплаты за содеянные грехи.
Не трудно было догадаться, что Старшие решали, как поступить – ища альтернативные варианты. Проведя здесь столько времени, ни кто из них не хотел быть вот так запросто казнённым. И это был мой шанс. Шанс отомстить всем этим кровожадным ублюдкам.
Однажды,  в очередной раз, сгребая пепел из утилизатора, я заметил, что заслонка запирающая  трубу дымохода открывается в тот момент, когда обе створки печи закрыты. Но если забраться внутрь холодной печи и закрыть створки снаружи, то открывшаяся заслонка откроет единственный путь на свободу. Об этом я и поспешил, как бы невзначай сообщить одному из прислужников Старших.
Как я и предполагал, информация тут же была доведена до самого верха. И уже через несколько минут за мной примчалась свора «борзых» и несколько взмыленных погонщиков. Борзые обступили меня, не давая сделать ни шагу. Из их отвратительных пастей, с подпиленными до остроты передними зубами, медленно текли жёлтые смрадные слюни.
Оказавшись в покоях Старших, меня тут же сбили с ног, и я упал перед ними на колени. И только после того, как я подробно пересказал им свой план – меня отпустили, строго наказав никому не разбалтывать об этом.
Перед уходом старшие устроили бойню, истребляя без причины всех, кто попадался им на пути. Они не хотели, чтобы кто-либо последовал за ними, а меня – умалишённого безумца, никто с самого начала не воспринимал, как весомую угрозу. Ведь к тому моменту мой разум окончательно лишился рассудка, и Старшие решили, что я, повинуясь воле своих хозяев, с рабской готовностью выполню все, что они мне прикажут. Мне же только и оставалось, как подыгрывать им.
Приближалось время нашего освобождения. Предчувствуя скорую свободу, Старшие становились все, зверея и беспощаднее. Там за периметром Куба, уже не будут действовать, а вернее бездействовать законы. И для того чтобы всласть насладится последними денёчками безнаказанной свободы, Старшие устроили массовую бойню, заодно уничтожая нежелательных свидетелей.
Действуя безжалостно и беспощадно, они уже не гнались за эстетикой, а просто убивали всех, кто попадался им под руку. Реки крови текли по этажам. Она капала и струилась на проходах и лестницах. Жертв их злодейств было настолько много, что я просто физически не успевал стаскивать их к утилизатору. Жилые отсеки были переполнены окровавленными трупами, а небольшой коридор, ведущий к утилизатору, больше не мог вместить в себя следы всех этих изуверств. Вдоль его стен, накопилась приличная куча начавших тухнуть тел, от которой по бетонному полу всё шире расползалось пятно бурой слизи.

«Штукатурка лопалась и осыпалась. Я видел, как их обожженные покрытые волдырями руки, выламывают её по кусочку, пытаясь дотянуться до меня. Я лежал на своей кровати не в силах пошевельнуться. Треск продолжался, а из образовавшихся щелей веяло мертвенным холодом. Они всё же прорвались сквозь бетонные стены.
Тишина. Но она обманчива... Я чувствую, что они в комнате. Я слышу, как они перешёптываются друг с другом. Их голоса становятся всё громче и громче. Голоса, их манящие голоса. Шёпот сотен и сотен людей. Они стояли возле меня. Они толкали друг друга, жаждая пробиться ко мне поближе и рассказать, рассказать обо всех ужасах, сотворённых с ними в этих стенах. Они призывали и звали меня за собой. Они приказывали мне выйти за ними через утилизатор, но я не поддался. Я был умней их и не стал слушать их лживые россказни о свободе».

Крики людей, захлёбывались в крови, выходящей горлом. Лай перебитой своры борзых, больше напоминал скулёж случайно подраненных на охоте собак. Это Старшие заметали следы своих злодеяний перед уходом.
Идя по подвальному коридору, в конце которого находился утилизатор, они все как один морщились и отворачивались от смердящих тел, беспорядочно накиданных мной вдоль стен. Одиннадцать мужчин и пять женщин вот все, кто остался в живых после вчерашней бойни. 
Когда все они залезли в утилизатор, я закрыл тяжёлые створки дверей на засов, выкрутил вентиль подачи газа до упора и включил автоподжиг. Сопла форсунок зашипели, впуская в печь сжиженный газ, послышались ругань и кашель, а потом вспыхнуло пламя.
Блаженствуя, я стоял, замерев, слушая их истошные крики. Те, кто ещё оставался жив, стучали в створки – умоляя открыть их. Но мне тогда было абсолютно всё равно. То, что с ними случилось, было, самым малым, что я мог сделать в отместку за все совершённые ими зверства.
               
Посвящается всем людям, кто прошёл через пытки, насилие, изуверства и ужасы концентрационных лагерей.

Автор: О.А.В.   2015 год