Правду, и ни чего кроме правды

Азия, конец шестидесятых. Не большой шахтерский городок, куда нас молодых, еще не совсем окрепших ребят   отправили на практику, закреплять воочию  пройденный материал. Мед - комиссия, общежитие, экскурсия на шахту и  спавший ажиотаж при виде наших будущих рабочих
мест. Грязная роба, серо - черные лица шахтеров, каски, фонари, "само - спасатели" болтающиеся на брезентовых ремешках,  глухой звук шагающих резиновых сапог, все это, производило удручающую картину. Но молодость не познавшая той обреченности, с которой живут суровые лица горняков, все же брала верх, и летела птицей мечты: над дымящимися терриконами, грохо
чущими железом вагонетками, и черной, бесконечной шуршащей лентой - резиновых транспортеров.   Нас, еще не достигших восемнадцати лет, оставили работать на    поверхности.
Остальных перешагнувших этот рубеж, отправили  "под землю," на  другой конец  шахтерского городка, который   растянулся, длиной,  петляющей змеей, среди темно - коричневых скал.    
 Работа была не сложной, даже можно сказать скучной. Приходилось дежурить около насоса, включать пускатель, заправлять маслом редукторы, таскать на руках, тяжеловатые сменные катки, от резиновых транспортеров, да и просто валять дурака. Среди нас практикантов в бригаде, был один городской парнишка не высокого роста, с узкими, вечно обкурен
ными щелочками глаз, которые и так, по его природе были раскосыми. Право "городского," давало ему ряд преимуществ. Во первых, ссориться с ним не имело смысла, потому,  что местный.
И возникни с ним конфликт в наших с ним отношениях,  мы просто бы оказались побитыми его дружками, которые шныряли то там, то сям, по городским трущобам. Но надо отдать должное и  ему.
Он не слишком тиранил нас своим превосходством. Так иногда, в форме простой просьбы, когда ему особенно не хотелось работать, по известной причине. Мы делали эту работу за него,
мысленно желая быть ему увиденным, в расслабляющей позе,  бригадиром Иванычем. Весна, выдалась дождливой. Каждый день накрапывал мелкий дождичек, и мы забившись в угол кузнецы,
грелись около горна, протянув озябшие руки. Приходил Иваныч, окидывал нас своим пронзительным взглядом, и командой - Подъем, будил наше сонное царство. Матерясь, и втянув голову в
сине -  пухлые бушлаты, мы выбирались из  насиженного нами места на свет божий, брали катки, и понуро тащились за чуть прихрамывающем Иванычем, который, как командир бодро шагал
впереди  до очередной аварии - лопнувшей на стыке резиновой ленты транспортера. И вот однажды, в такой же сырой, дождливый день - свершилось. Лопнула старенькая лента транспорте
ра, надо менять ее на новый, свежий кусок резины. На плече кувалда килограмм десять, в ведре гремят заклепки, с неба брызжет дождик, под ногами чавкает черная, от угольной пыли  размокшая земля.  Серо -  печальная картина. Останавливаемся. Иваныч, ходит вокруг. Осматривает, крякает, и чешет затылок грубыми, заскорузлыми  пальцами. Авария не простая, надо
каким - то образом исхитриться, и снизу вогнать заклепки, в пробитые пробойником отверстия,  резиновой ленты, соединив концы воедино. Иваныч, окидывает нас взглядом, и вдруг на его лице, начинает играть улыбка - Перекур! Командует он, - Надо подумать! Протягивает пачку сигарет. К ней тянутся грязные руки. Иваныч, бес причинно сегодня щедр. Все с той же
улыбкой, смотрит, как Равиль с раскосыми глазами, вытягивает из пачки, целую дюжину "бесплатных" сигарет - Про запас -  бросает Равиль, и прячет их подальше во внутренний карман.
Садимся на бревно, курим, молчим. Задним умом понимаем, что кому - то придется лезть вниз: в грязь,в сырость. Посматриваем друг - на друга. Кому выпадет жребий? Иваныч, заводит раз
говор из далека. Щурит изъеденные темными морщинками глаза, в которые на веки - вечные въелась угольная пыль, смотрит на меня. Я самый худощавый из всей команды, другие торжествуют.
- Володька, - обращается ко мне Иваныч, - Ты девок, когда - нибудь имел? Я смотрю на него, вопрос не простой, скажу нет, в глазах других, потеряю ценность, сказать да, не хватает
духу, уж очень серьезно и проницательно смотрит Иваныч. Его не обманешь -  горняк, оставленный по причине инвалидности, дорабатывать свой шахтерский стаж на поверхности. И Я, решаюсь
сказать правду, и ни чего кроме правды. - Нет, твердо отвечаю Я. Ребята ржут, но меня упрекнуть особо не в чем, лапшу на уши им не вешал, и поэтому стойко переношу их улыбки. 
- А ты Равиль? -  Обращается Иваныч к нему. У Равиля, рот расползается в улыбке. Как - же, ведь он ни за что, не признается в этом перед нами. И потом, он на два года старше нас, скоро в Армию. - Да, имел - говорит Равиль. Иваныч ржет, тот план который созрел в его черепной коробке, сработал! Это  наказание Равилю за лень, превосходство перед нами, и конечно же, за горсть сигарет. - Значит ты попадешь! - Констатирует с не сползающей улыбкой Иваныч - Бери заклепку, и полезай под транспортер - Будешь портить девку! Мы ржем.
Особенно весело мне.  Иваныч, сама справедливость! Равиль, шипя и матерясь, ползет на четвереньках под резиновую ленту. Кругом стоит гогот - Ну суки! Я вам сделаю, - рычит откуда - то из темноты его голос. Мы спокойны, не нами отдана команда и по закону улицы, мы чисты! Иваныч "направляет" Равилю, куда торкать. Мы так - же молча трясемся от смеха. Хохотать
громко - это уже проступок, за который уж точно будем биты. Поэтому трясемся молча. Уже позже, перед Новым годом, Я, одним из первых покидал этот городок, в котором формировалась
моя личность. Формировалась она не просто. Были и радости и печали. Была первая по взрослевшая влюбленность, разбитое лицо и синяки. Старый чечен Махмуд, и вор Кузя. И еще много чего, которое осталось в том далеком времени. Которое вот сейчас, шагает рядом со мной , вместе, до конца. Автобус отходит по расписанию.  Я приник к окну, прощаясь с городом. Всматриваюсь
в лица горожан, и вдруг узнаю Равиля. Он идет не уверенно, слегка пошатываясь. Одной рукой обнимая такую  - же "подругу" Нет, не солгал и он. Уж очень все откровенно, и наглядно  было! Я стучу в окно автобуса. Равиль поворачивается, но его мутные глаза не узнают меня. Я поднимаю руку и шепчу - Правду, и не чего, кроме правды! Мне кажется, что и он, вот сей
час, тоже поднимет руку и произнесет эту  клятву. Но он молчит и повернувшись в другую сторону, скрывается в наступивших сумерках.