Водовороты

ВОДОВОРОТЫ

Кружат водовороты, кружат водовороты
А повороты в жизни опасны и круты
А. Поперечный


  - Наступна станція Майдан Артема, - звучит из динамика, и трамвай, простучав колесами по рельсовым стыкам, набирая скорость, покатился вниз на плотину. После тесного туннеля, в который он нырнул на Соцгороде и выскочил на станции Дзержинская, теперь перед ним развернулся простор - высокое небо, разлив Саксагани, убегающие назад домишки поселка Мудреная. Интересно, а почему станция скоростного трамвая называется Дзержинская, если она расположена в этом поселке, да и железнодорожная станция, которая совсем рядом, тоже называется - Мудреная?
  Трамвай мчится по насыпанной в пятидесятые годы прошлого столетия плотине. Тогда люди сказали речке Саксагань: "Стоп, что ты так вольно течешь-извиваешься, людям мешаешь, много места занимаешь? Мы у тебя одну извилину уберём!". И убрали - прорыли канал от начала до конца извилины, и он стал ее новым руслом. А отвоеванную территорию использовали под сброс шахтных вод. И воды эти за много лет так преобразили бывшую низину, что даже высоковольтные столбы, поставленные в те далекие времена, только наполовину торчат из образовавшейся тверди, нанесенной шахтными водами. А когда-то здесь спокойно протекала река, пологий ее правый берег постепенно поднимался вдаль аж до домиков Диконки, а крутой левый позволял видеть только небо над собой, и не просто было спуститься по извилистой тропке к сверкающей глади реки, к излюбленной "ямке" с твердым песчаным дном и глубиной - по грудь - излюбленным местом не умеющих плавать босоногих пацанов. Правее, где ил и воды по колено, в норы заходила на отдых мелкая рыбешка, и можно было, подкравшись,  поймать ее прямо руками. Серые бубыри, черные бычки - "сажотрусы" щекотали ладони, но удел их теперь был один - кошке Мурлыке, которая выходила встречать своих кормильцев аж до перекрестка. Еще чуть дальше, где росли камыши, торчали из воды пучеглазые зеленые лягушки - "крюки". Иван ловил их, через соломинку надувал так, что они становились круглыми, как мяч, и отпускал снова в воду. И смешно, и грешно было видеть, как бедное водяное создание беспомощно дрыгало лапками, пытаясь уйти в глубину, но ничего у него не получалось. "Иван, получишь ты за них на том свете добрячей тырки!" - говорил ему Володька и тоже смеялся. Вообще Иван - личность непредсказуемая. Матерщинник с детских лет. Из рогатки бил воробьев - "жидов", а потом, снимал с них скальп. Держал голубей и кроликов. Правда, из-за ненадлежащего ухода кролики его прорыли норы и разбежались, а голубей переманили другие голубятники. Один из первых начал изготавливать самопалы и бабахать из них над ухом зазевавшихся пацанов. Учиться в школе ему было противопоказано - семилетку так и не одолел.Удирал из дома, на товарняках ездил куда придется, через несколько дней, голодный, грязный и рваный появлялся, чтобы через некоторое время снова двинуть в поход. Позже повзрослел, и единственный из своей компании стал членом партии. Женился и вырастил достойных сыновей - этот Иван, в прошлом мучитель "крюков" на Саксагани, на старом ее русле, которого сейчас уже нет.
  В скале возле последнего поворота реки зиял разинутой темной пастью вход в пещеру,  под скалой - карьер с холодной водой в глубине. По весне, когда пригревало солнышко, на реке теснились ледяные торосы, и вид их был тревожным. Теперь тут ровная гладь нанесенного грунта, и только утонувшие в нем высоковольтные столбы торчат своей верхушкой, все еще держа в растопыренных руках тяжелые провода.
  Трамвай мчится по плотине, он торопится в ее конце снова нырнуть в туннель. Слева внизу - большое водохранилище и канал, ставший новым руслом Саксагани. И там, на слиянии этого нового русла со старым, образовывались водовороты – гроза купальщиков. Там утонула Валя Фоменко, и мать ее в отчаянии пыталась броситься туда же, но ее удержали и силой увели от реки. Справа вдалеке - производственные сооружения бывшей шахты Артем-Наклонная, угасшей в расцвете своих сил. И - никакого намека, что когда-то здесь, на месте этих сооружений, спускались книзу, к бывшему руслу реки, глубокие овраги, а далее, за ними, колосились, качаясь на ветру, колхозные поля, теплыми миражами плыла над землей летняя дремота, а над всем этим разливалась спокойная песня жаворонка. Давно это было, давно...
  ...10 марта 1953 года. Три молодых человека, три беспокойные души, которым не сидится на месте, которым без приключений жить ну никак нельзя, пыхтя и смеясь, поднимаются по заснеженному склону оврага. Снега - выше колен, он уже набился внутрь валенок, да что там валенки - и пальто , и шапки - все в снегу. С трудом переставляя ноги, а то и падая, на четвереньках, они потихоньку движутся вперед. Они никуда не торопятся, им никуда не надо, просто у них сегодня очередная вылазка на природу. Они познают мир. И еще одна причина, почему они здесь, за городом. Сегодня - день похорон Сталина. В час, когда его будут хоронить, вся страна должна замереть, а все, что имеет звуковые сигналы - заводы, шахты, паровозы, автомобили - должны включить их и гудеть.
  - Представляете, какая это будет мощь!- сказал Вовка. - А давайте уйдем подальше, давно мы уже никуда не лазили. Там и послушаем весь город, а не только то, что рядом.
  На том и порешили - слушать весь город. Тем более что давно вместе не собирались.
Сталин. Ну кто он для нас, пацанов? Тысячу раз мы слышим: вождь, учитель, светоч - ну и много всякого другого. Привычные слова, как говорит наша Миронушка, влетают в одно ухо и, не задерживаясь, вылетают из другого. А песни!
    От края до края, по горным вершинам
    Где вольный орел совершает полет,
    О Сталине мудром, родном и любимом
    Прекрасную песню слагает народ - поется в кантате о Сталине. Кантата - это не просто песня, это крупное торжественное музыкальное произведение, это очень серьезная штука, и этого очень трудно заслужить, чтобы в твою честь исполнялась кантата.
  - Із-за rip, та з-за високих Сизокрил орел летить.
  Не зламати крил широких, того льоту не спинить - тоже о Сталине, тоже орел, тоже горы.
  - Слово Сталіна між нами, Воля Сталіна між нас - вот так, он везде, куда ни повернись.
  -Сталин- наша слава боевая. Сталин - нашей юности полет.
  С песнями, борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет - учат нас на уроках пения в школе.
  - Пусть же Сталин великий услышит эту песню в Московском Кремле - излагают свою любовь труженики колхозного вольного края.
  - Дорогой товарищ Сталин. Я слыхала голос твой - старается доказать свою преданность вождю частное лицо - представитель женской половины человечества.
Пацаны - народ более прямой, не наученный еще жизнью. "Мы сложили радостную песню о великом друге и вожде" - изображает пение Борька Кобычев, тоже о Сталине, только вместо двух последних слов - другие, да такие, что за них не то, что родителей Борькиных, но и его самого никто никогда больше не увидел бы. В общем - нехорошие слова. И это про Сталина! Но вокруг - все свои, не умеющие еще извлекать подленькую пользу для себя. И Борьке ничего не грозит. Тем более, что он просто "ставе з себе". Может, если по-серьезному, то он тоже пошел бы в "бой за Родину, в бой за Сталина", как поется в песне.
А у меня с песней о Сталине - свое воспоминание, о котором я никому не говорил.  Сразу после войны услышал я песню о том, что "собирались казаченьки на колхозном на дворе" и стали думу думать большую - " как бы нам, да всем колхозом в гости Сталина позвать, чтобы Сталину родному все богатство показать". Слово "богатство" для меня - новое, раньше я его не слышал и что оно значит - не знал. А вот слово "показать" напоминало мне нехорошую историю, когда тетка Дунька, разругавшись с соседкой, спустила с себя ватные штаны и, нагнувшись, показала той. Понятно что. Так что же, казаки хотят это показать Сталину? Но вряд ли. В песне сказано - все богатство показать. Так неужели они хотят совсем снять штаны и это свое все показывать Сталину? Зачем? Неужели это и есть - богатство? Конечно, мал я был, глуп, вот и подумал так. Хорошо, что никто этого не знал, а то засмеяли бы.
В общем - много песен про Сталина, всех не перечесть. А сколько слов - и в стихах, и просто так. Они, слова эти, как птички, которых выпустили на волю, летают по всему свету. И, как птичек летающих, люди часто их уже не замечают - мол, летаете, ну и летайте себе. Только вот многовато вас развелось, надоедаете иногда. Да, прославляют люди товарища Сталина. На виду у всех. И обязательно чтобы другие это заметили.
  Вовка Семенюк, он на шесть лет старше, ему уже пятнадцать, считает немного по другому.
  - Сталин - это, конечно, Сталин, - говорит он.  Но у Жукова орденов больше!
  - Нет, у Сталина  больше! Он, если все наденет, то и груди не хватит, на спине придется цеплять! - не соглашаюсь с соседом я, хотя Жуков для меня тоже очень уважаемый полководец.
  - А у Жукова и спины не хватит, придется цеплять ниже!  В общем, спор двух патриотов.                - Выиграли войну вот такие Иваны, как ты!- говорит моя мать отцу.  Где же был этот герой в сорок первом! 
  Но в целом она за Сталина.
  В общем, разные люди, разные суждения. Но неоспоримо одно - жить становится лучше. Цены ежегодно весной снижаются, и как приятно слышать сообщения, об очередном их снижении! Люди выходят на улицу, улыбаются, передают друг другу хорошую весть. А сколько строится, вокруг! Дороги, дома, дворцы культуры, стадионы. Или вот - Волго-Донской канал. У Ивана в комнате висит плакат: в верхней части плывет красный пароход и надпись над ним: "Волго-Дон построили!". В нижней части черным цветом тощий американец с перекошенным лицом и атомной бомбой в руках смотрит вверх на корабль, и подпись внизу: "Уоллстритовцев расстроили!". И еще у Ивана один плакат - про сталинские лесополосы, которые защищают поля от суховеев. Больше у него на стенах ничего нет - только возле одной кровати полинялая простынка. Живут они, конечно, не очень богато, ведь работает только Иванов отец кочегаром на Дзержинке, а иждивенцев трое - мать да Иван с сестрой Райкой. Но живут, не тужат, не босые, не голые, от голода не страдают. А остальное - дело наживное, были бы силы да здоровье. Только опять все чаще слышится слово "война". Теперь американцы. В Корее уже воюют. Колька Бейтенбройт дал мне стихотворение об этой войне, и перед моими глазами стала тревожная картина:
    «А что, если в воздух впиваясь упрямо американский летит самолет?
     И что, если чьих-нибудь папу и маму бомбою в эту минуту убьет?»
  Как ветерок, легкая тревога пробегает по душам людей. Еще свежи раны прошедшей войны. Дети беспечны, но и им передается это.
   А потом была осень 1952года. Тревожные слухи-- врачи – вредители!  Пробрались к самому высшему руководству страны. Что же это делается? И вот - март пятьдесят третьего. Болен Сталин! А, может, и тут вредительство? Если это так, то куда же деваться нам, простым смертным? Ежедневно по радио передают тревожные сообщения о состоянии его здоровья. Но внешне ничего не меняется - вон, даже афиши про кино во Дворце культуры висят нетронутые.
  А пятого марта - траурное сообщение. Сталин умер. Будто неопределенность какая-то опустилась на людей - что теперь будет? Как жизнь дальше пойдет? Американцы - они могут теперь на нас пойти с войной? Я за всем этим наблюдал как бы со стороны. Ну да, умер Сталин. Наверное, это плохо, ведь под его руководством Советский Союз стал сильной державой. Кто там придет ему на смену, как он будет руководить? Как будет относиться к людям, будет ли теперь снижение цен весной? Что американцы полезут на нас с войной, мне не верилось, ведь, несмотря ни на что, общечеловеческие понятия морали еще существуют, и вряд ли какая страна не осудит агрессора. Весь мир знает Сталина как великого руководителя великой страны и теперь, несмотря на прежние разногласия с ним, все выразят свое соболезнование. А искренне или нет - это уже дело каждого.
В школе нас, старшеклассников, собрали в коридоре на втором этаже, построили по классам и директор школы стал говорить то, о чем теперь непрерывно передавали по радио. Я, как всегда, стоял в последней шеренге, и мне был виден почти весь класс. Правда, со спины. Все стояли, молчали, переминаясь с ноги на ногу, никто, как бывало при построениях, не шумел, не вертелся. Даже Кобычев. Мне очень хотелось увидеть, кто как реагирует на слова директора, кто как воспринимает случившееся. Я понимал, что, наверное, надо хотя бы изобразить глубокую печаль, если она сама не появилась. Но печали не было. Было реальное осознание произошедшего - и все. Похоже, и другие так же себя ощущали. Правда, со стороны седьмого-А послышалось подобие всхлипывания. Ага, а вот и наша Зойка Белецкая, подлиза-неудачница, подносит платочек к глазам. Артистка несчастная. Кому другому и поверил бы, но не ей. Да и в голосе директора что-то печаль не ощущается!
А говорят о глубокой скорби советского народа. Это что, лицемерие? Подавленный таким открытием, с тяжелым чувством шел я домой. День кончался, спускались сумерки. На углу улицы Дзержинского, как обычно, стояла прислоненная к забору киношная доска объявлений. Конечно, какое теперь кино, просто забыли про эту доску. На сером ее фоне белел небольшой прямоугольник. Мне не по пути, но я подошел. На школьном листке бумаги аккуратным почерком было выведено: "Вечная память И.В.Сталину". И я вдруг понял, поверил - вот, кто-то искренне, не напоказ, скорбит о смерти Сталина. И я от души уважаю этого неизвестного ему человека. И мне становится легче - конечно же, таких людей много!
А потом настали дни - уже без Сталина. Жизнь продолжалась. Никто на нас не нападал, газеты не успевали печатать поступающие со всего мира соболезнования, чувства людей сглаживались, все больше уступая место вопросу - кто следующий? И обычным повседневным заботам. А троица в заснеженном овраге была полна впечатлений от очередной встречи с зимней природой, и только вдруг приплывшие со стороны города тревожные звуки напомнили о том, что сейчас вот хоронят Сталина. Протяжным заводским и шахтным гудкам подпевали разноголосые паровозные, к ним присоединялись отрывистые автомобильные сигналы, но все это было там, вдали, и ожидаемого "мороза по коже" не произвело. Лишь напомнило о том, что пора бы уже и домой. Потом Иван в дневнике-отчете о совместных приключениях, который мы доверили  ему вести, записал: "Ходили в поле. Лазили по яру. Палили костры". И ни слова о Сталине. Ну что ж, Иван есть Иван. Вскоре именно он первым услышал по радио, что арестован Берия, что он оказывается, английский шпион, назвал его Лаврентием Падловичем, а в школе там, где висел его портрет, появилось пустое место. В Долгинцево прямо на улице   амнистированные узники устроили великий пир, установив на самом почетном месте- в центре стола- портрет Маленкова, советского "калифа на час", вскоре вежливо уступившего место у руля Хрущеву.   
Трамвай, промчавшись по плотине, вновь нырнул в туннель, и снова вынырнул, и мчится дальше, а перед моими глазами проплывают прошлые события, незаметно переключаясь на современность.
  Пятого марта пятьдесят третьего года умер Сталин, а ровно через год, пятого марта пятьдесят четвертого года я стал комсомольцем. Я гордо шел домой по оттаявшей земле, светило солнце, и мне в душе было светло. В нагрудном кармане лежал стального цвета комсомольский билет, и не надо было, как Олегу Кошевому, прятать его за подкладку - сейчас мирное время, не война, врагов нет, но если настанет вдруг такая необходимость, я не подведу, не уроню звание комсомольца.
Давно это было, давно. И разве мог я тогда предположить, что придет время, жизнь перевернется буквально вверх ногами, и некоторые мои современники, и их потомки, уничтожат, втопчут в грязь все то, чем жили и чем дорожили простые советские люди. Вместе со Сталиным. И станут врагами друг другу.
  Кружат водовороты...