Рута майя 2012, или конец света отменяется 13

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
МОНТЕ-АЛЬБАН

Она стояла на плато Монте-Альбана. Древнее городище во всей красе за ее спиной. А перед ней – обширная долина, защищенная со всех сторон высокими холмами, приютила и укрыла от внешнего мира огромный город – чудесную Оахаку. Она подошла к краю плато, привлеченная буйным сиреневым цветением красивого дерева хакаранда. И только отсюда, с высоты Монте-Альбана, на двести метров воспарившего над городом, можно было осознать его великолепие.

Отдав дань красоте Оахаки, Марина с полным правом могла посвятить себя общению с его древним собратом. Здесь все оказалось так знакомо: настолько пристально и досконально она изучила его перед поездкой. И «сам себе экскурсовод» - она мысленно рассказывала себе обо всем, что видела теперь воочию в этом городище. Вот одно из древнейших полей для игры в мяч. В далекие времена их в Монте-Альбане насчитывалось целых пять. Между Северной и Южной платформами раскинулась центральная ритуальная площадь.

Южная платформа считалась самой высокой, до сорока метров, и Томина радостно вскарабкалась на ее вершину. Отсюда открывался прекрасный вид на главную площадь Монте-Альбана. Культовые пирамидальные структуры в центре казались огромным крейсером. Самое загадочное сооружение – структура J – именовалось в путеводителях Обсерваторией. Неправильно ориентированное, оно смотрело на юго-запад, будто кто-то надломил носовую часть крейсера и поменял его курс.
Прогулявшись по Южной платформе, девушка с восхищением лично познакомилась со своим любимым видом Монте-Альбана. Отсюда просматривался весь западный комплекс зданий: структура М с внутренним двориком, пирамидой и руинами храма наверху, «дворец танцоров» и завершавшая эту линию структура IV, близнец структуры М.

Потихоньку спускаясь по крутой лестнице, Марина глазела на восточный комплекс зданий. В ряд, как на параде выстроились: не раскопанная пирамидка, дворец с частично сохранившимися жилыми помещениями, а поодаль – площадка для игры в мяч. На секунду застыла, еще шаг вниз, занесла ногу для следующего шага и… уперлась во что-то мягкое. Опустила глаза. Прямо под ней на корточках сидел мужчина и фотографировал ступеньки.

– Perdоn ! /Простите!(исп.)/ – пробормотала она по-испански.
Не отрываясь от фотоаппарата, он проговорил:
– Perdоn! – и поднял голову.
– Ой, привет!
– Привет!
Это оказался вчерашний молодой человек из хостела. Он привстал и, улыбнувшись, спросил:
– Мы с вами из одного отеля?
Она кивнула.

«Где же я видела его раньше?» –мелькнуло в голове, но вслух она произнесла:
– А что вы снимаете на лестнице? Букашек? Мох?
Он засмеялся. Открытая улыбка осветила обаянием его небритое загорелое лицо.
«Где же я все-таки его уже видела? Эта улыбка!» – опять подумала Марина.
– Нет, – ответил он, – ни насекомые, ни растения не моя стихия. Здесь на некоторых ступеньках мне попались рисунки.
– Рисунки? Неужели?

Девушка склонилась над каменным блоком, куда указывал парень, и различила на его поверхности какие-то значки.
– Как интересно! – И она схватилась за свой фотоаппарат.
Засняв надпись на камне, она снова подняла глаза на нового знакомого. Тот переводил взгляд с нее на лестницу, явно продолжая выискивать возможные рисунки.
Марина же все недоумевала, откуда ей знакомо лицо этого парня. И он вдруг пришел ей на помощь:
– Вы из Мехико?
– Я? С чего вы взяли? – удивилась она.
 – У вас же столичные номера на Додже. Я думал, вы chilanga?
– Что? Кто? – не поняла девушка.
– Chilanga – столичная штучка!
– Откуда вы знаете мою машину?

– Как откуда? Вы не узнали меня? Вчера днем. Развилка на «касете де кобро» Оахака – Коиштлауака. Одинокий путник с чемоданом в надежде, что его кто-нибудь подбросит до Оахаки. Белый Додж с очаровательной мексиканочкой за рулем. Счастье одинокого путника, в одночасье превратившееся в глубокое разочарование. Ну, узнали? Я и есть тот, кого вы могли бы осчастливить, но у кого вы всего-навсего спросили, как проехать.

Он говорил все это так забавно, сопровождая свои слова соответствующей мимикой. Она живо представила себе эту картину и рассмеялась:
– Да-да, теперь помню. Правда, я не только не столичная штучка, но и не мексиканка вовсе. Хотя нет, в какой-то мере я, конечно, столичная штучка, только это столица совсе-ем другой страны.
Он окинул ее внимательным взором.
– Правда? У вас превосходный испанский.

– Спасибо! И вы чудесно владеете этим языком. Вы ведь тоже не мексиканец?
– Но и не гринго, – заверил он. – Давайте знакомиться, раз уж мы оказались в одном хостеле, в одном городище, на одной платформе и на одной ступеньке. Я Саша!
Томина слегка ахнула и воскликнула уже по-русски:
– Саша! Беловежский? Ну, конечно, Коиштлауака! Как же я не догадалась?
Он замер в полном изумлении. Секунду молчал.
– Вы русская? Вы знаете меня?

– Заочно, – произнесла Марина. – Я слежу за вашими новостями в Контакте.
– А-а, –  усмехнулся он. – Слух обо мне пройдет по всей Руси великой!
– Да-да, мы с вами не только из одного хостела и прочее вплоть до ступеньки, мы еще и с одного факультета. Я на два курса моложе. Я Марина, Марина Томина.
– Вот это да! Значит, мы с вами из одного курятника?
– Давай на «ты», раз уж нас так много связывает? – предложила девушка.

Они спустились с Южной платформы и, оживленно беседуя, шагали по Монте-Альбану. Когда первое изумление от встречи немного выветрилось и были выяснены какие-то общие знакомые, они спустились с МГУшных небес на землю древнего сапотекского городища.
– Ты понимаешь, я в Монте-Альбане уже третий раз, но только сегодня заметил, что здесь полно сапотекских надписей, – рассказывал Беловежский, пытаясь дать разумное объяснение своему ползанию по  ступенькам. Он то и дело кидался фотографировать камни, мимо которых они проходили, и продолжал сканировать их взглядом.

– Значит, и сапотеки имели письменность? Здорово! – восхитилась Марина.
– Я и сам это только недавно осознал. Вообще-то я занимаюсь майя, но любые древние письмена вызывают мой живейший интерес. – И, словно в подтверждение своих слов, он опять нырнул к камням с фотоаппаратом наперевес.
Они подошли к «Дворцу танцоров». Подобное название это сооружение получило из-за выстроенной возле него в ряд галереи каменных плит с изображениями людей в странных, неестественных, «танцующих» позах.

– «Танцоры», – обратил Саша внимание девушки на эти плиты. – Кстати, говорят, эти изображения очень древние, чуть ли не четвертого века до новой эры.
Они переходили от одной «танцующей» фигуре к другой. Марина сосредоточенно разглядывала эти странные силуэты и вдруг хрипло произнесла:
– На самом деле здесь запечатлены страдания пленников.
Саша кивнул, но отвлекся, дернувшись фотографировать блок самого «дворца».

Марина внезапно ощутила головокружение. Стелы с «танцорами» стали таять, а на их месте возникала вереница людей с искаженными от боли лицами, слышались их вздохи, всхлипы и стоны.
– Марина! Марина! Что с  тобой? Тебе плохо? Тепловой удар?
Беловежский держал ее за плечи, слегка встряхивая. Зажмурившись, она спиной опиралась на стену. Очнувшись, она открыла глаза:
– Нет, все в порядке. Пойдем отсюда. Здесь больно!..
Он странно посмотрел на нее, но промолчал.

Когда они подошли к структуре J, она нарушила неловкое молчание:
– Как ты думаешь, это действительно обсерватория?
– Не знаю. Здесь в объяснении значится, что наблюдение за звездами играло большую роль в культуре Мезоамерики. Но мне кажется, никто не в курсе, какое именно здание служило для этих целей. И если обсерваторией назначили структуру J, то только потому что она так необычно сориентирована и отличается своим положением от остальных сооружений, соседствующих с ней. – Он помолчал и неожиданно решительно двинулся к стене Обсерватории. – А вот это уже поинтереснее будет! Смотри!

Большие плиты, составлявшие стену этого здания, были просто испещрены рисунками в геометрическом стиле.
Азарт Беловежского заразил Марину. Ей было с ним очень интересно. «Заочно», как она ему сказала, она действительно была уже знакома и с его юмором, и с самоиронией, и с беззаветной преданностью мезоамериканским древностям.
– А ведь надписи могут быть на любых камнях, – отметила она. – Вон тех, например.
– Умница! – И беспорядочно раскиданные вокруг здания Обсерватории каменные глыбы стали следующим объектом пристального осмотра Александра.
На камнях удобно устроилось и явно отдыхало целое мексиканское семейство: мама, папа и трое детей женского пола от подросткового до юношеского возраста. Непонятное, странное поведение молодого человека, методично ползающего вокруг каждой глыбы, привлекло их внимание.

– А что вы ищите? Что-то потеряли? – участливо спросила женщина на испанском языке. Мужчина перевел ее вопрос на английский, очевидно заподозрив в Беловежском американца.
– На камнях могут быть надписи, – ответил Саша по-испански.
– Надписи? – не поняла женщина. – Какие?
– Древние письмена, миштекские, сапотекские.
– А зачем они вам?
И Беловежский рассказал, что занимается изучением языка майя.
 – А при чем тут эти камни? – спросила старшая из дочерей.

Тема захватила всю семью. Все оживились.
– Смотрите, эта письменность еще не до конца расшифрована. Часто бывает, что для расшифровки не хватает какой-то одной детали, которая могла бы стать ключом для ученых. Чем больше надписей будет найдено и привлечено к изучению, тем больше вероятности их расшифровать. – И он привел в пример Шампольона и египетские иероглифы.

Мексиканцы слушали его с возрастающим интересом. Розеттский камень и Шампольон ни о чем им не говорили, и они с радостью приняли эти новые знания.
– А о письменности майя можете рассказать? – включился в беседу отец семейства.
Марина с удовольствием отметила, что Беловежский не просто знал, о чем рассказывал, но и умел преподнести это так, что захватывал внимание аудитории. Она заслушалась и одновременно залюбовалась этим соотечественником, чьи опусы по сути дела привели ее сюда, в вожделенную страну и в вожделенный Монте-Альбан. Ее, конечно, несколько смущала его диковатая внешность: обросший, с небрежной растрепанностью, небритый, практически бородатый. Она предпочитала опрятных, гладко выбритых, ухоженных мужчин в костюмах, белых рубашках и с галстуками. И в то же время Александр Беловежский в этой своей небрежности обладал несомненным шармом. Небольшая светлая бородка, точеный нос и прямой взгляд серо-зеленых глаз придавали ему некий давно утраченный аристократизм былинных героев, делали его похожим на древнерусского князя. Так она внимала его лекции, одновременно разбираясь в своих впечатлениях, как внезапно что-то в его словах заставило ее насторожиться.

– Так что и в письменности майя еще далеко не все разгадано, – вещал Александр. Он уже поведал мексиканцам, как постепенно историческая наука знакомилась с иероглифами этих мезоамериканских племен: о Томпсоне, о Татьяне Проскурякофф, о Кнорозове, о том, что каждый из них внес свой неоценимый вклад в расшифровку иероглифического письма майя. И сказал, что тем не менее до сих пор восприятие этой письменности разное.
Он задумался, подыскивая иллюстрацию для своей мысли, и продолжил:
– Вот недавний пример. Не столь давно науке стал известен так называемый «сосуд Ветрова».
Тут Марина вздрогнула и обратилась вся в слух.

– На нем имеется рисунок, изображение некоего божества и, наверно, связанного с ним ритуала, а на венчике, обрамлении верхней части сосуда, ряд иероглифов. Некоторые ученые считают, что иероглифы должны нести некий религиозный смысл, связанный с иконографией сосуда. Другие рассматривают рисунок и письмена отдельно. По их  мнению, иероглифы, возможно, содержат не известную до сих пор информацию о каком-нибудь правителе.
«Сосуд Ветрова» оказался интересен не только Марине.

– Как занимательно! – воскликнул мексиканец. – И что же?
– К сожалению, нет возможности рассмотреть эту реликвию внимательнее. Сосуд утрачен. Вот я и говорю, что разгадать, что именно изображено на сосуде теперь можно будет только, если либо обнаружится какая-то находка того же времени и с той же местности с подобными иероглифами, либо если «сосуд Ветрова» все-таки будет снова найден.

– А почему сосуд утрачен? – полюбопытствовала женщина.
– Я даже не знаю. Если честно, мне только недавно стало известно, что человек, которому принадлежал этот сосуд, собственно, Ветров, русский, кстати, был убит в Мексике много лет назад.
– Какой ужас!  – вскричали мексиканские девочки хором.
Саша начал было прощаться. Но потрясенные слушатели лекции о собственной истории не захотели его отпускать и засыпали его разными вопросами об истории, об археологической  экспедиции, о его планах. Он вдруг подмигнул Марине и сказал:
– А сейчас мы направляемся в зону майя.

– Искать «сосуд Ветрова» ? – наивно спросила самая младшая из девочек.
Беловежский засмеялся, на секунду задумался и дерзко тряхнул головой:
– А почему бы и нет!
Марина подыграла ему, отреагировав на его подмигивание:
– Да, конечно, мы едем искать этот сосуд. И мы его обязательно найдем!

Через час, осмотрев северную часть Монте-Альбана, побывав на северной платформе, погрузившись в Утонувшее Патио, полюбовавшись структурой А в теотиуаканском архитектурном стиле и прогулявшись по лабиринтам строений на дальних рубежах городища, они устроились в кафе, чтобы перевести дух, и в молчании потягивали холодную, освежающую кока-колу.

– Саша, – прервала молчание Томина и взяла инициативу в свои руки. – Мы все равно едем в один и тот же хостел. И я хочу тебе предложить местечко в моей машине.
– М-м, заманчиво! В таком случае у меня есть встречное предложение. А не выпить ли нам по пивку в Эль Туле?
– По пивку? – растерянно уточнила Марина.
– Шутка! Хотя почему бы и нет? Но для начала пообедаем в Эль Туле, а затем могу стать твоим гидом по Оахаке.
– Эль Туле? Это где огромное дерево?
– Именно.
– Принимается! – И Марина кокетливо тряхнула черными волосами.