Пленный

«Пленный»

Это лето выдалось очень жарким. Солнце давило на макушку. Беготня за неуловимым противником по виноградникам изматывала нещадно. Группы моих бойцов с автоматами по 8-10 человек, выполняя приказы-корректировки групп управления, метались, пытаясь выдержать дистанцию между друг другом и график выхода в контрольные точки. Тех стратегов, что рисовали стрелки на картах, по понятным причинам не было рядом с нами и они не смогли разделить нашего энтузиазма, вызванного очередной вводной.
Пленный дух сидел в тени дувала на корточках. К стати о дувалах. Это афганское жилище, стены которого сложены из саманных (глина и рубленая солома) блоков, было такое понятие, «Я живу в этом дувале" (в частях, расквартированных не в модулях, а в бывших жилых домах) В маленьких глиняных мазанках без окон, которые мы называли дувалами, даже нельзя встать во весь рост.  Открывая дорогу десанту, бомбами прошибали толстые стены дувалов, хороня под обломками вражеских стрелков. Другим средством борьбы с ними стали подвесные контейнеры УПК-23-250 с пушками ГШ-23Л, снаряды которых имели большую начальную скорость и прошивали глину стен насквозь, оказываясь куда эффективнее С-5. Стена, образуемая глухими (без окон) наружными стенами жилища и надворных построек. И так вернёмся к самому рассказу. Тени от вертолетов скользят по сине-оранжевым предгорьям... Мелькают внизу скопища приземистых жилищ, огражденных глухими стенами - дувалами, редкие коробки машин, чахлые кусты виноградника... Типичная афганская панорама. Неподалеку, уткнувшись носом в мутный поток широкого арыка, стоял наш БТР, подорванный этим самым пленным духом. Его взяли сразу после взрыва, он прятался в сухом арыке, в который вели провода от мощного фугаса, заложенного в земле. Мои бойцы шустро сновали вокруг БТР. Натужно гудел Т-72, пытаясь помочь вытащить наш БТР, оказавшийся в ловушке. Эфир был наполнен командами и обрывками фраз из рапортов и приказов. Наш разведбат пытался не расползтись по зеленке, сохранить порядок в кажущемся хаосе движения разрозненных групп. Обычное состояние на проческе. Обычное "бежим-лежим." Наша группа из десяти человек вылетела к мосту как раз к моменту "раздачи слонов". Покрытые пылью, в хрустящих от пота ХэБэ, обвешанные лифчиками, лентами от ПэКа и "мухами", выдрессированные дембелем - старшиной Майборода - мы, выполняющим роль дозорного и минной собаки одновременно, видимо, представляли колоритную картинку должников-интернационалистов. Наше появление было явно заметно среди царившей деловой суеты броне группы. Держась в рамках неписанных законов, мы не стали изображать поход к водопою в период засухи, а чинно продемонстрировали, как можно с толком использовать себе на пользу подобные минуты отдыха. Быстро построились, посчитались, в затылок отбежали без лишнего шума в тень уже подмеченного заранее дувала, соблюдая дистанцию прямого оклика, уважая голосовые связки командира. Мгновенно легли, уже по заранее утвержденному порядку определили очередность походов парами к арыку. Чтобы не придавать праздности нашему присутствию, молодые остались стоять, изображая своими тремя телами строй из шести человек, пока сержанты, я и Саня, бодро засеменили с докладом в сторону комбата, стоящего в кружении других офицеров.
Выслушав степенный, без подробностей и эмоций доклад старшего группы, комбат, повернувшись спиной к нам обоим, сказал Саньку просто и обыденно: "Прочешешь, сынок, правый фланг до рубежа сушилки, что в 300 метрах от нас дальше по арыку, там закрепишься и жди продолжения. Там и отдохнешь. Ваша рота идет дальше. Вы остаетесь с броне группой. Все, вперед, сынок!" Второго "индейца" нашел Игорь. Когда мы его увидели, он уже потерял интерес к происходящему и покорно взирал на остальных семерых русских, что окружили его и с нескрываемым интересом мысленно примеряли его шикарные кроссовки, веря заверениям Игоря, что денег у духа не оказалось. Видимо, ссадина с левой стороны челюсти бедолаги была результатом его разговора с Игорем. Кроме каких-то бумажек у него не оказалось ничего. Даже часов. Хотя, какие часы после Игорька? Наш "толмач" Мирзоев вынес приговор нашей находке - дух, причем не самый последний, судя по одежде и кроссовкам. Пленный лопотал что-то про опиумный мак в горах и хозяина плантации, сбежавшего в Пакистан и про машину, что должна была приехать за урожаем...  Комбат пришел в сопровождении связиста и пленного худого дехканина, пойманного ранее ребятами из броне группы. Наш дух стоял с гордо поднятой головой, на его ногах уже красовались солдатские ботинки без шнурков, явно не соответствуя его расписной роскошной жилетке с оторванным воротником. Мы уже знали, что раненный при взрыве водитель БТР скончался в вертушке. Комбат постоял несколько секунд напротив нашего духа. Послушал его лепет, затем, повернувшись в мою сторону, кивнул мне головой в сторону сушилки. Я развернул бедолагу и подтолкнул для скорости. Я первым вошел в сушилку, за мной зашел дух, за ним комбат. В сушилке было темно и сухо. Темнота создавала иллюзию прохлады. Из стен сушилки торчали палки с навешанными на них виноградными кистями, обильно присыпанными мелкой белой пылью. Каждое мое движение поднимало целый рой этих мельчайших частиц и создавало чудную картину их движения в воздухе в свете солнечных лучей, пробивавшихся сквозь дырки в стенах сушилки. Комбат остановился и я хорошо видел его. Дух был между нами и стоял лицом к комбату. "Душман?", - без обиняков спросил комбат афганца. "Нис, дуст", - афганец сделал удивленное лицо, голова его задергалась в ритм выговариваемых им со скоростью пулемета слов. "Подойди-ка, сынок", - подозвал меня комбат и я, стараясь поднять как можно меньше пыли, протиснувшись между жердями с виноградом и афганцем, пошел к нему. "Посмотри за дверью, чтоб не мешали", - сказал комбат. Я оказался за его спиной. Афганец что-то лопотал, комбат слушал его рассеянно, зачем-то глядя по сторонам. "Значит, много наших ребят положил,"- подвел он итог разговору. Афганец видимо понял перемену, уловив настроение комбата по интонации сказанного им. Он хотел что-то сказать в ответ, для убедительности протянул руки к комбату и тут же получил от него жесткий удар ногой в живот. Несказанные слова застряли в его горле, задыхаясь, он схватился за живот и согнулся пополам, продолжая хватать воздух ртом. «Сынок, дайка нож", - комбат протянул руку, обернувшись вполоборота ко мне. Тут я хочу объяснить, что нож я носил в эРДэ, в специально пришитом кармане на клапане, что позволяло его доставать, если тянуть строго в верх из-за головы - без ножен и, если тянуть вправо-вверх - с ножнами. Вот и весь фокус. Я, не успев понять, что происходит, достал по команде нож в ножнах. Это было моей ошибкой. Комбат, приняв нож из моих рук, с поворота ударил им духа по шее. Дух захрипел и опрокинулся от удара на спину, подняв тучу пыли. Комбат, со словами: "Что ж ты меня позоришь, череп!", швырнул мне, оголив нож, ножны. Ножны попали прямо мне в лицо, ослепив меня на миг. Когда вспышка в глазах и искры от нее прошли, я увидел, как комбат, оседлав тело духа, опрокинутое на спину, раз за разом вгоняет в него нож со словами: "Где ж у него сердце-то?". Пыль, что кружилась в этом бешенном танце смерти в свете солнечных лучей, рожденном движением двух тел, придавала картине какую-то нереальность. Когда комбат поднялся, я продолжал стоять, завороженный этим солнечным потоком пыли... Я так и запомнил этого духа. Косые лучи солнца сквозь дыры в стене пронзают темноту сушилки. Гроздья винограда, собранные чьими-то заботливыми руками, несмотря на войну и разруху. Подбитый БТР. Арык высушенный солнцем. Погибший водитель БТРа. Наша группа, уставшая, потная, вся в пыли. Комбат с воспаленными глазами. Кажущаяся прохлада сушилки. Тело мертвого духа. Нож в моих руках со следами чужой, густеющей на глазах крови. И пыль. Везде пыль. Мелкая, всепроникающая. Витающая над всем происходящим. Медленно оседающая в черную лужу крови. И лишь в контрасте солнечных лучей и темноты сушилки виден ее танец, наполненный глубоким, как мне тогда показалось, смыслом. Мы все песчинки в шлейфе каких-то движений судьбы. Кого-то она заставляет подняться и кружиться в этом танце света и темноты, а кто-то остается неподвижным и безучастным, как тот дехканин, не подозревающий о том, что ему тоже придется принять уже уготованную ему судьбой участь:
Через десять дней приказ, дембель, а потом в Союз, домой на Кавказ, в мой родной Домбай. Опять родные. Милые сердцу снежные горы и чистый, аж сладкий. Дурманящий голову, Кавказский горный воздух.