Жребий брошен

       Виски ломило нещадно. Великий царь всея Руси Николай II страдал  как последний извозчик с перепою и, надеясь избавиться или хотя бы унять боль, массировал впадины подле ушей жесткими пальцами. Обычно малочувствительный к изменению атмосферного давления, тяжелым умственным нагрузкам и даже перепадам настроения Аликс, он оставался внешне уравновешенным, невозмутимым. Мало кто из приближённых и даже близких по крови знал об этой особенности скрытной натуры государя, привыкшего прятать свои истинные чувства за маской спокойствия. Мог щутить, легко менять тему разговора, возвращаясь к начатым размышлениям, требующим скорого решения. Это была обычная его манера отступать на мгновение от навязшей, тягостной мысли и снова возвращаться к ней – без спешки, раздумчиво, как и подобает монарху.               
     Там, где оставался едва видимый след от скользящего сабельного удара, боль казалась ещё ощутимей, будто возвращала в тот роковой день 29 апреля 1891 года. Смежив веки, мысленно видел узкую улочку японского городка Оцу в восемь шагов шириной, по которой вереницей тянулся кортеж туземных ручных колясок, движимых  быстроногими  рикшами – один оглобельный впереди, ещё два подталкивали с обеих сторон сзади. Путь лежал из Киото – древней столицы Японии на озеро Бива, где предполагалась прогулка на украшенном флагами и разноцветными фонарями судёнышке. Далее Наследника Цесаревича, его свиту и сопровождавших чинов ждал завтрак в доме губернатора. 
      Природа была отменно хороша, гостепреимность горожан выше всяких похвал, погода благоприятствовала – казалось, ничто не могло омрачить настроения именитого русского гостя. Обратный путь в Киото показался ещё более торжественным. Не стихали овации, напоминающие шум набегающего утреннего морского прибоя. Тысячи горожан почтительно склонили головы перед  его Высочеством. Наследник царского престола определённо нравился жителям Киото – скромностью, обходительностью и щедростью, свойственной многим русским.
    Со слов руководителя свиты князя Владимира Анатольевича Барятинского, весьма осведомленного относительно Японии, цесаревичу было известно, что российских моряков, десятки лет швартующихся в здешних портах, местные жители выделили среди всех прочих, привыкли и даже привязались, находя в ненавязчивой дружбе немалую сердечную теплоту.  В этом отношении русские составляли исключение, которое не распространялось на высокомерных англичан, разбитных французов, индивидуалистов американцев. Они не имели такого взаимопонимания и, похоже, не особенно искали сближения, хотя их корабли бороздили воды Желтого моря давно и активно.
      Мысленно оставшись наедине с собой, Цесаревич с немалым любопытством взирал на непривычные крыши домов, праздничное убранство улицы, утопающей в гирляндах живых цветов и традиционных цветных фонариков из рисовой бумаги, отбрасывающих мягкий свет. Кое-где запоздало цвела сакура – весна в тот год будто с умыслом задержала свой приход, давая возможность  продлить ханами – праздник любования за цветением дикой вишни. Деревья, казалось, были укрыты хлопьями белого и розового снега, рождая в душе приподнятое настроение.
     Ещё до прихода в гавань крейсера «Память Азова» цесаревич внимал рассказам Барятинского о весенних традициях японского народа, среди которых один из самых красивых праздников Страны Восходящего Солнца связан с цветением сакуры. Приход русской эскадры как раз выпал на это время и не лишне было узнать всё, что могло пригодиться в период его пребывания. Скромный с виду цветок, но как много с ним связано! Не кто-нибудь, а сам император Сага, знаменитый поэт и каллиграф, свыше тысячи лет назад  узрел в нём символ бренности, непостоянства бытия, скоротечности юной поры и любви.
    Барятинский ненадолго замолчал, как бы собираясь с мыслями. Лицо сделалось задумчивым, слегка отрешённым. «Цветение сакуры своей недолговечностью символизирует человеческую жизнь, – сказал он. – Это так близко и понятно японцам, воспитанным на традициях буддизма. Во время любования цветением рождаются удивительные стихи и даже поэмы, в которых красота сакуры сравнима с женской. Великий Мацуо Басё, как истинный сын своего народа, очень любил этот праздник.
                Как завидна их судьба!
                К северу от суетного мира.
                Вишни зацвели в горах.
    – Вот уж не думал, что вас увлекает японская поэзия, – сказал немало удивленный цесаревич. – Впрочем, интересно. Есть глубина, мудрость. Почитайте что-нибудь ещё.
    – С удовольствием. Я кое-что припас на всякий случай, – отозвался Барятинский, вынимая из нагрудного кармана книжку для путевых заметок. – Вот хокку того же поэта.
                Вишни у водопада…
                Тому, кто доброе любит вино,
                Снесу я в подарок ветку.
               
                Аиста гнездо на ветру,
                А под ним – за пределами бури –
                Вишен спокойный свет.
    – Знаете, князь, навеяли на меня грусть. Душа к России обратилась. Нет ли чего на эту тему?
    – Есть бессмертные строки, обращенные к каждому из нас. По этому поводу Оно Комати, поэтесса, сказала:
                Краса цветов так быстро отцветает!
                И прелесть юности была так быстротечна!
                Я думаю: как в мире всё не вечно!
                Судьба нелепо так со мной играет.
                Смотрю на долгий дождь я проливной…
                Что было мне дано судьбой?
    – Ваше Высочество, Вы изменились в лице.  Ради бога, простите, если словом случайным ещё сильнее разворошил душу. Не лучше ли мне прочесть о любви? Лирик средневековья Цураюки думал об этом также, как мы сегодня.
                Туман весенний для чего ты скрыл
                Цветы вишнёвые, что ныне облетают серебряным дождём
                На склонах гор. Любимая, не позабыл
                Твой нежный трепет в моих объятьях – нам было сладостно вдвоем.
                Я пережил любви желанья,
                Но нынче растревожили воспоминанья!
    При этих словах цесаревич печально вздохнул. Как там, в далёкой России, его Малечка, очаровательная и неповторимая балерина Матильда Ксешинская, с которой его намеренно разлучили, отправив в кругосветное путешествие в надежде, что ветер странствий освободит голову наследника царского престола от ошибок молодости. Он почувствовал как повлажнели глаза, намеренно кашлянул, чтобы отогнать подкативший к горлу ком. Будь его воля, трон российской империи охотно поменял бы на любовь той, которая дороже жизни.
    Сказать по правде, мысль о будущем в качестве монарха пугала его. Ему бы поскромнее занятие. Корона великой державы, которую ешё только предстояло надеть, уже давила. Однако возражать отцу, высказывать свои сомнения было выше сил. Лучше бы всегда оставаться в тени этого великого во всех отношениях человека. Нескольких жизней не хватит, чтобы дорасти до уровня Александра III, недосягаемого даже среди равных ему.
     Что и говорить, Барятинский, сам того не ведая, коснулся тайных струн его души. «Что было мне дано судьбой?», – повторил он строки провидческого стихотворения. Адресованные кому-то другому, они совершенно естественным образом накладывались на судьбу цесаревича, который на эту тему размышлял всё чаще. Он знал, в семье давно шли глухие разговоры о предсказаниях старого монаха Авеля, имеющие отношение ко всему романовскому роду, начиная с Екатерины II, которой предначертана скоропостижная смерть от сердечного удара. Далее рассказывается судьба каждого из повелителей России, завершая правлением Николая II. Знал также и о том, что за свои предсказания монах-пророк испытал ужасные гонения, будучи одиннадцать раз заключенным под стражу. Однако, что делать, царская милость способна принимать и такие извращенные формы.
    Единственный раз беду обнесло стороной, когда не старый ещё Авель был удостоен  тайной беседы с Павлом I. Эта встреча произвела на императора столь глубокое впечатление, что решился написанное пророком предсказание оставить потомкам в качестве своего завещания как предупреждение о грядущих грозных событиях. Вложил текст в конверт, своею рукой оставил надпись: «Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины». Приложился к клапану конверта личной императорской печатью. 
    После смерти Павла Петровича, последовавшей в ночь с 11 на 12 марта (по старому стилю) 1801 года, вдовствующая императрица Александра Федоровна, выполняя последнюю волю усопшего, передала в Гатчинский дворец узорчатый ларец затейливо украшенный, опечатанный и запертый на ключ. Кому надлежало – знали о его содержимом, однако никто из Государей не нарушил волю предка и написанное оставалось тайной вплоть до восшествия на престол Николая II. Лучше бы не знать о чём предупреждал удивительный монах последнего российского монарха…               
    Впрочем, это был не единственный предсказатель судьбы Николая Александровича Романова. Еще там, в Японии, в качестве особого к нему расположения  цесаревича представили отшельнику-монаху Теракуто, широко известного своими видениями будущего. Сопровождал наследника царского престола марких Ито, владеющий русским языком. В своей дневниковой записи он дословно записал слова убелённого сединами Теракуто, адресованные высокородному гостю: «…великие скорби и потрясения ждут тебя и страну твою…как искупитель безрассудства своего народа, принесёшь себя в жертву…»
    Перед уходом в мир иной подобное предсказание сделал великий русский провидец  Серафим Саровский. Не будучи уверенным, что его предсказания передадут без купюр Николаю II, он оставил своему секретарю посмертное письмо, собственноручно написанное и запечатанное. Случай представился передать его лично в руки самодержца  летом 1903 года, когда Священный Синод принял решение канонизировать Саровского старца. К этому времени не было в живых самого секретаря, волю мужа исполнила его престарелая жена.
    Родить наследника царского престола достаточно было усилий одной матери Марии Фёдоровны, а предсказать трагическую гибель вызвались несколько провидцев. Последней из них была блаженная Паша Саровская, которая с небольшим расхождением в словах, но так же, как и предыдущие предсказатели  повторила  прогноз трагедии российского государства и мученическую смерть царской семьи. Один человек, пусть наделённый сверхестественным даром, мог ошибаться,  несколько – никогда. Уже тогда вместо крыльев за спиной он обрёл великую тяжесть, от которой уже не смог освободиться…               
    Пытаясь отвлечься, цесаревич переключил внимание на нескончаемый живой коридор празднично одетых людей, склонившихся в едином поклоне. За ними тянулись вверх строения древнего города, немало повидавшего на своем веку. Потемневший от времени обожженный кирпич, казалось, пропитан влагой тёплого моря, самой историей, оставившей на стенах неявные следы. Бросалась в глаза аккуратность во всём, уважительное отношение японцев к тому, что их окружает. Здесь, в чужом городе, в неведомой прежде стране – с иной культурой, языком, нравами он с чувствовал себя обласканным, по-домашнему умиротворённым, будто и не разделяли его с Петербургом многие тысячи вёрст.
     Праздничный кортеж, блестя на солнце спицами колес, бесшумно двигался между двумя рядами полицейских служащих, расставленных через каждые восемь-десять шагов. Беспристрастные лица,  безукоризненная выправка, бронза скул и позолота ножен.  Неожиданно по спине пробежал холодок, вынуждая слегка поменять привычную позу. В этот момент почувствовал удар чем-то тяжелым по голове. С резвостью кошки, почуявшей опасность, цесаревич покинул коляску, оглянулся  и увидел ощерившего пожелтевшие зубы полицейского, мимо которого только что проехал. Удерживая клинок за рукоять двумя руками, он замахнулся вдругорядь, но не успел – его сбили с ног и повязали.
     К счастью рана оказалась не опасной для жизни. С помощью перевязки кровотечение удалось унять. Возникший переполох благодаря хладнокровию цесаревича и безмятежной располагающей улыбке  сошёл на нет, а единственный след, что остался на память – удар сабли, напоминающий о себе ноющей болью, схожей с зубной. Нет, он решительно не имел ничего против Японии, не держал сердца даже на самурая Санзо Цуда, который был одинок в своей безудержной злобе. В семье не без урода. Видимо, были на то какие-то причины и его самурайское сердце не смогло смириться с почитанием чуземца, обласканного вниманием японцев. Он помнит изумление горожан, когда, едва уняв кровь, с неподдельной искренностью стал просить сопровождавших сановников не наказывать полицейского. Достаточно и того, что некоторое время спустя провинциальное собрание единогласно решило, что никто из жителей провинции впредь не будет носить имени злодея. Для патриархальной страны с её вековыми традициями – чудовищное наказание, совместимое с омерзением.
    О том инциденте  под сенью отцветающей сакуры он вспоминал очень редко и если бы не эта боль, временами разламывающая голову, может быть, навсегда стёр в памяти.  Зато, как озарения, оживали картинки того удивительного давнего путешествия, оставившего тёплый след на душе. «Как мудро устроена память! Хорошее живёт в ней долго, а плохое держится, как вода в решете», – подумал царь. Однако те давние события на сей раз обрели ясность по поводу самому худшему из всех, какие только можно представить. В морозный январь 1904 года Россия стояла на пороге войны с Японией.
    Омрачённый такими думами, Николай II ничуть не изменил своей устоявшейся привычке начинать день с утренней прогулки, которой предшествовала чашка чая и папироса. Освежившись на морозе, он, не меняя распорядка дня, наведался  в покои императрицы и около девяти часов утра начал разбирать почту, принимать министров. Желание во всё вникнуть самому, оставляя на бумагах карандашные пометки, до некоторой степени избавляло их от совершенно естественной обязанности принимать самостоятельные решения, переложив ответственность на плечи царя. В конце концов это приводило к тому, что министры менялись, а вороха деловых папок оставались по-прежнему пухлыми.
    Самодержец не желал ничего менять как в своей личной жизни, исполненной любви и добродетели, так и в политике. Он исповедовал принципы управления империей, которых придерживался его отец Александр III. Но время было уже другое, страна готовилась перешагнуть в двадцатое столетие. Консервативное правление охранительного толка, державшееся на могучем авторитете царя-миротворца, вызывало раздражение при дворе и недоумение западных политиков. Противодействие реформам, необходимость которых диктовала эпоха, добавляли огня в революционное движение, набиравшее обороты благодаря финансовой поддержке англосаксов, двуличию родного по крови германского императора Вильгельма II и даже Японии, заинтересованной в ослаблении России.  Несмотря на мелкие потрясения она напротив развивалась небывалыми темпами и если не остановить в этом движении, её могущество могло со временем стать бесспорным, с которым поневоле пришлось бы считаться.
    Разбирая бумаги  после завтрака, император с трудом заставлял себя сосредоточиться. Вчерашнее сообщение графа Ламсдорфа, русского министра иностранных дел о том, что министерство иностранных дел Японии во главе с министром Курино уведомило о разрыве дипломатических отношений, в категорической форме предупредив: более переговоров не будет. Из этого следовало, что усилия обеих сторон по урегулированию конфликта в отношении Манчжурии и Кореи полностью исчерпал себя. Видимо, все-таки прав был министр финансов Сергей Юльевич Витте, что не следовало так долго японцев водить за нос, оттягивая время для подготовки к войне.
    В конце концов они не дураки, чтобы не понять истинных намерений русских. Больше года страны обменивались различными проектами договора, пытаясь склонить соперничающую сторону к уступкам, хотя очевидно было, что принять мирное соглашение не представлялось возможным. Япония, почувствовавшая вкус победы над Китаем в 1895 году, заканчивала перевооружение по западному образцу и была готова к контролю над Манчжурией и Дальним Востоком. Россия, в свою очередь, во что бы то ни стало стремившаяся найти выход к теплым портам и расширению своего влияния в Корее и Манчжурии, по территории которой была проложена КВЖД.
     Николай II помнит этот день, 13 января 1904 года, когда японцы, сдерживая свои имперские аппетиты, согласились уступить Манчжурию в пользу России, а Японии оставить Корею. Они просили ускорить ответ, как не терпящий отлагательства. Что тут началось! Можно подумать, что всё ближайшее окружение Государя состоит в основном из советчиков, скрывающих под вуалью словесной вязи свои скрытые интересы. Он в очередной раз купился на сладость речей, проникнутых якобы интересами России, а на самом деле – обыкновенной коммерцией.
    Между тем была ещё одна причина, которой так и не разгадали русские. Среди японской элиты имелось немало сторонников сближения с Россией, что обеим сторона давало немало преимуществ. В противном случае Страна Восходящего Солнца вынуждена пойти на сближение с туманным Альбионом и этот союз для многих в Японии не имел очевидных достоинств и представлялся весьма сомнительным. Наиболее последовательный противник войны с Россией князь Ито Хиробуми, бывший глава кабинета министров, убеждал своих сторонников, почему Токио выгоден компромисс с Россией. По его словам, потеря Манчжурии, безусловно, значительна и болезненна, однако  ожидание многих благ от проведения до Владивостока великой железнодорожной магистрали, которая неминуемо свяжет японский рынок с европейским,  на самом деле окажется более выгодным.
    Николай II, разыгрывая политический пасьянс, больше ориентировался на собственные ощущения, подкрепленные амбициями своих генералов и советников, на закрепленное в сознание превосходства, что в конечном счете не позволило услышать голос разума. Оставаясь в душе бесконечно добрым, отзывчивым и уважительным, он по сути оставался тем растерянным двадцатишестилетним императором, только что вступившим на царский престол. Ему легче было думать, что маленькая, островная Япония не посмеет дать отпор стране, которая территориально превосходила её во много раз. Это был своего рода инстинкт, но отнюдь не трезвый расчет, основанный на разведданных, глубоком обоюдном анализе двух империй – состоявшейся и набирающей силу.
    Александр III, обладавший проницательным умом и непреклонной волей, вряд ли бы поступил как он, хотя оба одинаково любили Россию. Императору мало родиться в царской семье, надо иметь в душе нечто такое, чтобы не числиться самодержцем, а быть им. Себе он мог в том признаться. Начиная с дня коронации, понимал, что занимает это место всего лишь по праву родства и делал всё возможное, чтобы воспитать в себе качества, необходимые для управления империей.
    Заметно преуспел в этом, выработав в себе невероятное самообладание, волю, верность своему слову. И всё же сегодня с полным правом мог сказать себе: слаб человек! Не мог понять всей опасности, когда в 1902 году были выставлены на торги лесные разработки в верховьях реки Ялу. Как джин из бутылки появился тогда отставной кавалергардский офицер Александр Безобразов, объединивший вокруг себя многих влиятельных лиц. Несомненно это был умный человек с неким магнетизмом, обладавший даром убеждать, увлекать за собою. Это и сбило с толку Николая II.
    В товарищество на паях, сулившее миллионные прибыли, вошли Великий князь Александр Михайлович, начальник Главного управления торговым мореплаванием и портами, граф Илларион Воронцов-Дашков, адмирал Евгений Алексеев и вице-адмирал Александр Абаза, крупнейший помещик М.И.Родэянко. Они склонили царя войти в новое сообщество на паях и даже убедили выделить деньги на приобретение концессии в сумме 235070 рублей.
    Надо признать, свою немалую роль сыграл кузен, немецкий император Вильгельм II, человек с двойным дном, до известной степени лукавый и вероломный. Для него мало значило, что Николай II приходился ему двоюродным братом. То же самое можно сказать об английском королевском дворе. Несмотря на то, что русская царица Александра Фёдоровна приходилась внучкой английской королеве Виктории англичане всегда держали за пазухой остро отточенный нож против России.
    Предприятие и в самом деле приносило немалые барыши. Однако сегодня, на пороге войны, легкие деньги тяжелым моральным грузом ложились на русского царя, попавшего в двусмысленное положение. С одной стороны возникала необходимость защиты бизнеса, навязанного компаньонами, с другой –  он понимал со всей очевидностью, что в любой момент компаньоны умоют руки, поступят, как им заблагорассудиться, а отдуваться за принятое решение придётся ему, самодержцу российскому. Войска для охраны лесных концессий были посланы, бескровно из создавшейся ситуации уже не выйти. «Лес рубят, солдатские головы летят», – подумал он огорчённо. Это был момент прозрения, наступивший слишком поздно. Не мудрено, что голова и от боли, и от нахлынувших проблем наливалась свинцом. Это была слишком лёгкая плата за допущенную авантюру.
    Услышав бой часов, Николай II с облегчением вздохнул. Предстояла часовая прогулка в парк, которая взбадривала и возвращала силы. Когда возникала необходимость максимально отвлечься от тяжких дум, он гулял в сопровождении своры шотландских овчарок. Собаки действовали на него наилучшим образом, в считанные минуты возвращая душевное равновесие.
     Заметно стала портиться погода. Солнце было похоже на огромный русский пятак, только что вынутый из горна коваля и вывешенный на небо для остуды. Мысли потекли в другом направлении. Война потребует колоссальных расходов. Разорительнее её нет ничего на свете. Те скромные деньги, что удалось заработать на лесной конфессии, это жалкие гроши по сравнению с предстоящими расходами. Огромных финансовых вливаний требовал флот, который нуждался в пополнении новыми, современными кораблями, оснащенными первоклассным вооружением и скоростными двигателями. А у него под парами есть ещё суда на паровой тяге. По существу вчерашний день флота.
     Не всё благополучно обстояло с обновлением артиллерии. Японцы напротив с помощью немцев и англичан внедряли в войска лучшие орудия, несущие смерть на куда значительные расстояния, с большей разрушительной силой и скорострельностью. На это тоже требовались немалые деньги. Западные банки, разумеется, не откажут в субсидиях – для них это всего лишь выгодный бизнес. Важно, чтобы снаряды рвались на чужих территориях. Сколько погибнет в той войне русских и японцев, банкиров совершенно не волновало.
    Он уже завершал прогулку, когда вспомнился разговор с великим князем Александром Михайловичем, внуком Николая I. Это произошло накануне и было навеяно тревогой за судьбу России. Как человек близкий к царю по крови и духу, способный высказывать всё, что наболело, не заботясь о последствиях, Сандро, как его называли близкие, хотел единственно – остудить голову императора от поспешных решений и явных заблуждений относительно мощи японской армии и флота.
    У него на это имелись серьезные основания. Блестящий морской офицер, он два года прожил в Японии, был наблюдательным и вдумчивым человеком. Он ничуть не сомневался в прекрасных боевых качествах японских военных, полагая, что это нация великолепных солдат, бесконечно преданных своему долгу и императору.
    Николай II с чувством стыда вспомнил детали того разговора, который он поспешил закруглить как оскорбительный для себя. Вынутые из памяти слова Сандро били прицельно по царскому самолюбию, но было в них нечто такое, о чём следовало хорошо поразмышлять. Он прекрасно знал состояние крепости Порт-Артур и для него  очевидно, что укрепления были хороши для старой артиллерии. Новые дальнебойные орудия чудовищной мощности разнесут редуты в два счёта. Тоже самое можно сказать и о Кинджоуских укреплениях, важном стратегическом объекте.
    – Сандро, ты более знающ, чем один из моих лучших военноначальников? – прервал он князя. В смысл этих слов вложил весь сарказм, на который был способен.
    – Твой наместник, если не полный идиот, то наивный человек, живущий вчерашним днём. Мне жаль тех невинных русских солдат, которые пострадают по его воле.
     Разговор оставил на душе тягостный осадок. И все, не смотря на свою твёрдую убежденность, что войны не будет, Николай II попросил Алексея Александровича собрать Особое совещание относительно грядущих событий. Все пять участников – военный министр Куропаткин, министр иностранных дел  Ламсдорф, управляющий морским министерством Авелан, управляющий делами Особого комитета Дальнего Востока Абаза и, разумеется, сам великий князь Алексей Александрович представили царю протокол заседания, который шёл вразрез с убеждениями императора. Жирной чертой было подчеркнуто мнение военного министра: «Воевать нам из-за Кореи было бы большим бедствием для России».
    Не желая войны, понимая какие она причинит бедствия, Государь прятал в душе холодок страха и сам себя держал в состоянии заблуждения, подогревая тем самым усилия людей, которые помогали ему и далее заблуждаться. Наиболее преуспел в этом наместник Его Императорского Величества генерал-адъютант Евгений Иванович Алексеев. Об этом человеке следует рассказать подробнее. По слухам он был внебрачным сыном Александра II. Пользовался негласной протекцией двора, как это уже случалось в практике царствующей семьи. Морганатические браки и связи на стороне были давно поставлены на службу дома Романовых. К тому же он не лишён некоторых дарований, а своей статью и чертами лица напоминал своего знаменитого предка.
     Был Алексеев весьма честолюбив, откровенно падок до наград, не чурался карьеры. Любил жить на широкую ногу, пустить пыль в глаза. Даже там, где пребывание было недолгим, обустраивал быт с сомнительной роскошью, вызывая жгучую зависть окружающих. Всё это было бы простительным, если бы не искал во всём своей выгоды, которая нередко противоречила интересам России. Именно на этой почве сблизился с группировкой статс-секретаря Безобразова, которая лоступными ей способами скрывала истинное положение в регионе от царя. Это делалось в угоду лесной концессии, приносящей ощутимую прибыль.
     Добыча древесины по реке Ялу для японцев все равно, что красная тряпка для быка. Не было никакого сомнения, что пребывание здесь русских дровосеков может обернуться  военными действиями, чему всеми силами противился царь. Наместник Алексеев напротив выступал сторонником войны, считая её необходимой. Но делал это завуалировано, заменяя тревожный тон текущих отчётов высосанным из пальца оптимизмом. Надо признать, он умел подменять понятия, слыл искусным мастером  выдавать чёрное за белое, хорошо понимая, что Николая II больше расположен к фальшивому оптимизму нежели к суровой правде.
    Доподлинно известно Алексееву было ещё и о том, что царь не любил утруждать себя контролем за действиями своих подчинённых, глубоко вникать в их дела, поощряя тем самым к обману и коррупции. Роковым последствиями для России было создание  наместничества и Комитета по делам Дальнего Востока, которые привели к тому, что здешняя политика вышла из-под влияния правительства и оказалась в руках Алексеева, Абазы и Безобразова. Это было мертворожденное дитя – за полтора года своего существования созданный комитет с приданными ему переговорными функциями с Японией, ни разу не собирался. Тем не менее Николай II регулярно получал от наместника информацию – по своей сути ложную и циничную, но столь приятную для восприятия царя, не желавшего войны. Это был тот случай, когда самодержец был рад обманываться, передав всю ответственность в переговорах на недобросовестных исполнителей, которые вели двойную игру, неминуемо ведущую к войне. Вина на Алексееве, как стороннике войны, безусловно, очень серьезная, однако косвенно  в этом виноват и царь. Приняв решение о том, чтобы «допустить японцев к полному завладению Кореи», он и не удосужился проследить, как оно выполняется.
     Для наиболее полного понимания личности Алексеева уместно добавить несколько штрихов к его портрету. Будучи корыстным человеком, пытающимся извлечь из складывающейся ситуации предел возможного, он в душе был и оставался большим увлекающимся ребёнком, который слишком заигрался, смешав в кучу понятие офицерской чести,  служение Отечеству и идущий вразрез с ними коммерческий интерес. Прозорливого человека настораживала cама внешность Евгения Ивановича. Если лишить его великолепной бороды и усов, обнаружилось бы наивное лицо постаревшего ребёнка, который путает понятия, что такое хорошо и что такое плохо. Вместе с тем это был наделённый широчайшими полномочиями государственный деятель, в подчинении которого находились войска, флот и административные учреждения по линии КВЖД, по существу русская власть на Дальнем Востоке.
     … День катился к своему завершению. После прогулки в обществе шотландских овчарок, которые сгладили тягостные думы и настроили на деловой лад, Николай II ровно в пять часов вечера отправился на семейное чаепитие. Двигаясь по коридору, по обе стороны которого тянулась анфилада комнат, мельком остановил взгляд на отражении в зеркале. На него глянуло озабоченное лицо с правильными чертами, аккуратной бородкой и слегка закрученными усами, которые по задумке должны придавать серьезность и некое величие, однако прочитывалась растерянность и ожидание бедствий.
    Попытался было вдохнуть в собственный свой взор памятное выражение отца, в котором одновременно можно обнаружить монументальность характера, непреклонную волю и решительность, гармонично сочетающкюся с духовным благородством и заботливостью. Он был великан телесно и величественен духовно. Не удивительно, что такому повелителю охотно подчинялись даже те, кто в силу своих устремлений должен ему противостоять. Вспомнились юношеские ощущения: монументальный отец, наделенный недюжинной физической силой, способный противостоять в схватке с медведем, и он, Николай, достающий ему до плеча, роняющий очи перед строгим взором отца.
     Эта мужская мощь под закат жизни сыграла с ним коварную игру. Когда перед станцией Борки царский поезд попал в железнодорожную катастрофу, он на своих могучих плечах удержал крышу вагона, спасая жену и детей. От нечеловеческого напряжения что-то нарушилось внутри и в расцвете сил, не дотянув до своего пятидесятилетия, Александр III отошёл в мир иной. Он умирал без сожаления, с чувством исполненного долга и своего рода удовлетворением, что на порог своей империи сумел не пустить разрушительной революции.
    Почему-то подумалось, что вся его непростая жизнь напоминала разрушенную крышу вагона, нависшую над всей Россией. Теперь тоже самое предстояло его сыну, который так и не научился по-настоящему управлять государством. Быть может, на примере отца он продолжал бы черпать силы, если бы не эти предсказания о скорой гибели империи. Будучи мистиком и фаталистом, Николай II утрачивал под ногами твердь, заложенную 300 – летним правлением Романовых.
    Вечерний приём министров не принёс ничего нового. Министр внутренних дел Плеве в очередной раз обнаружил свою заинтересованность в делах лесной концессии, пространно растекался в хвалебных речах о деятельности Алексеева и Безобразова и закончил свой доклад тем, что предстоящая война с Японией может быть выгодна России. Если она молниеносно принесёт победу, то отвлечёт внимание русской общественности и отодвинет приход революции. Победа добавит авторитета царю и на определённое время успокоит народные волнения. В общем ничего нового, разве что неустойчивый взгляд министра выдавал его неуверенность в собственных словах.
    Николай II следовал испытанному правилу: если хочешь отвлечься, начни погружаться в текущие бумаги. Они требуют внимания и переключат сознание. Ближе к полуночи пошёл принимать горячую ванну, от которой мог отказаться только в силу чрезвычайных обстоятельств. Растерев тело жестким полотенцем, отправился в опочивальню с мыслью: « Даст Бог, пронесёт беду». Он еще не знал, что японские боевые корабли, не объявляя войны, атаковали стоящий на рейде близ бухты Порт-Артура русский флот.