Костёр 2010

Костер напрочь отказывался гореть.

Пламя с недовольным шипением то исчезало, то вновь, чудесным образом возникало из груды хвороста, наполняя морозный воздух кислым запахом сырой, но не менее ароматной от этого хвои и еловой смолы. Едкий серый дымок гнутыми кольцами вился к небу, подхватывая редко вылетающие из капризного от сильного ветра пламени искры. Рыжие обломки пламени, невесомые, в полёте похожие на тонкие нити возносились к мерцающим звездам и гасли, обрываясь, в пустоте.

Дрожащий свет едва касался лиц сидящих у костра людей – дюжины замотанных в пледы и одеяла мужчин разных возрастов, самому младшему из которых только-только предстояло обзавестись растительностью на лице, а самый старший мог похвастаться роскошной бородой, уложенной в пучок заиндевелых косичек, с едва заметной в сумерках проседью. Рядом с его ногами, заносимая снегом, виднелась походная посуда – чёрный от нагара котелок и дюжина деревянных ложек, воткнутых, как попало, в снег.

Сгорбленные, похожие на припорошенные снегом обломки скал, эти люди простирали ладони к то и дело гаснущему огню, силясь согреть закоченевшие на полярном холоде руки. В обе стороны от них – на запад и восток, уходя длинными цепочками в темноту, виднелись такие же очаги ярко-желтого света, окруженные практически неподвижными людскими силуэтами.

Странно выглядел, должно быть, этот костер, равно как и все прочие, разведенные в необъятной тундре, на самом краю мира, там, где последняя известная человеку земля обрывается в океан резными склонами скованных нерушимым льдом фьордов. Редкие растения, да и то, не что иное, как убогие карликовые пародии на своих братьев с большой земли умудрялись выживать здесь долгими ночами, обжигающий воздух которых был наполнен воем нескончаемых вьюг и несчётных волчьих стай. Можжевельник, в четверть человеческого роста ели и березки и похожий под снегом на однородную зеленую кашу ягель – вот и всё, что имело наглость произрастать в диком краю, где даже солнце казало нос только четыре месяца в году. Жизнь была здесь правом, которое еще надлежало заслужить и всякая суета, движение, звук, были явственно видны, на фоне однородной, молчаливой северной пустоты и -  что самое главное - были абсолютно неуместны.

Мудрено ли, что люди здесь казались чем-то посторонним.

Лишним в этом пейзаже был и принесенный ими огонь – непозволительная роскошь для этого края, само олицетворение столь ценного здесь тепла. Нарушали многоголосую симфонию ветра и снега редкие покашливания, треск стынущих углей и бульканье кипящих похлебок, а также сдавленный смех, смешанный с лязгом стали и почти от него не отличимый,.

Извечные жернова войны мелют не только человеческие души – они способны изменять мир, наполнять его безбрежным океаном многочисленных движений, зачастую, конечной целью которых является чья-то смерть, а следом за этим, взимать с раскрашенного огнем и кровью мира плату и выжимать из окружающего пространства, до последней капли краски и звуки, оставляя пустоту и уныние. По большей части в виде распростертых на земле тел и осколков стрел и мечей.

Этой проклятой тундре еще предстояло это пережить.

Ян крепче сжил челюсти и отвел взгляд от дрожащего огня. За прошедшую четверть года он так и не научился выкидывать из головы подобный вздор.

- Чертовщина… - проговорил он, мигом привлекая к себе внимание окружающих.

Один из сидящих напротив него – детина с многократно сломанным носом, поежился, наматывая на себя плед. Видно было как под толстой, покрытой наледью шерстью ходит ходуном и старается ужаться еще больше, чтобы сохранить остатки тепла, могучее тело, в полном расцвете сил. Типичный завсегдатай кабаков, хулиган и заводила – легкая мишень для любого вербовщика. К сожалению, или к счастью - смотря как на это посмотреть, уже пораженная.

- Что «чертовщина»? – промямлил он хриплым голосом.               

Дюжина пар глаз, двадцать четыре штуки блестящих осколков витражного стекла, наклеенных на уставшие от молчания и собственных мыслей лица, уставились на Яна.

- Да-а… - начал было тот, но осёкся.

Момент не слишком располагал делиться с окружающими своими мыслями – сослуживцы могли понять превратно.

- Ну? – практически хором произнесли двое рослых парней его возраста, оба рыбаки откуда-то с восточной части Илмора – им к морозу было не привыкать.

- Э-э-э…с дровами у нас хренотень творится, топить завтра нечем будет. – нашелся Ян. – Мы ж все, что можно было спалить, спалили вокруг мили на две.

- Да, дело бормочешь… - проговорил бородач, выуживая из голенища сапога пеньковую трубку и скомканный кисет. Ловко зажав курительный прибор в красных от холода пальцах, он зачерпнул левой рукой пригоршню табака и принялся плотно забивать им чашку, роняя крохи ароматных листьев на утоптанный снег.

- А Дохлый прав, в костёр скоро совсем нечего швырять будет! – послышалось откуда-то со стороны.

Раздались одобрительные вздохи, плавно перешедшие в раздосадованное бормотание. Кто-то яростно голосил, доказывая, что капитан и особо ловкорукие десятники специально придерживают запасенные с прошлого месяца дрова для себя - в основном это были молодые, из числа тех, что пришли в роту вместе с Яном; те же, кому довелось пережить гораздо больше, тихо рассуждали, что в принципе, огонь всё равно ни черта на таком морозе не греет и лучше плотнее заматываться в пледы и не разводить нюни почём зря – бой согреет всех.

- А ты лучше подумай, надо ли будет вообще завтра топить, а, Дохлый? – провокационно насмешливым тоном гаркнул кто-то из ветеранов.

Шум голосов мигом оборвался.

- А ну не каркай, облепок!

- Ну-ка, обоснуй… - буравя взглядом наглеца произнес бородатый, насасывая трубку.

Неизвестный хмыкнул и, громко и смачно сплюнув на снег, поднялся на ноги.

Ян без труда узнал Деда из четвертого десятка. Низкорослый, с кустистыми бровями и приплюснутым носом, он походил на изрядно похудевшего от работы в забое гнома, разве что без окладистой бороды. Карие глаза раздраженно поблескивали, словно гаснущие угли.

- А я тебе не бычий хрен, чтоб «обосновывать», мы с тобой не раз плечом к плечу, да в собственной крови плясали…

- Ты говори, говори, ночь-то она длинная… - холодно ответил бородач, кутаясь в сизый табачный дым.

Лицо Деда искривила гримаса, но, задушив уколотое этим спокойным замечанием самолюбие, он продолжил:

- Говорю, говорю…Вот сам посуди – мы тут в снегу третьи сутки сидим. Третьи. Жратвы ровно столько, чтоб не сдохнуть, дров в помине нет, а мороз такой, что кольчуга к соскам примерзает.

- Проверял что ли, Дед? – заметил кто-то, но получив оплеуху от сидящего рядом товарища постарше, стушевался.

- И ты мне скажи, мы что, в таком дерьме будем драться с этими зелеными выродками, да еще на их земле? Да еще с этими – тут дед кивнул в сторону Яна. – не менее зелеными выродками в качестве довеска…

- Это кто довесок?! – раздались отовсюду негодующие голоса.

- Говно! Ты, ты, ты и ты – вы все говно. Зеленое унылое говно и довесок, навродь *** – смысла в бою ноль, а мясорубка, спаси единый будет очень скоро. – проорал Дед, затыкая молодёжь и невольно отвлекаясь от беседы. – Мешаться только будете, щенки…

Бородатый выпустил струйку дыма.

- И что с того, что мы в таком дерьме?

- А то, что нас перережут, как скот. А я не помню, подписывался ли я на это? Кажись нет. Или может я ошибаюсь? – колотя себя в грудь и всё больше распаляясь верещал Дед.

- Да, подписывался, гнида. Подписывался когда бабки авансом у казнача взял, когда вообще в роту эту пришёл, лет пять назад – хмельной и с фонарём под глазом. Было такое?

Дед замялся.

- Ну было…

- «Ну было» - передразнил бородач. - Пора привыкнуть, что тут тебя по головке не гладят, тут тебя убивают по большей части. Больно убивают душа моя.

- Да я помирать не хочу тут, не по-людски это, десятник, вот и всего. – дрогнувшим голосом ответил наёмник.

Ян был удивлён.

Прожженный игрок и пьяница, человек с удивительно скверным характером, Дед был одним из тех немногих, кто вселял ему уверенность в товарищах, веру в то, что даже из гущи боя тебя всегда вынесут свои - как бы сие парадоксально не звучало.

Кличку ему в роте дали за то, что в бою замахиваясь своей клейморой, он имел привычку издавать кряхтение, вроде того, каким оглашают стены уборных древние старики. Прозвище, однако же, подходило и к его способности предъявлять претензии к сослуживцам буквально по любому поводу – будь то не подшитый ворот рубахи или плохо натянутая тетива арбалета.

Теперь же, этот обычно спокойный, но беспрестанно брюзжащий человек стремительно превращался в его глазах в ничтожество.

- А кто хочет? Тут никто помирать не хочет…

- Так нас же порежут, на ремни!

Долго бы мог продолжаться этот разговор – типичный разговор командира и паникёра. Возможно, даже всю бесконечно долгую полярную ночь. Если бы не одна, внезапно и необдуманно кем-то из молодых брошенная фраза, угодившая в мёрзлую пустоту, словно камень в самую середину выгребной ямы,

- Да и правильно…

Дед с перекошенным лицом повернулся к сослуживцам, взглядом выискивая говорившего.

- Это ты сказал, говнарь?! – рыкнул он сидящему перед ним наёмнику.

- Ты чего это, чего это ты, а? – протестующее завопил тот, обернутый в забавный плед с огромной угловатой ромашкой, и отшатнулся в сторону.

- Да это энтот фрухт! – с нескрываемым деревенским выговором раздалось откуда-то слева и через секунду чьи-то руки, судя по всему привыкшие убирать в страду урожай, вытолкали к огню паренька лет девятнадцати. Его физиономия странным образом контрастировала с лицами окружающих – чистая, без въедин оспы и шрамов мордашка школяра, награжденная парой голубых глаз, тех самых, от которых многие девушки приходят в благоговейный экстаз.

- Меня уже послушали, теперь давай тебя. Ты вроде гораздо более мудреную ахинею будешь нести, не правда ли? – саркастично заметил Дед.

- Дед, ты дебил и урод. Не будь у нас каждый клинок на счету, я бы тебя либо отмудохал до бессознанки, либо вскрыл бы тебе брюхо, как паникёру и по совместительству ****аболу. –оборвал его десятник и, вынув изо рта трубку, внимательно поглядел на притихшего паренька.

- Так чего ты хотел сказать парень? Не боись, ты не он, тебе подобное покуда еще позволительно.

Тот шмыгнул носом.

- Да я…господин десятник, мы же…мы же на их земле…

- Верно глаголишь. Очевидно немного, но верно.

- Так что они получается, правы, не правда ли? Мы то…из-за денег сюда пришли, за барышом, кто-то, как я…вот по глупости попал. Мы же просто пришли сюда, режим их, деревни жжём, просто уничтожаем все племена, какие нам смеют сопротивляться и так уже который год – мы-то может и новобранцы, да истории об этих местах слышали чуть ли не с пелёнок. А они…они землю свою защищают, своих богов, обычаи, неужто они не имею на это права? А? Они же ничем от нас не отличаются, разве что мы чересчур корыстолюбивы и даже своих готовы убивать ради золота – у них-то этого в помине нет. Да и не нужны им новые территории – старые бы освоить, выжить бы, не до смертоубийств. Любят они эту тундру проклятую, так что, что с того, что они нас поубивают не сегодня - завтра? Что с того? Они имеют на это полное право, и если мы тут все поляжем, хорошо это будет, хорошо для всех – и для нас, и для них…

Вопрос повис в воздухе.

Ян плотно закрыл глаза. Отчего-то ему представилось, как эта дюжина озлобленных мужиков через секунду разрывает его одногодку-идеалиста на куски, а потом кидает их в костёр и долго и глумливо гогочёт, глядя как дымится изъеденный свежей кровью колкий снег и шипят скользкие обрывки плоти на остатках хвороста.

А вокруг будет вечно плыть ветер, и цвести в черной глубине неба холодные звезды.

Но ничего подобного, к его вящему удивлению, не произошло.

Когда Дохлый посмотрел по сторонам, десятник также задумчиво курил, а остальные, молча, кто насмешливо, кто злобно глядели на дрожащего от страха и мороза парня.

- Всё сказал? – проговорил бородатый десятник, закусывая мундштук в уголок рта.

Юноша опустил голову.

- Нда-а…споли с сахаром одни какие-то. Розовые. – пробормотал Дед.

Десятник посмотрел по сторонам и, как показалось Яну, заглянул в глаза каждому сидящему у костра, тем тяжелым, но удивительно мимолётным взглядом, которым одаривают старцы резвящихся подле них малолетних внуков. Решив что-то для себя, бородач немного поерзал и спросил:

- Есть еще кто-нибудь, кто так думает?

В ответ заходилась свистом ветра тишина.

- Ну не хотите говорить, девицы – не надо. – продолжал бородатый. – Вот ты, малец, говоришь, что если мы тут все ляжем, это хорошо будет – и для них, и для нас, так? Для них понятно, а для нас почему?

- Не знаю… - тихо выговорил парень.

- А я вот знаю – ты грех на себя боишься взвалить, за невинную кровь, за свою жадность и узколобость. И греха этого вы новички, все, кто сюда приходит, боитесь хлеще адового пламени. Думаете, человечность сохраните, если сдохните или убежите, а то и вовсе, есть среди вас до того больные, что к врагу бегут - помочь, если у него уже шансов почти нет или просто потому что очкуют. Скажу я тебе вот что – там, в тундре, сейчас тысяч шесть орков и каждый из них, стоит в бою должно быть, пятерки таких сопляков, как ты, и вырос в этом холоде, под этими сраными звездами. Каждый куст ему брат. А нас – от силы треть этой орды, замерзших, голодных и сущих под себя кипятком от страха, как Дед или ты, обычных людей. – десятник пыхнул трубкой. – И каждый хочет жить, хочет деньги свои за это гиблое дело потратить, дома, на семью, детей, жен, на себя в конце концов. И что, хочешь сказать, что мы все имеет меньше права на жизнь, чем эти полудикие зеленые выродки? Отнюдь нет. Мы этого права имеет даже больше, потому как мы – люди, слабые и глупые, а не все из себя благородные зеленокожие с неписанными кодексами чести и тонким чутьём природы. И ничто человеческое нам не чуждо. Корысть говоришь? Глупость? Жестокость? Зависть? В каждом из нас это сидит, и, конечно, нужно с этим бороться, да видишь ли, ненавидеть себя или других за это – не стоит. Слишком уж подобное попахивает лицемерием, не находишь? Поэтому утрись и больше никогда, никогда не говори подобного при мне и при этих ребятах…

Десятника прервал странный звук – низкое, почти гудение, все нарастающее и нарастающее, наполняющее собой воздух и заставляющее его густеть буквально на глазах. Затем вверху полыхнуло багрово-красными с небес посыпались капли чего-то вязкого и теплого. В полёте они рассыпались в прах и валились хлопьями на снег, словно кровавая сахарная пудра.

- Шаманять, ой шаманять, покарай их Единый! – запричитал кто-то.

- А ну тихо бабы, позакрывали щели и сидим тихо – маги наши своё дело знают, на нас ни одна такая херня не упадёт.  – гаркнул десятник вытряхивая так и недокуренную трубку.

После этих его слов небо снова расчертили яркие багряные полосы, исходящие искрами и клубящимися обрывками дыма. Одна за другой они натыкались на что-то невидимое над головами возбужденно копошащихся людей и разбивались, оставляя после себя яркую вспышку и тёмно-красную невесомую пыль, разводами стелющуюся по заснеженной земле.

Спустя минуту, магический фейерверк временно прекратился – из далекой и непроглядной тьмы послышались завывания боевых рогов, и гулкая, почти лишенная ритма барабанная дробь. Ей, чуть погодя, донеслись в ответ хриплые отзвуки флейт и искаженные холодом тревожные вопли медных труб – музыканты надрывались, силясь привести в чувство закоченевших солдат и настроить их на грядущее и достаточно жаркое судя по всему сражение.

Десятник встал, скидывая с плеч плед. Покрытая инеем тряпка послушно распласталась у его ног, обнажая мертвенно блестящую в чахлом свете костра стальную кирасу, с многочисленными вмятинами и царапинами на полированной поверхности. Из-за его плеча виднелась обернутая кожаным ремнем гарда двуручного меча, с полуоблезшей и потому едва заметной позолотой.

- Орки идут в прорыв девоньки, расходимся по десяткам, от костров не отходим. Ничего не могу вам обещать – мы на самом деле можем тут все полечь, как того и боится это чёртово ссыкло Дед или мудик-Поэт, но те из вас, кто переживет это, смогут назваться настоящими «глухарями Сиверса». Всем удачи! – задорно проорал бородач, в каждое слово вкладываясь так, словно больше ничего, кроме этой ободрительной речи он в своей жизни больше не произнесёт. - И да, капитан гарантировал нам, что прикрытие от этой красной дряни продержится не больше часа, так что попытайтесь уволочь собой на тот свет как можно больше выродков, пока сами там не окажетесь. Всё ясно?
Люди вокруг закивали и принялись вскакивать со своих мест, хватаясь за брошенное в снег оружие, а вокруг них раз за разом, вновь и вновь расцветали, похожие на пионы, ядовито-красные сполохи, заливая, на мгновение, всю тундру алым свечением