Самсон и Данилыч. Рассказ

               
                Домашнее чтение для взрослых               

            (Рассказ)

Дачница-пенсионерка Елена Алексеевна Просёлкина вернулась с местного рынка.
- Данилыч! – вроде бы, без всякого корыстного умысла окликает она мужа, тоже пенсионера. – Ой, на рынке столько грибов, столько ягоды-черники! Но деруть! За стакашку ягод – сто двадцать рубликов… Ты меня чуешь?
- Чую, чую, Олёна Олексевна, - обернулся Данилыч, чинивший под навесом электронасос.

За сорок с лишним лет совместной жизни он привык к её почти не изменившемуся звонкому голосу и неисправимой южной речи, с этими мягкими хвостиками, типа «деруть». И, конечно, научился распознавать истинный смысл любого её высказывания. В данном  случае означавшем: «Двинул бы ты, Данилыч, в лес. На ягодно-грибной промысел».

Алексеевна тоже привыкла к Вологодско-Тотемскому оканью мужа. К тому, что он послушно реагирует на её посланные, будто между прочим, изустные «шифровки»-пожелания. Именно, пожелания. Не приказания. В том они и находили житейское согласие. Как и в тот раз.

Прикинув, что ягода-черника для здоровья полезная, да и гриб – хорошая прибавка к столу, Данилыч, закончив ремонт, полез в чулан за походно-промысловым нарядом.
- Ты што, в лес? – увидев его в сапогах и с корзиной, притворно удивилась «Олексевна».
- Не на танцы же! Слыхала, даже по телевизору триндят: черника-фортэ, черника-фортэ…
- Самсона взял?
- Как же без него?
Самсоном Данилыч называет свой мобильник марки "Самсунг".

Скорым шагом, петляющими тропами он вышел на просеку, с железными мачтами высоковольтки. Сориентировавшись по ней и солнцу, взял курс на знакомую черничную поляну. Вскоре его невысокая, сухопаро-жилистая фигура, в пятнистом камуфлированном  одеянии, уже маячила посредине той поляны. А серые, с прищуром стариковские глаза, зашевелившаяся жесть нависших бровей и недовольно зашмыгавший нос выдавали в нём крайнее разочарование. По обширной, поросшей курчаво-оливковым черничником поляне уже грубо прошлись своими гребёнками-совками местные браконьеры. По сведениям Данилыча – торгаши этой самой, Богом данной, черникой. Варварски, скупердяйски они ободрали зубчатым железом не только ягоды, но даже листья с тонкими, похожими на птичьи лапки веточками. Кусты теперь стояли, жалостливо выставляя на показ свои оголённые макушки.

Оглядываясь, Данилыч пошёл дальше. На краю поляны наткнулся на выводок белого гриба. При срезе однако выявилось – червивые. От большого – до самого только что вылупившегося малыша, в бархатисто-коричневой шапочке. Сказывалась, видно, наступившая вредная для гриба жара. Кое-как, по штучке, грибник-ягодник набрал с нетронутых по опушке леса кустов литровую банку черники и направился было домой. Отыскивая тропу, раззявился и зацепился ногой за торчащее из травы сухое ребро полусгнившей ели. Охнув, полетел вниз своим широким, похожим на велосипедную сиделку носом. «Повезло»! Попал в холодновато влажный мох. Банка же в корзине перевернулась. Половина ягод осталась в корзине, а остальные рассыпались по траве и мху.
- Ну, ядрёна Матрёна! – ругнулся Данилыч, - Што за невезуха?
Став на колени, он принялся, где пригоршнями, а где и по одной собирать иссиня-чёрные, с крохотными лунками по верхушкам ягоды. Собрал. Дополнил банку с незамеченного браконьерами куста. А через сотню шагов невезуха сменилась удачей. Взгляд «промысловика-лесовика» упёрся на полянку лисичек. По траве и мху, вокруг четы толстых, корявых  берёз, будто кто, озоруя, разбрызгал-разбросал сырые яичные желтки. Лисички – любимые грибы его разлюбезной «Олёны Олексевны». «Вот обрадуется, балаболка неумолчная!» - вслух засмеялся Данилыч, вынимая из чехла нож.

За час он набрал почти полную корзину этих упруго сморщенных, ярко-жёлтых лисичек и решил прямо с грибного места порадовать жену: готовь, мол, сковородку, Олёна. Но вот незадача: лап Данилыч по правому нагрудному карману – мобильника нет. Лап по левому – нет. Полез за пазуху, разулся, снял куртку и встряхнул ею – «мобила», по имени Самсон, не обнаружилась. Причём, Данилычу  и в голову не пришло, что телефон мог вылететь из кармана, перед тем, как он, его хозяин, ткнулся носом во влажный мох. Вздумал было вернуться по следу, но какой там след, если он, петляя, по траве, кочкам, кустам и трясинам намотал уже с десяток километров. Короче, расстроенный, уставший «грибник-ягодник»  машинально набрёл на тропку, которая и вывела его прямо на их дачную улицу. А у калитки – мечущая огни-молнии «Олексевна»:
- Ты где ж это пропал, дрючок старый? - накинулась она с ходу. - Сам не появляешься, на звонки не отвечаешь. Я уже и сыну, Сергею, позвонила. А он тож не можить до тебя дозвониться. Вот сюды едить, батьку пропавшего искать.
- Я, Олексевна, Самсона потерял! – убито заморгал Данилыч.
- Потерял? Самсона? – «потерялась» поначалу и сама Алексеевна. – Ну, и шут с ним! – повеселела тут же. – Другой купим. Слава Богу, сам вернулся! Вон сколько людей из-за этих грибов-ягод каждый год пропадаить. А у тебя сердце болелое… Ба-а, лисички! – зыркнув в корзину, совсем отошла от гнева. – Иди, Михайло Данилыч,  под душ, а я займусь ими.

«Тоже скажет: другой купим!» – покряхтывая под хлынувшими на него тугими, тёплыми струями, с обидой подумал Данилыч. Ему жаль именно этого телефона. Во-первых, подарен четыре с лишним года назад  младшим сыном Алёшей. К дню именин Данилыча. Во-вторых, он душой прикипел к этой, умещающейся на ладони, блестяще-чёрной, пластмассовой плашке. К её удобной, чётко обозначенной буквами и цифрами передней панели, соразмерному с нею большому экрану, ко множеству заключённых в ней возможностей, включая фотосъёмку, видео и звукозапись. Не даром сын за этого Самсона пять с лишним тысяч отвалил. С тем, чтобы угодить ему, родному бате. И доставить ему же немало приятных забот.

Данилычу, в прошлом автослесарю местной транспортной колонны, было ох, как не просто, освоить эту маленькую, но весьма мудрёную штуковину. Подводила соображалка, стопорилась память, плохо слушались привыкшие к грубому железу пальцы. Выручала Алексеевна. До пенсии она работала телефонисткой, на коммутаторе. Может быть, поэтому довольно быстро освоила тоже подаренный ей мобильник. Помогали отцу сыновья – Алёшка и Сергей. А больше всех – дочка Сергея, внучка Данилыча, «востроглазая», дошлая во всех этих гаджетах-«матжетах» восьмилетняя Катюша.
- Да не так же, не так, дедуленька! – заливалась она смехом-колокольчиком. – Ты же сразу на две кнопки жмёшь.
И Данилыч, смущённо убрав с кнопок заскорузлые пальцы, зорко следил за мельканием по «клаве» тонких, нежных пальчиков.

Тем не менее месяцев через пять они с Самсоном были уже почти «на ты». Более того: будто срослись друг с другом. К месту тут вспомнить одного древнего грека, который изрёк: человек мера всех вещей. Но, оказывается, вещь тоже «мерит» человека. Бывает, даже помыкает им. В нашем случае она притянула своего хозяина  почти к этой, крайней грани. Данилычу  врубился в память случай. В вагон электрички вошёл эдакий продвинутый недоросль-акселерат. Щеголяя потёртыми джинсами, с разлохматившимися дырами на коленях, прошёл вперёд и сел напротив. Презрительно взглянул на «деда», протянул ноги под самую его скамью и, достав круто навороченную «мобилу», увлёкся заснятыми фотками. А Данилыч, от нечего делать, вынул своего Самсона и со знанием дела настроился на электронную игру. И тут же уловил на себе любопытно-заинтересованный взгляд юного соседа. Тот, из вежливого уважения, даже свои костлявые ноги под себя подобрал. Данилыча же окатила волна приятно щекочущего самодовольства. Мы деды, говорил весь его вид, тоже не из последних. Нам, дескать, эти телефоны-смартфоны тоже не в диковинку. Словами писателя-классика: мы тоже чай с сахаром пьём!

Тогда Данилыч окончательно и осознал, что значит иметь престижную вещь. Стал даже удивляться: как он раньше без Самсона обходился? И как будет теперь без него? Тем более, что успел накопить в мобильнике солидную коллекцию своих фоток, заснятых на видео встреч с дорогими ему людьми и среди них - съёмка встречи с боевыми друзьями по «Афгану». Именно там Данилычу выпало в звании сержанта заканчивать свою долгую, сверхсрочную службу.

+       +       +

Вылетев из плохо застёгнутого кармана Данилыча, мобильник Самсон ударился о выпятившиеся из травы сухие сучья. Срикошетив, отлетел под ягодные кусты, на обомшелой, изумрудно-зелёной кочке.  Настроенный заранее хозяином на экстренную съёмку, включился от ударов, и  теперь ему, жалкому, беспомощному,  оставалось лишь наблюдать глазком объектива за тем, как его хозяин, ворча, собирает рассыпанные ягоды. Всем своим электронным нутром Самсон желал одного: чтоб у раззявы-хозяина возникла потребность позвонить кому-нибудь. Или пусть бы позвонила  хозяину его говорливая «Олёна Олексевна». Умудряется же звонить через каждые десять-пятнадцать минут своим бесчисленным абонентам. Делает это даже на кухне, где занимается стряпнёй. Позвонит, а потом, комически прижав к уху приподнятым плечом свою «Нокию, ведёт тары-бары и одновременно крутит мясорубку. Вот взяла бы сейчас, в эту секунду, да и послала вызов Михайлу Данилычу! Пора бы и самому  Данилычу «которым часом» у него, Самсона, поинтересоваться. Глухо. Ни того, ни другого.

С тоскливым ужасом Самсон видел, как, собрав ягоды, хозяин поднялся с колен, отряхнулся и вот уже уходит. Через мгновения его спина скрывается в густой чаще. Самсон остаётся один на один с абсолютно чуждым для него миром. Правда, его пытается утешить севшая на кнопку вызова божья коровка. Но, погревшись, она высвободила из под своего ярко-красного, с темными крапинками колпачка шелковистые крылья и улетела. Вместо неё уселся  басовито загудевший коричнево-зелёный овод. Потом овода вспугнула проползшая рядом чёрная болотная гадюка. Наконец, даже нагревавший Самсона солнечный луч сдвинулся сначала на румяно-красную гроздочку ягод брусники, а потом вовсе пополз в сторону малиновой заросли Иван-чая.

+       +       +

Данилыч отдыхал, когда на своей подержанной иномарке приехал сын Сергей. Сразу предложил:
- Пап, если хочешь, пойдём сейчас по твоему маршруту. Я буду включать свой телефон, а твой Самсон отзовётся. Звук у него громкий, услышим.
- Как не услышать! – оживился Данилыч. – Я его специально на всю громкость ставлю, штоб с любого конца огорода слышать.
-И если в похо-од, труба-а позовё-о-от, - запел он выбранную в качестве мелодии звонка песню-марш «Прощание славянки».

Тем временем, придавленный горем Самсон стыл на влажном мху, под чернично-брусничными кустами. По мере того, как всё ниже склонялось солнце, падало и его настроение. Он страдал не только от прохлады наступающего вечера. Ему не хватало живого тепла Данилыча. Мобильник-Самсон скучал по таким знакомым, слышимым в нагрудном кармане хозяина ритмичным звукам человечьего генератора:
- Туки-тук, туки-тук…
В памяти мобильника сконцентрировалась сама жизнь Данилыча. Бывало, завибрирует, зазвучит телефон генератором вызова , и сразу сильнее забьётся, взволнуется сердце-генератор хозяина. Охватит он Самсона тёплой ладонью, прижмёт к уху, и оба они словно воочию встречаются со знакомыми людьми. А получаемые вести – хорошие, плохие, разные, делили как бы пополам.

В момент, когда длинно-лучистое солнце уже почти касалось зелёных вершин, Самсон внезапно почувствовал прилив пробежавших по его жилам токов. Вздрогнул, обрадовался: хозяин ищет его с помощью столь знакомого телефона своего сына Сергея. Самсон немедля отозвался звонкой «Славянкой». После вызовы повторялись много раз. Доведённый до крайнего эмоционального напряжения мобильник с надеждой отвечал. В какой-то миг он услышал даже их голоса. Тут же отозвался на всю мощь собственной энергии. Тщетно. Потом всё прекратилось. Солнце исчезло за помрачневшей стеной леса. Тонко запели комары. Наступила ночь.

+       +       +

На другой день Алексеевна увлекла Данилыча в эмтээсовскую контору. В ту, в которой и магазин мобильников, и сонм сотрудников, помогающих «клиентуре» разбираться в покупках, заключать договора по обслуге мобильников, тарифам и прочем. Обхватив руку мужа пониже плеча, Алексеевна как бы тащила его за собой и в то же время, опираясь на него. В молодости, в меру плотная, статная, по своей южной породе, она с годами ещё больше округлилась, стала ворчливее, но Данилыч любил её таковой ещё сильнее. «Олёна» шла, слегка задыхаясь. Однако это не мешало ей даже на ходу свободной рукой прикладывать к уху то один, то другой взывающие к ней мобильники. Их два. Оплачиваются двумя устраивающими её тарифами. Вот снова голосом Анны Герман запела одна из "Нокий".
- А-а, братец Петруша! - приложившись к телефону, приветливо заулыбалась «Олёна».
Однако тут же лицо её хмурится, красивые, цвета спелого ореха, глаза темнеют. – Што, опять нажрался? – спрашивает недовольно. – Да што я по твоему языку не чувствую! Вот протрезвеешь, тогда и поговорим,- отключается Алексеевна.
Но через минуту оживает другая "Нокия". Голосом Зыкиной: «Сказала-а ма-а-ать…». Скорее всего, кто-то из подруг. Точно. Звонит немного взбалмошная, всегда знающая «что, где и почем?» приятельница Клавдия.

- Привет, Клава! – озаряется вся Алексеевна. – В «Магните» была? И што хорошего?.. Цены бешеные? А я тебе, подруга, што говорила?.. Не будем о политике? Нет уж, одно с другим связано, - входит в раж «Олёна Олексевна».
Запыхавшись, подталкивает мужа к стоящей сбоку асфальта скамейке. Данилыч, предчувствуя, что бабья дискуссия будет долгой, кривится, шмыгает носом и, нехотя, усаживается рядом с женой.

- Помнишь, мы судили-рядили о контрсанкциях Путина? Ну, тех, которые он выставил Америке и Европе? – припирает Алексеевна к стенке оппонентшу. – Так вот, по телевизору недавно один депутат, как и ты, за Путина распинался. Талдычил, што контрсанкции – это мудро… Не перебивай! – одёргивает «Олёна» подругу. – А мудры санкции будто потому, - увлекается Алексеена, - што Путин запретил ввоз в Россию напичканной вредными микробами норвежской сёмги, вообще – рыбы, отравленных химией польских яблок, опасной для здоровья американской индюшки и прочего. Кроме того, санкции вроде бы оживят наше сельское хозяйство. А сцепившийся с депутатом другой говорун и спрашивает с подковыркой: «Значит, все эти годы Президент и Правительство кормили наш, российский народ, импортным, вредным для здоровья продовольствием? Ради расположения к себе заграницы?». Депутат пыжылся, нёс околесицу, но прямо на вопрос не ответил. А тот опять напирает: «Получается, разрешая ввоз вредных продуктов, мы, помимо прочего, загоняли в тупик родное сельхозпроизводство?». Депутат опять только глазами хлопает.

Данилычу слышно, как, заглушая «Олёну», засипел, зазвенел голос Клавдии. – Кому, Путину виднее? – пресекает её жена. –  Правительству? Нет и нет! – продолжает настойчиво, а Данилыч вслух ей уже поддакивает. – Просто они людей за дураков считают. Врут и не краснеют. Обещал Путин, што после санкций наша торговля цены не поднимет? Обещал! А теперь ты сама плачешься: цены на ту же рыбу в два-три раза подскочили. Полудохлый минтай по сто семьдесят рэ. Што, Путин об этом не знает? Так што он за Президент, если не знает того, што должон знать? Всё, подруга, пока. Я тороплюсь.

В конторе-офисе назвавшийся продавцом-консультантом молодой, симпатичный брюнет помог им выбрать такой, как утерянный, аппарат. Потом брюнет с осведомлённой в подобных делах Алексеевной сели за стол оформлять покупку. А Данилыч устроился чуть поодаль, в кресле. После того, как продавец-консультант прихлопнул бумаги казённой печатью, Данилыч попросил у жены её "Нокию":
- Позвоню Самсону. Послушаю, как он из леса мне отзовётся.
- Уже не отзовётся! – усмехнулся брюнет. - Я его отключил.
- Отключи-чи…
Данилыч не договорил. Мгновенно побледнев, он схватился правой рукой за левое плечо и рухнул всем телом на подлокотник кресла.
- Миша-а! – метнулась к нему Алексеевна.

Где-то через полчаса Данилыча увезла «Скорая». Врачи их Подмосковной городской больницы установили: инфаркт.
- Будем  лечить, используя все наши возможности, - отводя почему-то глаза в сторону, пообещал Алексеевне черноглазый, пожилой и очень полный доктор.

Через несколько дней Данилыч, можно сказать, пришёл в себя. Сразу же пришла к нему и Елена Алексеевна. Выложила на стол, у койки мужа, домашние гостинцы, на которые Данилыч посмотрел весьма равнодушно. Его блёкло-серые глаза загорелись после того, как Алексеевна вынула из сумки-косметички мобильник: внешне – копия потерянного.
- Гля, какую цацку тебе принесла! – сунула она телефон в лежащую поверх одеяла ладонь мужа.
Достала свою "Нокию", нажала вызов. Скучный покой палаты взбодрила, наполнила трогательными до слёз звуками песня-марш:

И снова в похо-о-од,
Труба-а нас зовё-о-от.
За край наш родно-о-ой
Мы все пойдём в священный бо-ой.
Встань за веру, Русская земля!...


Схватив мобильник, Данилыч, с повлажневшими от слёз глазами, заперебирал кнопки-клавиши. Всё было на месте: его прошлые адреса, номера, подборки фоток, видеозаписи. Включил одну. На экране задвигались, ожили лица и фигуры его давних боевых друзей. Один, в прошлом разведчик Вадим Перевалов, наклонившись над накрытым по-праздничному столом, спрашивал, вглядываясь в Данилыча:
- А помнишь, Миша, бой под Гератом. Здорово духов мы тогда потрепали.
- Ещё бы не помнить! – слышится ответ. – Ты меня тогда раненого из бэтээра вытащил.

Взволнованный, обрадованный Данилыч выключил мобильник,  вопросительно уставился в жену.
- Алёша по копиям своего компьютера всё восстановил, - пояснила она, промокая  глаза Данилыча белоснежным платочком.

А на исходе следующей ночи её разбудил звонок. В трубке голос того самого доктора:
- Ваш муж умер. После внезапного обострения. Искренне соболезнуем.
Поверьте, мы сделали всё, от нас зависящее.
Поражённая до полу-обморока Алексеевна почему-то представила перед собой этого, отводящего в сторону чёрные, с синими белками глаза, доктора. Зарыдала, отчаянно запричитала:
- О-ой, голубчик мой, свет ясный, Михайло Данилы-ыч! На кого ж ты меня, горемышную, поки-и-ну-ул?
Потом, справившись с собою, стала, будто в полусне, обзванивать сыновей, родню и их, с Данилычем, друзей.

Хоронили Данилыча по Православному чину. Так завещал он сам. Хотя на второй день, после случая в офисе, когда Алексеевне разрешили заглянуть к нему в реанимационную палату, и она предложила пригласить для соборования батюшку,  Данилыч, кривясь, произнёс:
- Богу верю. Попам нет. Мошенники! За установленные Богом услуги-требы с прихожан безбожно, втридорога дерут. Торговые точки в храмах пооткрыли…
Ещё при жизни он просил также: умрёт первым, «Олёна» должна обязательно похоронить его с обручальным кольцом. Поэтому, за минуты до спуска гроба в могилу, Алексеевна подошла прощаться с покойным последней. Наклонилась и так, чтобы меньше кто видел, надела на холодный палец Данилыча золотое кольцо и сунула под подушку завёрнутый в носовой платок новый "Самсунг".
- Твоё пусть будет с тобой, - прошептала она, перекрестилась его, себя и вернулась к толпящимся поодаль участникам похорон.

Однако, хотя Алексеевна и предостерегалась от любопытных глаз и ушей, один из участников того события всё же уловил движения её рук.  Им был приятель внучатого племянника Алексеевны, семнадцатилетний Глебушка Босятников. Тихий такой, домашний, на отлично закончивший школу, он неожиданно срезался на экзаменах в Московский университет. По просьбе Алексеевны этот самый, её внучатый племянник Виктор, и пригласил Глебушку помочь в похоронах деда. Глебушка помогал: нёс крышку гроба. А возвратившись после поминок домой,  он, скрытый наркоман, тут же побежал к такому же дружку Арнольду Голощапкину. Так, дескать, и так, схоронили деда, на палец которого его дурёха-бабка надела золотое кольцо, а под подушку сунула любопытный свёрток. Предположительно, тоже с ценными вещицами.
- Витюха, двоюродный внук этой бабки, - информировал Глебушка, -  хвастал: у деда Данилыча «Красная звезда» за «Афган» и «Трудовое Красное знамя» за ударную работу…

Вещь-вещица бывает не только полезной человеку. Случается, заманивает его и на преступления. Ночью дружки окольными стёжками-дорожками пришли на кладбище. Пробрались через пролом в старой ограде. Вздрагивая, бледнея от малейших шорохов, нашли свежую могилу. Достав завёрнутые в чёрную плёнку лопаты, верёвку и гвоздодёр, принялись за работу. Пугала и в то же время помогала бледно-жёлтая луна. Вскоре лопата одного гулко стукнула о крышку гроба.

+       +       +

Справившись с помощью сыновей, их жён и другой родни с похоронами и поминками, Алексеевна вернулась домой. В квартире-двушке тихо и пустынно. А ей всё кажется, сейчас услышит голос Данилыча: «Олёна, ты дома?».
Благоговейно, как никогда, сотворила вечерние молитвы. Уснула. А ближе к полуночи проснулась. И как станет рассказывать после, на неё нашла «чистая бабья одурь». Подумала: «Как же неуютно, одиноко сейчас ему в могиле!». Затем: «Дай-ка, я пошлю ему телефонный вызов. Пусть мёртвую теснину гроба оживит, хотя бы на минуту, разлюбезная песня Данилыча «Прощание славянки». Поразмыслила, заключила: «Не хорошо покойника тревожить. Хотя… я же с добрым помыслом!».

…Гроб с покойником был не из тяжёлых. Но, выволакивая его верёвкой по наклонно подкопанной торцовой стенке, юные гробокопатели порядком намучились. Сил придавали мысли о «клёвой житухе», которая начнётся у них после продажи ценностей. Тех, что дурёха-бабка так, запросто, отправила в могилу. Лопатами и гвоздодёром открыли крышку. Первым делом Глебушка кинулся снимать золотое кольцо. А оно напрочь въелось в мёртвый палец. Не снимается.
- Отрежем с пальцем! – подскочил белый, с безумно горящими глазами Арнольд.
Достаёт большой, складной нож и чик им по холодному пальцу.

От того, что произошло дальше, у Арнольда мгновенно помокрели штанины, а Глебушка судорожно и громко икнул. «Мертвяк» зашевелился и застонал. А из гроба, отринув тишину, рявкнул  вдруг марш. При первых же его звуках  покойник резко, будто заводной, поднялся и, сидя, нащупал под собой … мобильник. А при словах: «Встань за веру, Русская земля!» гробопотрошители рванули с места. Через мгновение их бег угадывался по стремительно удаляющемуся топоту и треску сучьев в соседнем лесу.

Как, наверное, догадались читатели, Алексеевна всё же позвонила покойному мужу. И чуть сама не умерла, когда услышала его, по Вологодски-Тотемски окающий, голос:
- Слушаю, Олёна Олексевна!
- Миша, ты? – смогла всё же спросить она автоматом-роботом.
- Ну, а хто ж!
И муж, с какими-то задержками в говоре, обрисовал обстановку. Проснулся – «весь в гро-гробу». Луна «пригашённой фарой светит». А у его гроба два балбеса-сопляка. У одного – нож. У второго – лопата.
- А когда, Олексевна, я схватил телефон, тот балбес бросил нож и галопом, с напарником – к лесу. Кажись, они ме-меня огра-грабить хотели. Звони в полицию. Меня па-пальцы плохо слушаются. Один порезан…

Потрясённая до полусмерти Алексеевна позвонила сначала в «Скорую помощь».
- Куда ехать? – спросил сонный женский голос.
- На кладбище!
- Он что, супруг ваш, там работает?
- Да! – догадалась соврать приходящая в себя женщина (скажи правду – не поверили бы). Затем, осмелев, она попросила ещё медиков заехать за ней.
- Называйте адрес, - бесстрастно прозвучал тот же сонный голос.

Выкопанного из могилы и ожившего Данилыча опять отвезли в ту же больницу. На то же «койко-место». К тому же врачу. А на другой день о нём написала городская газета. В больницу нагрянули знаменитые научно-медицинские мужи. Однако на все их докучливые просьбы рассказать о том, что он чувствовал в гробу, Данилыч отнекивался или отшучивался:
- Во-о, даёте, товарищи! Што я мог чувствовать? Я же мёртвый был…

Стали названивать из разных телестудий. Тоже понапрасну. Но одна из самых нахальных телеведущих (та, что ведёт передачу «Будьте здоровы!») прикатила сама. Прямо на квартиру, уже выписавшегося из больницы Данилыча.
- Михаил Данилович, миленький, ну, поделитесь! Ну, пожалуйста-а, - умоляла она жалостливо смотревшего на неё собеседника. – Мы вам хорошо заплатим. Пять тысяч рублей вас устроят?... Семь?...Десять?...
- Вы, случайно, не от Якубовича? – сдержанно хохотнул Данилыч и отрезал: даже «за мильён» ничем поделиться не может.
Раздосадованная телеведущая, встав и пригладив похожую на почти раскрытый зонтик юбку,зло бросила:
- Ненормальный!
И укатила.

А Данилыч, кроме того, что стал сдержаннее и молчаливее, начал выявлять ещё необыкновенную, словно спавшую в нём до сих пор, доброту. Когда узнал об аресте тех оболтусов-гробокопателей, пошёл в полицию и стал просить, чтобы их освободили.
- Они ж меня из могилы выкопали! К жизни вернули!
В полиции только добродушно посмеялись. Правда, пообещали: его ходатайство учтут  на суде. Учли. Глебушке и Арнольду определили минимальные сроки заключения.

Совсем окрепнув, Данилыч вдруг ни с того ни с сего засобирался в церковь.
- Там же попы мошенники? – удивлённо взглянула на  него Алексеевна.
- Они за свои грехи втройне ответят! – произнёс Данилыч и, вздохнув, добавил:
- Мне же за свои молиться-каяться. Благо, Господь мне на это дополнительный срок дал.
- Господь-Бог, через вещь, тебе испытание послал! - пристально взглянув на него, дополнила Алексеевна. 
Привычно обхватила его руку пониже плеча и тоже потопала в церковь. Там,
по примеру мужа, сходила на исповедь и к причастию.

…На молебне, после литургии, батюшка Орест по обыкновению подошёл к столику, на который прихожане клали для освящения принесённые с собой предметы. В этот раз рядом с чьим-то крестиком, с цепочкой, лежал телефон-мобильник.
- Освящается сей телефон.., - огласил батюшка.
- По имени Самсон! – шепнул стоящий сбоку Данилыч.
Поглядев на него, Орест повторил уже вымолвленное, с добавкой:
- Освящается сей телефон Самсон. - Легонько встряхнув кропилом, брызнул на Самсона-2 святой водой и продолжил: - Во имя Отца и Сына и Святага Духа…
Аминь!

25 августа 2015 г. Дача. Кимры.