Про шакала ч. II 2010

Первым живым существом встретившим Залупкинга по утру стала устрашающего вида фаланга, взобравшаяся на его плечо. Рыжее, неподвижное, покрытое волосками тело отсвечивало медью в лучах поднимающегося из-за горизонта солнца. Некоторое время наблюдая за пришельцем, бард сорвал с себя одеяло и, вскочив, попрыгал на каждом сантиметре ткани, яростно разглаживая сапогом малейшие неровности, не внушавшие ему доверия. Остановился он лишь заслышав приглушенный писк и смачный хруст его оборвавший.

Несколько дней Эл продолжал двигаться на восток, мерными шагами отсчитывая лиги степной земли. Не меняющийся на всём их протяжении пейзаж действовал на него угнетающе – кусты, ковыль, озадаченно наблюдающие за ним грызуны всех мастей и сплющенный диск солнца создавали стойкое ощущение дежавю. Каждый новый рассвет походил на предыдущий, завершающий день закат пылал теми же красками, что и прошлый. Тот же сухой ветер, те же облака.

В какой-то момент барду стало казаться, что пройденное расстояние эфемерно – словно некто невидимый отволакивает его назад, заставляя раз за разом проходить один и тот же путь.

Чтобы не сойти с ума, он начал петь. Саги, романсы и матерные частушки оглашали округу, до тех пор пока Залупкинг, в конец охрипший не замолкал.

Может быть это решение и казалось ему здравым, но окажись рядом хоть один живой человек, заслышав сорванный голос и внимательно поглядев на его обладателя, он бы точно старался держаться от полубезумного менестреля подальше. Да и как можно было не сторониться  худощавой фигуры в развевающимся драном плаще, которая, любовно обращаясь к спасающейся от неё живности, горланит весь возможный репертуар странствующего музыканта и обводит расстилающуюся вокруг пустошь мутным от недосыпа взглядом.

Свой вклад в сумасшествие Эла вкладывал и люто ненавидимый им шакал. Посланная, казалось, из самого ада зверушка изводила барда своими выходками, совершая периодические налёты на его стоянки, то издавая громкий вой за самой спиной, то выхватывая из рук еду. Бард пытался всячески ему противодействовать, разводя крохотные костры и скармливая стремительно гаснущему пламени  заветные травяные комки, но их приходилось экономить для более серьёзных случаев.

А вместе с тем и терпеть специфический юмор надоедливого животного.

Последней каплей стало уничтожение флейты. Во время очередной остановки Эл отдалился от своих вещей на несколько шагов, чтобы справить малую нужду - делать столь деликатную вещь на ходу ему не позволяло воспитание. А когда повернулся, чтобы осмотреть оставленные без присмотра пожитки, увидел, что над его рюкзаком замер хорошо знакомый силуэт. Шакал просунул морду в недра рюкзака и, уцепив что-то блестящее, встал неподалёку. Залупкинг напряг зрение и с постепенно нарастающим ужасом увидел свой инструмент.

В какой-то момент ему показалось, что наглая тварь ухмыляется.

- Когда же ты от меня отъебёшься, а? – чуть ли не со слезами проговорил бард.

В ответ раздался жалобный скрежет и шелест травы под ногами удаляющегося мохнатого уродца.

 

В последующие несколько суток степь стала превращаться в скалистое плато – всё чаще под ногами хрустели мелкие камни, а растительное разнообразие постепенно сходило на нет, сменяясь невзрачными кустиками вереска. Линия горизонта покрылась бороздами и трещинами, словно высшие силы в припадке ярости прогулялись по нему молотком, а прошедшие с тех пор столетия дополнили их работу.

Иногда дорогу Залупкингу преграждали расщелины с пологими змеящимися склонами и обломки скал. Ветхая порода, раскрошенная весенними ливнями и ветром, вырастала прямо из пыльной земли расписанная жёлтыми и белёсыми пятнами лишайников. По раскаленным глыбам, высовывая тонкие языки, ползали ящерицы.

Бард был рад хоть какому-нибудь разнообразию и начал шагать куда бодрее. Городской житель до мозга костей, он изнывал от дикой природы и окрестных её красот, радовавших глаз в самом  начале путешествия. В довершение всего его подгоняло и то, что вскоре он должен был выйти на Имперский тракт, а после оставалась ему всего какая-то неделя пути до Хатча.

Этой дороги, тянущейся через весь материк, стоило держаться ещё и потому, что здесь, в предгорьях, более безопасного места найти было невозможно – караваны распугивали местных хищников, среди которых попадались совершенно фантастические создания. В степях же путешествующим по тракту досаждали разбоем кочевники-кумыки, деструктивная активность которых  возрастала к осени, как раз к тому времени, когда купцы, переждав летнюю жару, вели свои караваны на восток. Из-за них-то Залупкинг и выбрал столь долгий и, как ему показалось сперва, безопасный путь.

Хотя представители этого дикого народа, по сравнению с шакалом, казались теперь барду чуть ли не ангелами.

 

Под вечер на пути барда оказалось довольно широкое ущелье.

Солнце постепенно, словно брошенный в стену блин, катилось за горизонт, оставляя на поверхности каменистого плато зыбкий тускнеющий свет - он стелился по земле, окрашивая её в алые тона. Тихо шуршащие кусты и редкие карликовые деревца бросали на скалистую почву свои безмерно растянутые глубокие тени. Снизу доносился стрёкот и жужжание – казалось, вся устланная вечерними сумерками расщелина, забита крылатыми насекомыми, выбравшимися из укрытий поприветствовать уставшее за сутки и собирающееся на покой светило.

Эл шумно выдохнул и сбросил с ноющих плеч поклажу.

В тот же момент, стоило рюкзаку коснуться земли, снизу раздался ни на что не похожий вопль, не лай, не визг, а жутковатый крик, полный страха и боли.

Бард с интересом поглядел на дно темнеющего перед ним ущелья.

Там с безумной скоростью двигались два клубящихся облака пыли – одно чуть больше другого. То, что было крупней, стремительно нагоняло меньшее по размерам, издавая победоносный рык. Эхо расходилось по расщелине, колотясь об угловатые скалистые склоны  и устремляясь ввысь.

Вскоре, однако же, погоня прекратилась и, за рассеявшейся жёлтой дымкой, теперь можно было разглядеть её участников. С немым злорадством Залупкинг узнал в одной из фигур своего знакомого – шакал, тяжело дыша жался к отвесной стене, скалясь и всё ниже прогибая дрожащие от усталости конечности. Обстоятельства в этот раз явно были против него, оставляя ему лишь жалкую, но благородную попытку погибнуть в скоротечной схватке.

Его преследователем был гигантских размеров горный лев. Даже с высоты Элу прекрасно было видно, как бугрятся под песочного цвета шкурой мышцы. Вращая головой, хищник, беззвучно вышагивал массивными когтистыми лапами и не спеша приближался к растерявшему всё свою смекалку и чувство юмора шакалу. Сплющенная голова с хохолком темной шерсти и длинными, похожими на ножи клыками качалась в такт шагам.

Эл наслаждался зрелищем некоторое время.

Вдумываться, почему зверь, донимавший его на протяжении полутора недель, попал в столь безвыходное положение, он не хотел. Может быть попытался по привычке утащить из под носа законного хозяина добычу или просто очутился не в том месте и не в тот момент. А может Единый своей могучей дланью решил воздать меховому комку за все его грехи – в подобные минуты нетвёрдая вера Залупкинга в провидение укреплялась в разы.

Драма внизу близилась к финалу и Эл, ухмыляясь, отошел от края гудящей сквозняками пропасти. Наблюдать за тем, как лев разорвёт шакала в клочья, он не желал, возможно из-за излишней жестокости этого процесса. В душе пышным цветом распускалось стойкое чувство свершившейся справедливости, хотя вполне логичного удовлетворения от него бард не ощущал – что-то мешало насладиться моментом в полной мере. Казалось, он пытается вдохнуть аромат розы плотно забитыми сажей ноздрями.

Залупкинг замер на месте. Затем, развернулся, осматриваясь в поисках камня поувесистей. Обнаружив подходящий, он поднял его и, кряхтя, вернулся к обрыву.

- На кого Единый положит… - выдавил бард и метнул снаряд вниз.

Глыба устремилась в пустоту, медленно вращаясь и издавая в полёте тихий свист. Эл с замиранием сердца ждал окончания его падения, рассчитывая услышать знаменующий его хлюпающий звук или, что было бы большим разочарованием, дробный отзвук крошащейся от удара породы.

Камень достиг цели через четверть минуты.

Раздался приглушенный расстоянием треск. Череп льва разошелся кашей – сизые мозги и ошмётки костей фонтаном взметнулись в воздух, тело, обмякшее, похожее на набитый мехом мешок повалилось на землю, механически перебирая лапами. Отливающие сталью когти сжимались и со скрипом царапали землю.

Шакал, ошалев, ринулся прочь и за минуту скрылся из виду Залупкинга, оставив за собой дымчатый, постепенно оседающий шлейф.

Бард криво ухмыльнулся и плюнул вниз.

 

Большую часть ночи бард потратил на то, чтобы перебраться через ущелье – обходить его, означало бы дать недурственный крюк и потерять еще несколько суток.

Скальная гряда на другом конце ущелья спускалась вниз пологим склоном, терявшимся в зарослях можжевельника, перемежавшегося с низенькими кривыми сосенками. До самого рассвета Эл топал вниз, проклиная себя и свою мягкотелость, не забывая, однако же, поглядывать по сторонам – если уж даже шакал, исконный обитатель этих мест привлек к себе внимание льва, то человек точно вызвал бы у всех местных гигантских кошек нездоровый интерес.

К концу следующего дня, выдохшийся бард наткнулся на вьющуюся среди рыжих валунов широкую дорогу, некогда мощеную ровными рядами округлых булыжников. Радости он не ощутил, скорее попросту отметил, что окончание путешествия стало чуточку ближе.

Обнаружив укромную ложбинку возле тракта, Эл, помогая себе ножом, извёл на дрова пышный куст можжевельника и до рассвета сидел у ароматного костра, предварительно кинув в огонь остатки чудодейственного сбора. В голове творилось что-то неясное и он всеми силами гнал прочь лишние мысли, настраивая себя на скорую встречу с другом. Хотелось верить, что все будет хорошо, что еще не раз они погудят в прокуренных гашишем кабаках Хатча, громя посуду и хватая за задницы служанок, под визг расстроенных скрипок, пьяную ругань и гортанный смех.

Дремота одолела вымотавшегося Залупкинга под утро. Мысли постепенно, словно искры, гасли, уступая дорогу невнятным образам, всплывающим из потаённых уголков сознания и сменившимся затем тихим сном, без сновидений.

 

Эл Залупкинг проснулся днём, от мерного стука и скрипа.

Полузабытые, будто выдуманные звуки прорывались сквозь дремоту, будоража выходящий из сонного оцепенения разум. Бард поморщился, нехотя открывая сощуренные глаза. Яркий свет затопил глазницы и чертыхающийся Эл на несколько мгновений ослеп, ощущая окружающую действительность всем телом. Казалось, можно было почувствовать каждую былинку, касающуюся земли.

Затем, когда вернулось зрение, он перевёл взгляд на дорогу. По ней ползли с полдюжины телег и крытых, размалёванных яркими красками фургонов. Впряженные в них тяжеловозы вышагивали мохнатыми копытами, фыркая и помахивая нечёсаными хвостами, свисающими до самой земли. Какие-то люди высовывающиеся из повозок горланили песни, хохотали. На крыше одного из фургонов стоял на руках одетый в красно-черное трико парнишка лет девяти, комично размахивая ногами. Медленно движущуюся процессию замыкали несколько длинных клетей на колёсах, в которых бесновались макаки и жалобно квохтали диковинные птицы. Заботливо начищенные стальные прутья блестели на солнце.

«Твою мать. Цирк» - подумалось барду.

Бродячих артистов он не переносил на дух - самомнение никогда не позволяло ему, приравнять себя к измазанным гримом комедиантам, акробатам, жонглёрам и прочей цирковой шушере, хотя, по большому счёту, он сам ничем от них не отличался. Но даже таким попутчикам он был безмерно рад.

- Эй! Эге-гей, там! Подождите! – поднимаясь с земли окликнул путешественников Эл.

Из головной телеги высунулась лысая, на половину вросшая в жирное тело голова с помятым лицом. Круглый рот, обрамлённый тонкими белёсыми губами, откликнулся:

- Чего надо, почтеннейший?

Эл сложил ладони рупором.

- Не откажите в любезности, дядя подбросьте…

- Иди куда шёл! – раздалось в ответ. – Знаем мы вас таких…

- Обижаете дядя, я заплачу! – крикнул бард.

Через минуту, собравшись с мыслями, голова ответила, потрясая обвисшими щеками:

- Два золотых до Хатча.

- Дам три, если кормить будете.

- По рукам!

Эл расплылся в довольной ухмылке и стал стремительно собирать вещи – свернул одеяло и затолкал его в рюкзак, накинул плащ. Потянулся было к оставшейся на земле фляге и оторопело открыв рот, замер без движения – рядом с его ногой, на сухой траве, лежали два придушенных кролика. Бард аккуратно поднял их.

В ту же секунду на другой стороне дороги качнулись и замерли, шурша на сквозняке, янтарные заросли ракитника.