Невинность на чердаке. Глава 1

Белый свет вспышками пробивался сквозь дымчатые занавески, падал на лицо, слепил глаза. Натянув одеяло до подбородка, Морис с ужасом наблюдал за пляшущими на стене тенями. Старый клен, который в погожий летний день спасал от зноя, сейчас раскачивался под порывами ветра и царапал ветвями окно. Их тени пробирались на стену, ползли на потолок, как когтистые лапы лесного чудовища. С новым грохочущим раскатом грома мальчик вздрогнул и тут же нырнул под одеяло.

— Один…два…три!

Живой клубок елозил под тканью, словно ища тихий угол на этой слишком большой для пятилетнего ребенка кровати. Морис планировал перебраться в место, где бы чувствовал себя в безопасности, и собирался с духом, чтобы выбраться из постели и рвануть по темному коридору к родительской спальне или в гостиную.

— Один…два… — Мальчик осекся, когда из-за грома задрожала старая деревянная оконная рама. Бледное даже в темноте лицо от длительного пребывания под плотной тканью покрылось испариной, и Морис высунул нос из укрытия, чтобы вдохнуть прохладный воздух.

От кровати до двери было метра четыре, и эту дистанцию нужно было пробежать за считанные секунды, что проходили между вспышками молнии и, как казалось Морису, просто оглушающими звуками сопровождающего её грома.

«А если мама снова закрыла дверь, чтобы по комнате не гулял сквозняк, и я не смогу её отворить?» — думал мальчик.

Мысль о многочисленных ловушках в темноте не давала маленькому Морису покоя. Еле уловимый свист, что создавал сильный ветер в щелях оконных рам, каждый шорох, каждый скрип деревянных половиц, которые просто местами вдавливались днем ногами, а спустя какое-то время возвращались в прежнее положение с характерным им звуком, вызывал дикое волнение и заставлял сердце калатать как бешенное. Казалось, спусти он на пол одну ногу — и его сразу же кто-то схватит за щиколотку и утянет под кровать, чего хуже — в шкаф, в котором от старости ослабли защелки и одна из дверок могла открыться сама по себе. Мама говорила, что если в нем кто-то и живет, то он отпугивает только моль от одежды, а не ест маленьких детей. Но все же внезапно открывшаяся дверка настораживала мальчика. Но больше всего пугало то, что если он сейчас побежит, за ним обязательно погонятся.

Розоватый свет на секунду осветил комнату и Морис увидел — дверь не заперта! Мама все-таки оставила её приотворенной для спокойствия сына. Морису было проще уснуть, зная, что его комнату ничто не отделяет от всего дома. Когда было слышно телевизионную программу с комнаты брата, позвякивание посуды с кухни или разговор родителей, мальчик чувствовал себя неотъемлемой частью чего-то большего и важного, что всегда защитит его от любой невзгоды на свете.

— Раз…два…три! — Морис рванул к двери. От толчка та раскрылась настежь, открыв путь по темному коридору, что казался Морису бесконечным тоннелем с еще большими опасностями, чем в собственной комнате.

Ступенька за ступенькой, и он в безопасности. В гостинной перед телевизором сидел папа, и грех было не забраться на диван к нему поближе. Морис вскарабкался к отцу на колени, прижался всем телом к широкой груди и понял: теперь ни темнота, ни гроза, ни даже жуткие тени на стене ему не страшны.

— Невзгоды сверху мешают уснуть?

— Угу.

Мальчик теснее прижался к отцу, ощущая теплое дыхание на макушке и легкое покалывание щетины, когда тот коснулся губами его лба. На удивление только папа совсем не ругал его за «ночные внедрения» и относился к ним с полным спокойствием. Женевьева, мама Мориса, не смотря на всю свою любовь и заботу к мальчику, под вечер от усталости валилась с ног в прямом смысле слова, и за подобные выходки могла отругать и без лишних церемоний отправить обратно в свою комнату со словами, что никаких монстров в их доме и в помине нету. Но как это понять маленькому ребенку с буйной фантазией, кому даже в дневном свете кухонный сервант казался какой-то старой гробницей, где обитают скелеты, как он знал понаслышке.

Женевьева Клеман с детства была серьезно настроена на реальность, и детские капризы на почве выдумок отвергала напрочь. Гаспар, старший брат мальчика, пошел весь в мать, и чего больше — мог высмеять мелкого за подобные страхи. Поэтому Морис старался никогда не показывать Гасу, что чего-то боится, абы не подпортить свою репутацию и не пасть в глазах такого взрослого и умного человека, как его старший брат.

Гаспара и самого много чего пугало в этой жизни, но воспитание дало свое — мужчина не должен этого показывать. Отец воспитывал первенца как было надобно тому времени: он должен быть преданным разумным сыном, а с другими делами как-нибудь уже разберутся. Смотря на Мориса, беспечно играющего возле кучи песка в углу двора или носящегося с радостным визгом по дому, парень невольно вспоминал свое детство. Как только Гасу стукнуло четыре года, родители приучили его к работе, как к неотъемлемой части будничной жизни. Задания давались самые примитивные: лишь то, что было под силу мальчику. Принести небольшую охапку дров в дом или помочь отцу подмести гараж не составляло особого труда. И пусть мелкие дела не играли особой роли и взрослые могли легко справиться сами, главной задачей было залучить в них ребенка лишь для человеческого понятия, что в семье все должны помогать друг другу и трудиться ради общего блага. И Гас оправдал ожидания родителей. Тот вырос настоящим помощником с умелыми руками и смекалистым умом.

Годы шли, и дела шли в гору. Понемногу семейство Клеман стало обживаться и все уверенней «держаться на плаву». Сэму, как главе семьи, больше не приходилось вкалывать день и ночь на поле, чтобы не оставить жену с ребенком без еды. Гаспар подрос, и Женевьева смогла вернуться к работе в больнице. Мало по малу, все вместе они добрели по извилистой дороге жизни к своему маленькому счастью.

И вот, проматывая в голове год за годом, Гаспар смотрел на младшего и завидовал, и отчасти даже злился на того, а потом, понимая свою глупость, корил себя за такие мысли. Никто не виноват в том, что Морису посчастливилось родиться в то время, когда у них уже был выстроен собственный дом, у семьи появился постоянных доход, а отец наконец-то добился своего в жизни и стал спокойней и снисходительней по отношению ко всему, включая и его с братом.

Не то, чтобы родители любили младшего ребенка больше и, соответственно, жаловали и баловали его тоже больше. Одиннадцать лет назад были другие условия и обстоятельства, и они трое были одной семьей, и должны были справляться, как одна семья, не смотря ни на что. Морису не придется взрослеть эдак на лет пять раньше, и этот факт всех радовал, но никто не осмеливался сказать это вслух. Все всё и так прекрасно понимали, да и жаловаться-то сейчас уже было не на что.

Так и жилось Морису, по мнению остальных членов семьи, беспечно в его счастливом детстве. С добродушным отцом, красивой интеллигентной матерью, и серьезном старшим братом, в котором малый взирал героя.

Гроза за окном не стихала и, казалось, не собиралась этого делать до самого утра. Хорошо, если бы ливень утих к девяти утра, и в воздухе от него не осталось бы ничего, кроме густого тумана, который позже разгонит обеденное солнце.

Обычно Морису не разрешали оставаться до допоздна, но сегодня сделали исключение, и отец позволил посмотреть вместе с ним телевизор. Показывали какой-то документальный фильм о шпионах, и мальчик ничего не понимал, но все же куда было лучше смотреть это занудство, спрятавшись под папиной большой рукой, чем дрожать от страха в своей комнате.

Мама без всяких сантиментов уверяла, что все выдуманные страшилки дальше собственной головы не уйдут. Гаспар называл это детской чепухой. Папа, наоборот, утверждал, что живность в шкафу и под кроватью или страшные звуки за окном это всего лишь проявление жизни, соседствующей с людской. Они как соседи в многоэтажном доме, и иногда они шумят. Поэтому бояться нечего. Подкроватный житель тоже слышит, как неприятно трещит радио, и боится грохота, когда они с Гаспаром дерутся подушками. А гром - то, наверняка, что-то случилось в раю, и скоро ангелы покончат со своим небесным консилиумом и перестанут гневаться.

Что бы то ни было по рассказам взрослых, оно и страшило, и одновременно влекло мальчика за собой. Даже когда ничего подозрительного вокруг не происходило, голову Мориса то и дело забивали мысли о страшилках, и маленькой душе так хотелось выплеснуть кому-нибудь большой запас нужных и не очень вещей. И всякий раз, когда разум придумывал еще один образ, казалось, что вот-вот это неизвестное человеку чудище появиться на пороге комнаты.

***

Утро выдалось тихим. Дождь угомонился еще на рассвете, перестав барабанить каплями по железным отливам домов, и вся улица была окутана воскресной утренней тишиной, когда все жители еще мирно сидят по домам и завтракают перед походом в церковь.

Морис раскрыл глаза и, едва соображая после сна, уставился в потолок своей комнаты, который сейчас длинная солнечная полоса делила пополам. Видимо, его так разморило ночью, что отец воспользовался случаем и отнес сына обратно в постель. Но это уже не имело никакого значения, когтистых теней на потолке сейчас не было.

Мальчик вылез из постели и протопал к широкому окну, вскарабкался на деревянный сундук с игрушками и окинул взглядом двор. На улице было, как бы сказала его мать, богомерзко до ужаса. Мокро и сыро, к тому же холодно с утра пораньше. Пропитанная водой земля уже не могла вобрать в себя больше влаги, и даже в траве стояли лужи. К двенадцати солнце разогреет воздух, и из-за испарения тот станет вязким, как будто можно протянуть руку и он потянется.

Взрослым в такую пору делать что-либо по хозяйству было невозможным, и поэтому любая непогода досаждала «ничегонеделанием», пожирающим ценное время. А маленькому Морису прошедший дождь был на радость — самое время достать из шкафа дождевик с резиновыми сапогами и пойти порезвиться в лужах. Вдохновившись этой идеей, мальчик, не теряя времени, побежал вниз на кухню.

Женевьева в переднике с ромашками готовила неизменный завтрак — овсяную кашу с домашними куриными сосисками. Иногда к всему этому добавлялся и омлет, а если никто никуда не торопился, семья пила чай с тостами и каким-нибудь джемом. Нехваткой веса Клеманы не страдали — глава семейства тому пример. После свадьбы из худощавого парнишки Сэм превратился во внушительных размеров мужчину.

— Мама! — Морис влетел в мать, обхватив руками её стройное бедро, от чего женщина чуть не оступилась и не пролила кипяток на пол.

— Морис! Горячее же! — перепугано воскликнула Женевьева.

Мальчик со смехом отцепился от маминой ноги и резво поскакал к другой цели — отцу с газетой в гостинной. Сэм, не отрываясь от чтения, позволил сыну взобраться к себе на колени.

— Па-а-п?

— М? — Глаза Сэма бегали по строчкам, лицо оставалось сосредоточенным на тексте. Почитать новости из утренней газеты, от которой всегда пахло бумагой и свежими чернилами, а сама она, бывало, казалась еще теплой от своей новизны — было дело строго неотъемлемым, и ничего не могло нарушить Сэму данный ритуал. И даже сейчас, когда Морис виснул на его шее и лепетал в самое ухо, лицо мужчины сохраняло все ту же серьезность.

— Пап, а можно во двор?

— Съешь завтрак, посети церковь, а потом хоть на край света. Давай бегом. — Мужчина легонько подтолкнул сына. — Герои не идут в бой без завтрака.

Морис бегло проглотил овсянку с мыслями «чем быстрее съешь эту гадость, тем лучше» и первым выбежал из-за стола. Своей спешкой он даже поставил маму в замешательство, отказавшись от земляничного чая с тостами. Родные только увидели, как спустя пять минут блеснул зеленый дождевик и хлопнули входные двери.

В нос ударил тяжелый влажный воздух. Трава чавкала под резиновыми сапогами. Мальчик собрался сделать обход двора вокруг дома на наличие лужи поглубже, из которой можно организовать целое море и пустить в него новый кораблик, который недавно он и Гас сделали из кусков дубовой коры и старой газеты.

Гаспар часто мастерил что-то подобное из подручных материалов просто со скуки. Присматривая одним глазом за младшим, парень мог ковыряться в железках или выстругивать что-то из небольших бревнышек, от чего Морис впадал в эйфорию и наблюдал широко раскрытыми глазами за руками брата. Лучшим из лучшего были деревянные кораблики: небольшие судна с углублением для палубы, отшлифованные по бокам и часто с бумажным парусом. Каждый кораблик имел свое название.

Маленькими шажками Морис пошел вдоль глиняной дорожки, аккуратно ступая по её краям, чтобы сапоги не заскользили по скользкой массе, и он не плюхнулся на заднее место прямо в коричневое месиво. Дорожка пролегала около сарая, резким крюком заворачивала за него, и шла дальше по саду до самого огорода, на котором сейчас огоньками виднелись оранжевые тыквы. Так же бережно, шаг за шагом, Морис добрался до громоздкой двери сарая. Красная, местами отслоившаяся от сырости краска намокла и напоминала гадких приплюснутых насекомых на темных деревянных досках. Мальчик слабо дернул ржавую ручку, но напрасно — дверь была заперта. Сарай был под замком, а значит и его кораблики остаются в его деревянном заточении.

Морис отшагнул и задрал голову как можно выше, чтобы видеть сарай целиком. Над жестяной синей крышей нависали грозовые тучи, готовые разразиться ливнем в любую минуту. Складывалось впечатление, что под их серой тяжестью старый сарай вот-вот сложится, как карточный домик.

У него было не больше получаса — потом мама станет одевать его и прилизывать к утренней молитве в церкви. Морис был еще слишком мал, чтобы воспринимать духовное учение всерьез. Он знал только, что Бог — это кто-то, живущий на небе, и что нельзя делать ничего плохого, потому что он все знает и все видит, и что каждое воскресенье люди ходят ему молиться.

Но куда больше Мориса сейчас волновал его кораблик. Яснее ясного, папа в такую рань не станет одеваться и идти отпирать сарай только ради какой-то там игрушки. Придется «Крузенштерну» ждать своего часа. Понурив голову, Морис прошел к старой конюшне, что стояла по соседству с сараем. Еще до рождения второго ребенка Сэм держал в нем лошадь, но потом уже не было нужды держать животное — Клеманы приобрели небольшой пикап для перевозки громоздких инструментов и урожая, а поле вспахивал за умеренную плату соседский трактор. Лошадь отдали в хорошие руки, а конюшня оставалась и до сегодня. В отличии от сарая, ее никто не запирал, и Морис с легкостью отворил деревянную калитку. Внутри хранилось сено — уже не для лошади, а для укрытия овощей; в углу пылились разной величины доски, деревянные ящики и сетка от старой кровати; на грубо сколоченном столике среди опилок лежали инструменты, деревяшки и банки с краской и воском. Мальчики часто проводили здесь время, сидя на сене или занимаясь чем-нибудь интересным. Сюда-то Морис и пришел, чтобы проверить, не оставил ли Гаспар часом заготовку к какому-нибудь кораблю. Но ничего подобного на столе не оказалось и мальчик с досадой  поджал губы. Сегодня вместо корабля ему снова придется пускать сухие каштановые листки.

Мальчик вздохнул и было направился к высокому каштану около ворот, как за его спиной что-то свалилось, потянув за собой остальное барахло, и с грохотом свалилось на пол, подняв пыль. Мальчик резко обернулся на шум, но ничего, кроме свалившихся досок и деревянных ящиков не увидел. Он замер, все еще испуганно всматриваясь в угол. Все лежало кучей, и больше падать было нечему. Сердце чуть поубавило свой ритм, Морис выдохнул, и пошел дальше. В углу снова все затрещало, и на этот раз мальчик увидел, как нечто грязное и запылившиеся, как старый клубок шерсти, разворошило доски и кинулось на утек с такой скоростью, что один деревянный ящик кувыркнулся ему вслед. Все произошло так быстро, что Морис сразу и не понял, что за чертовщина то могла быть и как она исчезла отсюда, если единственным выходом служила калитка, возле которой ос сам сейчас стоял. С полными страха глазами мальчик выбежал из конюшни, скользя и чуть не падая на мокрой земле. Весь запыханный он ворвался в дом, и прямо в дождевике и грязных сапогах бросился к матери, сидящей в кресле и мирно читающей толстую книгу. В ту же секунду Морис разрыдался.

Женевьева от неожиданности выронила из рук книгу, и та со шлепком упала на деревянный паркет. Она не понимала, что случилось, и Морис сам не мог ничего ей объяснить, мальчик лишь прижимался к матери и давился слезами. Женщина подхватила сына на руки, наплевав на светлое платье, подол которого тут же стал мокрым и замарался грязью. Услышав рыдания, в гостиную сбежались Сэм и Гаспар. Отец недоуменно уставился на происходящее.

— Выйди во двор! Я не знаю, что там случилось, — с истерическими нотками в голосе проговорила Женевьева, покачивая на руках сына.

Сэм поспешно натянул ботинки и вышел с дому, не накинув на плечи куртку. Мужчина обошел весь двор, и даже заглянул в сад, но все было на своих местах, и ничто не намекало на какую-либо опасность. С этой новостью он вернулся в дом.

— Что ты увидел? — ласково спросил Сэм, подойдя к жене и сыну. Морис понемногу стал успокаиваться, но слезы все лились из его глаз, и он стал заикаться.

— Там…т-там…

— Что малыш?

— В…В к-к-конюшне…

— Ты был в конюшне? — Сэм забрал у Женевьевы сына и подошел с ним к окну.

— Да. И т-там… — Мальчик все не мог перевести дыхание и часто всхлипывал.

— Что? Тебя там что-то напугало?

— Д-да.

— Что там могло уже случится. — Мужчина обратился на этот раз к жене. Та была не менее напугана и молча переводила взгляд то на мужа, то на сына. — Пойдем глянем? — спросил он Мориса. Тот бурно запротестовал и снова заревел. Сэм тотчас принялся успокаивать его, что никто его туда не поведет, если он не хочет.

— Держи его. — Мужчина усадил Мориса на диван к старшему сыну. — Пойду посмотрю, что там произошло.

Через несколько минут Сэм вернулся и недоуменно пожал плечами.

— Похоже доски все разом упали. Больше я ничего такого там не увидел. Морис, тебя доски, что ли, напугали? Тебя там ничего не ударило?

Морис помотал головой. Он перестал плакать и сейчас громко сопел заложенным носом.

— Там что-то пробежало, — прогнусавил он. — Черное.

Родители переглянулись.

— Может, чья-то кошка забрела, или бродячая собака. Дождь-то какой лил, вот и спряталась. А мелкий спугнул, — предположил молчавший до этого Гаспар.

— Может оно так и есть. Больше один туда не ходи, ладно? Я ничего не нашел, конечно, но все же. Вечером разгребу тот хлам, пока он кого-то не убил, — сказал Сэм и удалился с гостиной.

В то воскресенье никто никуда не пошел. Пришлось пропустить даже поход в церковь. При одном лишь упоминании, что его хотят вывести на улицу, Морис начинал заливаться слезами и сопротивляться изо всех сил. Даже после длительного расспроса никто не понимал, что творится с их ребенком, и что же такое он мог увидеть в той конюшне. Сэм в конце концов не выдержал, и пошел разгребать хлам прямо с утра. Все деревяшки с ящиками были перенесены в сарай, сено тщательно переворошено и сложено в аккуратную кучу, инструменты сложены в коробку. Ничто уже не могло упасть или пошатнуться от сквозняка или тяжести. Но главное — за два часа уборки Сэм ничего подозрительного не обнаружил: ни тебе следов пребывания какого-то животного, ни того, что тут орудовал человек.

В конечном итоге, вся семья сослалась на заблудшее животное. Но испуг Мориса был куда сильнее ожидаемого. Мальчик панически боялся оставаться сам в комнате, постоянно озирался по сторонам, вздрагивал при малейшем шорохе и весь день как будто остерегался появления чего-то.

Не на шутку обеспокоенная Женевьева заварила сыну ромашкового чая и отправила его спать пораньше, уложив его вместе со старшим братом. Морис кое-как забылся беспокойным сном, всю ночь крутился в постели и временами что-то бормотал.

 Ему снилось, как что-то черное и лохматое сидит между досок и ящиков и смотрит на него своими черными глазами, а он в свою очередь, не в силах сдвинуться с места, так же не отводит взгляд от существа.