Жало обезьяны - часть 18

Мы начали снижаться. По правому борту показались пригороды Бишкека. Сбоку в дымке угадывались очертания аэропорта, взлетная полоса. Черная с обеих торцов от чирканья резины. Вот оно! Полоса в Иссык-куле была нетронутой колесами. Бишкекский аэропорт остался далеко слева от нашего курса. Сопровождающий забеспокоился, закрутил головой. До земли оставалось полсотни метров. Тряска усилилась. "Кукурузник" заложил левый вираж над крышами многоэтажек. Справа промелькнуло здание со шпилем и звездой на макушке. A-a-a, это старый аэровокзал. Доворот влево. Я  сориентировался. Мы заходили на американское посольство. Обороты двигателя упали, в паре метров от конца крыла мелькнули окна третьего этажа новостройки. Едва не задев колесами уличные фонари, проскочили над проспектом с оживленным движением. Неожиданно под нами появилось бетонное покрытие. Удар колесами, хлопок, еще удар. Самолет резко завернуло вправо. Меня сбросило с лавки на пол. Что-то хрустнуло, фюзеляж опрокинуло на бок и закрутило.
 
В голове звенело. Болело ушибленное бедро. Перед глазами плавали фиолетовые круги. Я лежал на правом боку, лицом к кабине. Один пилот уже спрыгнул ко мне, другой выбирался из левого командирского кресла. Он поднес к губам небольшую рацию:

- Sparrow to Base. Right wheel blew out. No damage to cargo. Deplaning now. Over and out.

Второй пилот схватил меня за ногу и поволок к выходу. До меня дошло, что командир говорил по рации на английском. Сопровождающий попытался привстать. Свободной рукой пилот ударил его по голове наотмашь, и тот мешком осел обратно на лавку. Летчик распахнул дверку и спрыгнул на землю. Теперь ему удалось схватить меня за ноги обеими руками. Он приготовился выдернуть меня из самолета одним рывком. С момента удара колесами о землю прошло не больше минуты.

- Wait, I must cut the lanyard, - раздался у меня за плечами голос командира.
 
Фюзеляж завалился на правый борт. Дверь находилась в левом и смотрела в небо. В проеме плыло облако, похожее на крокодила. Моя голова и плечи из-за наклона пола оказались ниже колен. Сам я подняться из такого положения не мог. Не качок. К тому же у меня мало опыта адаптации к быстро развивающимся ситуациям. Я находился в ступоре и не сопротивлялся. Командир поднял меня под мышки и одновременно толкнул вперед. Мои руки дотянулись до порога двери, я ухватился за него и подтянулся. Туловище приняло вертикальное положение, и я увидел, как второй пилот присел и обхватил меня за талию. Командир толкнул меня сзади в плечи, и я мешком упал второму номеру на плечо. Теперь я видел только ноги летчика и бетонное покрытие. Сквозь трещину пробивался пучок жухлой травы.
 
Второй пилот начал с натугой распрямлять ноги.  Но во мне всё же сто десять кило. К тому же, подтянувшись на пороге двери, я придал себе дополнительное ускорение, и мое тело всё ещё по инерции продолжало движение вперед. Летчика подо мной начало опрокидывать. Я  видел, как он успел сделать шажок назад. Но сохранить равновесие всё равно не смог. Он с хрустом сел на кобчик и, придавленный моим центнером, опрокинулся на спину, со всего размаха треснувшись затылком о бетон. Если бы не шлем, кирдык.  Я успел выставить вперед руки и смягчить контакт с бетоном. Кисти опалило болью, но кости выдержали. Я уперся оглушенному пилоту коленом в живот и поднялся на ноги. Наконец-то появилась возможность оглядеться.

Правое колесо "кукурузника" превратилось в резиновые лохмотья. Стойка шасси подломилась, правое нижнее крыло тоже. В десятке метров высилась стена посольства США. Летчики посадили "кукурузник" на парковке перед ним. Под неё использовался сохранившийся кусок посадочной полосы старого аэропорта. Посадочная скорость "кукурузника" около семидесяти километров в час, пробег меньше ста метров. Так что план осуществимый. Если бы не антикварное колёсико хрущевских времён. В результате "кукурузник" развернуло, он съехал с бетонки и зарылся в лысый пустырь, тянувшийся вдоль посольского забора.
Из ворот посольства, расположенных у торца парковки, выпрыгнул патрульный "хамви" и помчался в нашем направлении. Но тут между ним и нами на бетонку опустилась тень. Над ней змейками завились верёвки, по которым вниз соскользнули черные фигурки. Всё происходило настолько быстро, что мое восприятие звуков отставало от "картинки". Я с опозданием услышал, над головой грохочет двигатель Ми-8 неопределенного цвета, повернутого к "хамви" кабиной. И ПТУРами на внешних узлах подвески. "Хамви" остановился в десятке метров от редкой цепи опустившихся на колено черных фигурок, преградивших ему путь. Шестым чувством почувствовал вблизи от себя движение и резко обернулся. Как раз вовремя, чтобы сетчатка успела зафиксировать изображение стремительно приближающейся летной перчатки, собранной в кулак.
 
Есть контакт! Ноги у меня стали ватные, и по-птичьи взмахнув руками я опрокинулся на бетон. Пошевелить ничем не мог, но сознание не потерял. Мое горизонтальное положение ограничивало угол зрения. Б;льшую часть занимало небо. Свернув глаза влево, я мог наблюдать в уголке облако-крокодил. Теперь оно скорее напоминало ботинок с оторванной подметкой. Когда я опустил глаза вниз, в поле зрения попал верхний край посольской стены. Из-за неё на гидравлической стреле поднялась металлическая коробочка. Стрела повернулась, коробочка пошла на снижение. Командир бежал к ней, волоча второго пилота за ноги. Голова в шлеме подпрыгивала на кочках высохшей травы.

Командир перевалил его через борт коробочки как мешок с картошкой. Обернулся и сделал шаг назад, ко мне. Потом второй. Оставалось еще семь. От силы. Примерно на полдороге на его пути поднялись в ряд земляные фонтанчики. Сердце мое сделало три размеренных удара, и я услышал глухой стук автоматной очереди. Скосив глаза вправо, увидел моего сопровождающего,  стрелявшего с колена из короткоствольного "Вихря". Командир понял намёк, круто развернулся и через мгновение прыжком исчез в коробочке. Та начала подниматься, на бреющем проскочила над стеной и тут же скрылась из виду по ту сторону забора.
Сопровождающий привычным движением закинул автомат за спину под куртку. Достал из кармана пачку сигарет, из другого зажигалку, закурил. Меня подхватили с обеих боков и поставили на ноги. Четверо в черном, бронежилетах, касках и балаклавах встали плотным кольцом. Один достал короткий нож и освободил меня от болтавшегося под коленками парашюта. Мне дали понюхать из флакончика. "Хамви" исчез. Вертолет улетел. Лицо мое отпечатка физического насилия не сохранило. Перчатка смягчила удар. Мы с абсолютно невозмутимым сопровождающим, словно так и было задумано, сели в машину и в пять минут домчали до офиса. В результате посадки на старом аэродроме возвращение по воздуху себя оправдало. По крайней мере в смысле экономии времени. Потому что никаких признаков чрезвычайной ситуации я в офисе не нашел.

Проект ревизии бюджета, консолидированный и согласованный с сателлитными офисами, лежал на моем столе. Полистал его, но даже не попытался вникнуть. Подождет до завтра. Эрталбека никто не видел со вчерашнего обеда. Я набрал его мобильный, но услышал только "абонент находится вне зоны доступа".  Вот и отлично. В том, что произошло, самостоятельно мне разобраться было не по силам. Но я не торопился. План по приключениям на сегодня во всяком случае выполнен. Надо достойно проводить Друга. Пошел пешочком домой. Солнце, тепло, на Манасе толпа прохожих. Так приятно, когда всё, как обычно.
В дверь квартиры я позвонил. По соображениям дружеской этики. И потому, что забыл взять в офисе запасные ключи. Послышалось шарканье тапочек. Дверь распахнулась, открыв мне образ печального Друга.

- Она ушла. И больше не вернется... - продекламировал он тоном Пьеро, страдающего по Мальвине.

- А ты собирался её в Москву с собой забрать? - искренне удивился я.

- Н-нет, - неуверенно ответил Друг: - Но всё вокруг так пусто... Может, она моя последняя нечаянная любовь... - голос его дрогнул.
 
Я подвинул его в сторону и прошел в прихожую. Сбитый с толку театральным заламыванием рук, принюхался. Духами не пахло. А вот выхлоп от него шел такий, что у меня защипало глаза. Ничего, пьяные слезы дело поправимое. Мы сели за стол на кухне. Пора накатить. А то у меня с утра ни росинки во рту не было. Кроме бутылки коньяку. Но бурные события дня её давно нейтрализовали. Меланхолически жуя кусок селедки и одновременно откупоривая следующую бутылку водки, Друг задумчиво произнес:

- А знаешь, она денег не взяла...

Я чуть не поперхнулся квашеной капустой.

- То есть, они у тебя остались...

Он понуро кивнул головой.

- Так чего мы тут сидим, сопли жуём!... - я набрал Эрталу, но он по-прежнему находился вне зоны доступа.

Знал я одно место на Киевской. Туда мы и подвалили. На первом этаже приличная пиццерия, а в подвале клуб эротического танца. Культурный. Стрип, акробатика на шесте, танец вокруг стула, лэп-дэнс. И так далее. Но трогать нельзя. Девчонки с отличными фигурами и к тому же мастера акробатики. Одна группа танцует, а другая, слегка одетая, подсаживается к посетителям. Формирует свою фан-группу. И попутно раскручивает на спиртное из бара. Хорошая музыка. Приятное освещение. Умные девушки, с которыми приятно поговорить о том о сем.

Друг не знал, что о том о сем можно не только поговорить, но и договориться. При условии взаимной симпатии. Но по части симпатии мой Друг совершенно неотразим даже в сильно пьяном виде. И пока он говорил, я договаривался. Для него. Мне Заратустра не позволяет. Он поначалу даже не удивился, когда одна из чарующих танцовщиц шепнула ему на ухо, взяла его за руку и увела в потайную комнатку. Вернулся он с круглыми глазами. Через полчаса я его запустил на второй круг. Дальше он сновал туда-сюда как поршень. У меня отлегло от сердца. Выдуло у него из башки весь этот бред про "нечаянную любовь".

Назад Друг летел рейсом неизвестной мне авиакомпании, вылетавшим очень кстати в пять утра. Поэтому в районе трех мы ушли по-английски. Расплатившись, но не попрощавшись. Или наоборот. Не отложилось. Самым трудным оказалось подняться из подвала на улицу. По дороге в аэропорт Друг отрубился, я охранял его сон, вставив в глаза спички. У меня имелись некоторые сомнения в его способности самостоятельно пройти контроль и погрузиться в самолет. Но что поделать, приходится на каждом шагу принимать трудные решения. Мы обнялись на прощание, я  поставил его лицом в нужном направлении и придал небольшое ускорение. По дороге домой опустил в машине окно и взбодрился под струей предрассветного воздуха, пахнущего пожухлой травой и горными снегами.

Продолжение - http://www.proza.ru/2015/09/01/1279