Про шакала ч. I 2010

Дуракам и алкоголикам везёт - всегда был твёрдо убеждён Эл Залупкинг, а так как он с истовой уверенностью относил себя и к тем и к другим, удача ему обычно улыбалась за двоих. Не известно еще, что было бы, не прожужжи у него над ухом монстроузного вида слепень и не разорви это насекомое своими перепончатыми крылышками тонкую пелену его послеобеденной дремоты. Бард медленно протёр глаза и зевнул. Сухие ростки покалывали кожу сквозь пыльную одежду и Эл, приподнявшись на локтях, поудобнее примял задом похожую на солому степную траву.

Время близилось к закату - с лёгким оттенком сирени вечернее небо постепенно обретало глубину, темнело и, вместе с тем, набирало красный, почти багровый оттенок, плавно растекающийся вдоль горизонта, словно пролитые нерадивым школяром чернила. Редкие облака, похожие на груду растрёпанных перьев, широкими розовыми росчерками ползли на северо-запад. На фоне них, изредка взмахивая крыльями, парил ястреб, бросая на землю огромную, несравнимо больше самого себя чёрную, вытянутую в косую линию тень. Она неслась по шуршащей на ветру траве, описывая сужающиеся круги, то исчезая из виду, то проносясь размытым пятном перед распластанным на земле Залупкингом. Утомительно и тяжко, словно пастушьи дудки стрекотали кузнечики.

Также, в число непоколебимых убеждений бродячего менестреля входила и неприкосновенность принадлежащей ему собственности. Поэтому, заслышав приближающиеся шорох сминаемой травы, он насторожился и вскочил, быстро оглядывая свою стоянку. Бесформенный рюкзак, с торчащей из него металлической флейтой и свернутым шерстяным одеялом, котомка с едой и жутковатый дырявый дорожный плащ, наброшенный на куст ракитника – всё было на своих местах. А если говорить чуть точнее, то просто в беспорядке раскидано на расстоянии десятка шагов от хозяина.

Существо, завидев, что Эл поднялся на ноги и внимательно озирается по сторонам, замерло. Все посторонние звуки мигом растворились в мерном шелесте и треске, словно и не существовали никогда. Бард сквозь зубы выругался и, вращая головой, до рези в глазах стал вглядываться в колышущийся изломанными волнами ковыль.

Несколько минут он так и стоял, вслушиваясь и всматриваясь в степь.

А затем окружающее пространство сжалось в громогласно шипящий растительностью комок и зазвенело, разбитое в клочья поднявшимся из глубины предчувствием. Эл рывком подался вперёд, видя попутно, как поблизости расцветает рыжее шерстяное пятно, стремительно набирающее скорость и размеры. Доли мгновения они неслись параллельно друг-другу, но затем зверь резко сменил направление и в несколько скачков очутился у сумки с едой. Розовая пасть распахнулась, щеголяя рядом угловатых белых зубов - наглец при удачном стечении обстоятельств должен был бы разжиться циклопических размеров окороком, а также бруском поплывшего от жары сала. Конечно, на самом её дне ещё болталась россыпь сухарей и обломки похожих на черепицу лепёшек, но вряд ли они серьёзно интересовали зверька.

Залупкинг подпрыгнул на бегу и, выкинув далеко вперед левую ногу, припечатал его в бок, прокатываясь по ссохшейся от жара земле. Пыль взвилась вверх, царапая глаза плотным едким облаком. Мохнатый метеор взвыл и отлетел в сторону - худое тело извивалось и, силясь сохранить равновесие, бешено перебирало прогибающимися от боли лапами.

Через мгновение он уже был вне досягаемости Залупкинга.

Бард встал и отряхнул одежду, с ухмылкой глядя в след улепётывающему зверю. Тот оправился после удара и семенил не торопясь, чуть прихрамывая, распушив пышный пепельный хвост и гордо вздёрнув треугольные уши-локаторы. Иногда шакал оборачивался и на острой морде можно было прочитать всю полноту понесённого им оскорбления. Его дрожащий силуэт, по мере удаления, кутался в поднимающееся к небу густое марево и вскоре слился с однотонной бежево-зеленоватой далью.

Залупкинг сплюнул себе под ноги и, утерев губы пыльным рукавом, брезгливо морщась подобрал сумку – на потёртой ткани виднелись несколько капель вязкой слюны. Блестящая белесая жидкость перепачкала пальцы и Элу пришлось вытереть руки о траву.

- Так и заразу подцепить недолго, всякую. – думал бард, а похожая на опилки трава царапала его ладонь.

Закончив, он, что-то тихонько напивая себе под нос, принялся собираться, благо, что неожиданный налёт выветрил из его головы всякое желание спать. Бард не спеша накинул похожий на тряпку плащ и с кряхтением надел поверх него рюкзак, предварительно поглубже пропихнув в его недра флейту.  Затем подкинул сиротливо лежащую на земле тощую сумку с припасами вверх и, перехватив её за единственную оттопыренную лямку, водрузил на плечо.

Пару раз подпрыгнув на месте, чтобы груз за его спиной принял более комфортную форму, Эл Залупкинг медленно зашагал, глядя себе под ноги, оставляя за спиной катящееся к кипящему горизонту рыжее солнце. Вдалеке, пронзительно крикнув, ринулся к земле ястреб, приметив по-видимому долгожданную добычу.

Случай с неудавшимся похищением еды Залупкинг довольно быстро забыл, прекрасно зная, что в дороге может приключиться и не такое. Хотя, надо признать, выводы сделал и на продолжительных остановках стал спать в обнимку со своими вещами, сворачивая из них огромный ком, служащий ему и одеялом, и подушкой.

Последующие два дня прошли также уныло и быстро, как и вся прошлая неделя. Часы пролетали незаметно, равно как и пройденные черепашьим шагом мили. Вокруг и всюду, куда хватало глаз, шелестел целый океан трав, ночью залитый серебристым светом убывающей луны и звёзд, а днём присыпанный золотой солнечной пылью. Среди осевшего от жары растительного разнообразия проступали жёлтые островки ракитника - яркие, огненного цвета сферы, с безбожно скрежещуми из них кузнечиками.

Несколько раз дорогу барду перебегали кролики. Слыша приближение человека, эти мелкие поджарые ушастые твари отсиживались в траве до последнего момента и, чувствуя, как в дюйме от них топает кованая подошва, со всех четырёх ног кидались Залупкингу наперерез. В первую встречу Эл от испуга отскочил в заросли эфедры, похожей на моток колючей проволоки, изодрав при этом обе штанины и расцарапав лодыжки в кровь. В последующие же старался дать пушистым ублюдкам хорошего пинка или просто смачно плюнуть в след, если длинны ноги не хватало.

На стоянках бард маялся - ел мало, экономя; высыпаться, лёжа в пыли или на собственных пожитках у него тоже выходило не слишком хорошо, особенно если лицо утыкалось в аморфный шмат сала. Несколько раз брал в руки флейту, намереваясь освежить в памяти излюбленные мотивы, но инструмент за сутки нагревался до того, что поднести его к губам было решительно невозможно. Проклиная всё, Залупкинг пробовал любоваться природой, но вместо неё наблюдал неведомую кашу из растительности всех оттенков зелёного и коричневого.

Периодически накатывало откуда-то беспокойство - не страх, но приглушенное мерным течением редких мыслей чувство настороженности. Эл списывал его на усталость, отмахивался, полагая, что с одиночества и начинается паранойя и продолжал двигаться вперёд.

От однообразия, менестрель был готов раскроить себе череп.

 

Ночью третьего дня Эл решил дать себе как следует отдохнуть.

Отыскав небольшой овраг, он стащил на его дно охапками сухую траву, корешки, вырванные из земли кустарники, кизяк - какой смог найти - и устроил небольшой костёр. Подогнув под себя изнывающие от усталости ноги, завернулся в тонкое шерстяное одеяло и извлёк из рюкзака запечатанную воском бутылку портвейна. Матовое зелёное стекло с тёмно-бурым содержимым внутри отсвечивало тусклыми холодными бликами. Вокруг завывали стремительно теряющие тепло порывы степного ветра.

Эл, причмокнув, достал пару лепёшек и окорок, симметрично разложив их на подкладке расстеленного на земле плаща. Раскрошил похожие на комья глины куски хлеба, затем, сняв с пояса охотничий нож, принялся бурча себе под нос богохульства счищать воск с горлышка.  Закончив, блаженно улыбнулся, и присосался к бутылке, высоко подняв её на фоне звездного неба, словно горнист, призывающий войско к общему сбору.

Рядом шипело, дрожа, скромных размеров пламя.

Сделав несколько глотков, Залупкинг оторвался, и, сморщившись, затолкал в рот обломок лепёшки. Жевал долго, ровно до тех пор, пока от терпкого вкуса на языке не осталось и следа.

На душе  у него стало гораздо лучше.

Дешевый портвейн, словно кисть умелого реставратора вычищал из души наносное, приводя в порядок мысли, запутавшиеся за время путешествия тугим комом. Реальный мир снова обретал ту чёткость, ту неизменную плавность линий, которая всегда восхищала барда и, силясь её передать, он тихо начал петь, периодически вливая в себя мутный напиток.

Только в недрах разума, выдворенное куда-то на границы сознания обрывками песенных строчек, билось в жгучей эйфории непреодолимое чувство одиночества, похожее на угнездившейся между лопаток и потому недосягаемый гнойный фурункул. Особенно страшно Элу было сознавать, что, даже доберись он до Хатча к намеченной дате, ещё не известно, что произойдет после этого. Дошла ли до старинного друга весточка, если дошла, то встретятся ли они, а если встретятся…а если…?

Может в таверне «Копытная гниль», за столиком возле входа свидятся два совершенно незнакомых человека, посмотрят друг-другу в глаза и с вымученным удовлетворением на лице произнесут: «Рад был повидаться дружище. Бывай». А после просто и без изысков, без театральных жестов долгого прощания и прочей надуманной шелухи разойдутся в разные стороны, отнюдь не на долгие шесть лет, а на остаток отведенных Единым дней…

Эл чиркнул ножом по окороку и затолкал грязными пальцами в рот тонкую розовую полоску мяса. «Будь что будет. Будь что будет….» - кружилось в мозгу.

Внезапно за его спиной раздался шорох катящейся по склону оврага земли. Залупкинг уткнул бутыль между ног и, закусив губу, резко повернулся на посторонний шум. Пальцы рефлектороно сжались на рукояти ножа.

Краем глаза он успел заметить, как на фоне слабо колышущейся травы и белого от звёзд неба мелькнул победоносно распушённый серый  хвост со светлым пятном на кончике. Хмельной бард удивленно бросил взгляд на груду своей поклажи и заметил, что холщёвой котомки с салом и сухарями на месте не наблюдается.

Мягкий прохладный ночной воздух разразился невиданными по своей конструкции и содержанию матерными воплями.

Эл, вне себя от ярости, попытался преодолеть край оврага. Кованые подошвы сапог легко вонзались в сыпучий степной грунт, но импровизированные ступени не выдерживали тела беснующегося Залупкинга и рушились под его весом, вызывая всё новые и новые приступы лютой ругани. С третьей или четвёртой попытки он все же выбрался наружу, помогая себе зажатым в правой руке ножом. Широкое стальное лезвие глубоко протыкало землю, вонзаясь в неё с тихим треньканьем.

В левой бард крепко держал пустую на добрых две трети бутыль.

- С-сука блохастая, ёб твою мать, а! – взвыл Эл.

В ответ, из приглушённой мерцанием звёзд тьмы, блеснули два зеленоватых зрачка и послышалось тихое сопение. Зверь определённо дожидался, пока человек покажется наверху.

Залупкинг побежал к нему, что-то вереща и размахивая сверкающим оружием. Горлышко бутылки, чтобы не расплескать в движении ценный продукт, он предусмотрительно зажал большим пальцем.

Шакал глумливо хрюкнул и принялся улепётывать - котомка болталась в его зубах из стороны в сторону, подпрыгивая на каждый шаг.

Разбуженные шумом, из окрестных кустов вылетали птицы, раскрывая клювы в оголтелых перепуганных воплях. Шуршали в поникшем ковыле, юркая по норам грызуны, стараясь укрыться от набирающей ход погони, однако не всем из них это удавалось - некий зазевавшийся на пути Эла и чересчур недальновидный хомяк был превращён в удивлённое кровавое месиво ударом ноги.

Так продолжалось минут десять.

Бард несся следом за зубастым вором, а тот бежал перед ним скачками, словно дразня: стоило Элу сбавить темп, как меховой зад с пышным хвостом становился ближе. Видя это и собираясь с силами, Залупкинг удваивал усилия, но шакал чудесным образом ускорялся, оставляя преследователя глотать пыль далеко позади. В какой-то момент бард стал выдыхаться. Распухшие лёгкие так и норовили выскочить изо рта, а гудящим от бега ногам нужно было совсем чуть-чуть, чтобы выгнуться в обратную сторону или попросту отвалиться.

Всего этого Эл Залупкинг избежал, ловко угодив носком ноги в кроличью нору. Издав протяжный негодующий вопль, эхом разошедшийся по выжидающе стихшей округе, он рухнул на землю, пропахав её перекошенным от гнева и боли лицом. Нож вылетел из его ладони и, прощально звякнув, скрылся в зарослях ковыля.

Шакал остановился футах в ста, наблюдая за стонущим от боли бардом - две зелёных искры его глаз переливались во тьме, выжидая и насмехаясь.

Приподнявшись, бард ощупал разбитое лицо. На ладони оставались липкие, резко пахнущие ржавым железом разводы. Чуть в стороне валялась чудом уцелевшая бутылка.

- ****ься-улыбаться. – констатировал он переваливаясь на спину. Перед  лицом сияли россыпями звёзды, въедаясь в зрачки холодным светом. Казалось, их сияние было осязаемо – протяни руку и на ней, пригоршней, замрут невесомые молочные отблески.

Ноги после выпитого портвейна и непродолжительной гонки слушались плохо – Залупкингу стоило больших усилий встать с земли.

Шакал, завидев это улёгся, тыкаясь носом в  украденную сумку. Залупкинг, хромая, подался вперед, походя на оживший труп. В тот же момент зверь подцепил добычу зубами и, припав на все четыре лапы, ринулся дальше в степь, оставляя далеко позади бледного от ярости Эла.

Тот, видя, что продолжать тщетные попытки догнать наглеца не имеет смысла, с минуту постоял на месте и, подобрав растерянные во время падения вещи, захромал прочь, надеясь отыскать затерявшееся где-то в сникшем ковыле место стоянки. Блуждать ему, хмельному и взмыленному от бега  пришлось довольно долго – превратившийся в угли костёр слабо мерцал в темноте, едва освещая покатые склоны оврага. Выкинув опустевшую тару, Эл спустился вниз. Затем на ощупь отыскал рюкзак и, порывшись в нем, извлёк пригоршню плотно скрученных в катыши сушеных трав. Брошенные в угли, они должны были отбить запах крови и заставить непрошенных гостей обходить место его ночлега за версту – резкий дым и какие-то едва ощутимые человеческим обонянием тошнотворные ароматы гнили отпугивали всех без разбору обитателей степи. Конечно, сделать это надлежало раньше, но собственная бережливость иногда играла с Залупкингом злые шутки.

Швырнув их в пепелище и, укутавшись одеялом, он разлёгся на тёплой земле.

Засыпал Эл под аккомпанемент собственных, смазанных наползающим сном матюгов, одолеваемый смутным подозрением, что на этом его злоключения не окончатся.