Погост 8

Постепенно ряды могил становились всё более ровными. Кресты и памятники тоже уже стояли один вслед другого. Обилие венков и не успевших выцвести искусственных цветов говорило о том, что мы вышли в современную часть кладбища, где хоронят до сих пор.

Новый придел был невелик, несмотря на то, что, судя по надписям, хоронят здесь уже лет десять – как ни крути, а молодёжь уезжает из села, увозя с собою на побывку в город и своих стариков, убивая их этим переездом. Теперь бы я сам ввёл  в уголовный кодекс статью «неумышленное убийство родителей при переезде», потому что очень хорошо знаю, как это бывает…

Семь лет назад, после смерти тёщи, Ленка едва уломала отца перебраться к нам, в город. Как он не отнекивался, как не отпирался, она, да и я, чего греха таить, тоже, имея высшее образование и светлый ещё ум (а тесть прекрасно понимал силу возраста, и доверился нам…), смогли уговорить его переехать к нам. С переездом проблем не было. Тут как раз всё было нормально: квартира у нас достаточная для того, чтобы в ней расположился ещё один, особенно такой тихий, то есть притихший после смерти жены, жилец. Да и  мне тесть всегда был товарищем и другом, а по праздникам так ещё и добрым собутыльником. Но вместо того, чтобы жить, он вдруг начал чахнуть прямо у нас на глазах, и за полгода тоска его съела так, что гроб потом казался совсем пустым...

Сначала, когда он только начал "таять", я утешал себя и жену, что он не может жить вот так, без жены. Зато потом, когда до нас дошла истинная суть стариковской немощи, родовой дом в деревне был уже успешно продан под дачу, и вернуться туда не было никакой возможности: новые хозяева отклоняли все наши предложения и мольбы, хотя мы уже рады были дать и двойную цену. На большее денег у нас не было. Потом эти деньги, вырученные от продажи дома, пошли на похороны и памятник…

А тесть всё угасал на глазах. Единственными днями, когда в нём не умирала частичка, были октябрьские воскресенья. Я возвращался с охоты, и потом долго и подробно рассказывал ему, как и где мы с Зосимычем гоняли зайцев, какая была погода, облетел ли лист с берёз, и как много его остаётся пока на осине. Потом он обычно говорил, что любил в детстве бегать по скованным льдом лужам и слышать треск молодого, ещё неокрепшего ледка под ногами. И после глубокого вздоха уходил в свою комнатку.

Всего лишь один раз он вышел из неё после такого разговора и сказал:
- Слава, а ты знаешь какие раньше были лужи? По одной от околицы нашей деревни до самой школы в селе мог бежать я, а по другой - Мишка Спицын. И всё время этот хруст под ногами, – тесть помолчал, вспоминая. – А в начале ноября было ещё лучше: и в школу и обратно домой мы бежали, хрустя по лужам. Они снова успевали подмёрзнуть. Девчонки шли за нами, выбирая, где посуше или лёд не проломился. Тамарка так и звала нас с Мишкой сумасшедшими.  Но как Мишка за ней потом  ни ухаживал, Тамара вышла за меня…

К следующим выходным тестя не стало. Как ни выла Ленка, но дело было сделано: отец после переезда в город сразу же лишился всего своего уклада: и жены и деревни, а потому и угас свечой, хотя до этого был нормальным, жилистым стариком, таким же, как Зосимыч, способным ещё на долгие годы жизни.
- Зосимыч, а если твоя Марья умрёт, ты здесь останешься, или в город к дочери переедешь? – спросил я со вздохом, желая предупредить старика о грядущих событиях.

- Как это помрёт? – Зосимыч так опешил от моего вопроса, что даже остановился. – Марья?
- Ну да… - подтвердил я уже не особенно уверенно.
- Хм… У нас с ней уговор: сначала я, а уж потом она, как приспичит.
- Что значит приспичит? – не понял я. – Какой уговор?
- Нормальный уговор: сначала я помру, она меня похоронит честь по чести, а потом уж и сама пусть решает, как ей удобнее будет со мной здесь встретиться…
- С чего ты взял…

- Слава, мужику нельзя одному оставаться… Женщине можно, а мужику одному - нет, – видя в моих глазах вопрос, Зосимыч продолжил. – Помнишь, я тебе про деда с Настасьей рассказывал? Так вот так и есть: мужик - всему голова, а голове без шеи негоже. Ни побранить некому, ни приласкать…
- Так ведь и женщине тоже…
- Что "тоже"? Много моей Марье от меня ласки доставалось? То с сенокоса без рук, то из леса без ног. «Подай», «принеси». Ну а уж коли выпью, так «брысь под лавку». Так что ей не привыкать… Что смотришь с укоризной, словно я чего украл? На себя внимательно посмотри…

Я посмотрел и не нашёл ничего такого. Наоборот, и дома и в институте всем Ленка заправляла. О чём я и заявил Зосимычу.
- О! – сказал он. – Отряд не заметит потери бойца, а вот ты без командира, как клоп без вони. Так что, у тебя тот же случай, только с другого конца.
 Зосимыч стал уже отходить от своих тяжёлых воспоминаний. И чтобы скорее с ними справиться, стал переводить всё в шутку, не допуская, правда, и малейшего отклонения от своей «генеральной линии».

- Ты же сам за то, Славка, чтобы Ленка тебя похоронила…
- Это как это?
- Так это: ты же переживал, что ей на этот погост к тебе не приехать будет. Или не ты?
- Я… - я не мог понять, как можно было сказать такое. Вроде бы мы всегда жили душа в душу, ну, может быть, самую малость Ленка чуть впереди, как оказалось, что я допускаю в мыслях умереть раньше её. Раньше! Оказаться впереди…
- А вообще-то, Слава, - вдруг очень рассудительно сказал Зосимыч, - в таком деле на уговор положиться нельзя. Так что, если хочешь, чтобы жена тебя похоронила, то надо её беречь. А иначе сам потом будешь…

Зосимыч замолчал, а я принялся гадать, что же я буду делать, если Ленки не станет. Носки и рубашки стирать? Сам готовить? Нет. То есть да, но это всё не то, а что - то? Вот! Вот, вроде бы, оно…

- Тетя Миля… - неожиданно сказал Зосимыч, оборвав мою мысль. Старик, ты не мог сказать это минутой позже… У меня от негодования даже сжались кулаки.
- А она не могла ещё десять лет ждать – во-он до того ряда, пока ты сообразишь, – вдруг ответил мне Зосимыч.
- Ты что, ясновидящий? – совсем опешил я.
- А ты не ори на всю эту деревню. Покойников не пугай, – Зосимыч пожал плечами. – Погост тишину любит…
Вот оно что! Всё, что подумал, я сказал вслух.

- Тётя Миля… - Зосимыч открыл калитку оградки и вошёл внутрь.
Пока я разглядывал почти новый крест и табличку, на которой была сфотографирована пожилая красивая женщина, умершая всего пять лет назад, старик успел собрать увядшие цветы с могилы.
- По отцу или по матери тётя? – спросил я.
- Просто тётя…
- Как так?
- Так… - старик пожал плечами. – У нас все, кто тебе в матери или отцы годится, все - тети и дяди. Мне уж под семьдесят было, а всё равно она была тётя Миля.

- А как же тогда твоя бабка, которая просто Настасья? – с ехидцей спросил я.
- А никак. Настасья и всё. Есть такие люди без возраста. Всем ровня. Такая вот и Настасья была. Редкий это дар, но ещё встречается. Тут удивляться, как раз, нечему. Удивительно другое – почему мы не такие? К одним - одним боком, к другим – другим. И каждый видит нас по-разному, по-своему. А Настасья всем была одинакова. Разве что только дед звал её бабкой, да и то только, когда сильно осердится, – Зосимыч усмехнулся своим будущим словам и продолжил: – Ну а она с дедом, как с дитём малым… А ты говоришь, вперёд Марьи помереть. Упаси Бог!

- Вот тетя Миля мужа своего на шестьдесят годков пережила. Такая была красавица, а сколько замуж ни звали, не пошла. Хоть и знала, что с Колымы её Захар никогда не вернётся.
- Любовь?
- Морковь! Откуда я знаю? Только догадаться могу. Но одно точно: сколько твоих гордых кобелей с её порога скатилось, так и сосчитать сложно. А должности и звания их, при которых жизнь совсем лёгкой становится, перечислять долго.
- А за что мужа-то посадили?

- Как и положено было в тридцать седьмом, за контру. Они ведь не из крестьян. Его посадили, а её - за сто первый километр. Так что, мужа её никто тут не видел. Только знали, что есть. Точнее, был. Но для неё он был жив до самой её смерти.
- Как ты думаешь, Зосимыч, он так же к ней… - и я замолчал, потому как не смог подобрать правильного слова.
- Не знаю, но думаю, что да. Такую женщину нельзя было не любить. Сколько мужиков об неё сердца разбили, но ведь ни один не стал ей мстить за отказ, хотя попадался и такой навоз, что при его власти мог бы многое… Так что, не за одну красоту её любили. Замуж ведь звали, а не побаловаться. Но… для всех она была тетя Миля. И только на собраниях - Милитина Захарова. Может, и мужа все звали Захаром от её фамилии – кто знает… - Зосимыч вышел, закрывая за собой оградку. – А в школе её тоже все звали тетей Милей. Даже на уроках. И потом, когда она директоршей стала… Это ей ученики в складчину и крест и ограду поставили… 

- Давай-ка, Слава, в самом деле - к выходу, – старик махнул рукой на замутневшее уже небо. – А то полудница утащит. Про весь погост не расскажешь.
- Полудница? Что это?
- Ты даже этого не знаешь… Полудницей у нас завечерявших детей пугали, хотя вроде бы ей самое место днём, а не вечером. Полудница, всё таки – половина дня… Это всё Настасьины сказки.

Пока старик рассказывал мне, кто такая полудница, мы уже подошли к ограде погоста. Последний ряд могил был неполный и обрывался свежевырытой ямой, справа от которой была навалена гора песка.
- Вот и Егор успокоился, – Зосимыч вздохнул. – А ведь на пять лет моложе меня будет.
- Уже был, – поправил я.
- Ничего, и я его догоню.
- Да ладно, тебе, Зосимыч, – вырвалось у меня. – Мы с тобой зайцев ещё погоняем. Может, и на лосей сходим. Тут в делянке за погостом свежие закусы…

- Закусы - это хорошо, да только старею я, Слава, быстрее собак: заметил, наверное, что мелочи щенячьей под ногами не вертится?
Действительно, как же я мог прозевать! Раньше, если не каждую, то через одну осень, вместе со старшими гончими ходил полугодовалый щенок, привыкая к лесу, учась не бояться выстрелов, изучая на примере родителей песни трубы егеря. Теперь же гончие старели, а смены им не было. Значит…

- Зосимыч… - начал, было, я.
- К смерти, Слава, всегда надо готовиться заранее. Как бы человек ни жил, а к старости у него одно достояние – узелок со смертным. Остальное останется здесь, сверху. Людям. Но не собаки. Собака привязана к человеку. Она живёт им со щенков. Это мы можем взять другую собаку. Они же не примут другого хозяина. Тем более, охотничьи. Зачем плодить привязанность к себе, если знаешь, что вернуть её не сможешь? – старик грустно посмотрел на меня и тихо свистнул.

В тот же миг от распахнутых в ожидании нового жильца ворот в нашу сторону мелькнули три тени. Поджимая хвосты, собаки, перемогая страх, бежали к хозяину.
- Заиграй, Песня, Бушуй… - Зосимыч гладил каждого по чуть взъерошенной холке. – Ждали, родимые, к марьиной миске не шли. Тут лежали, – старик опустился на колени и стал целовать всех собак в мокрые носы.

Поднявшись и утерев слезу, сделав вид, что смахивает собачью слюну с лица, Зосимыч спокойно сказал:
 – Пошли, Слава. Экскурсия окончена. Придёт ещё черёд, вернуться сюда хозяевами…


Ну вот и всё. Конец.

В продолжение рассказа "Погост" - рассказ "Когда деревья стали белыми". Это здесь:
http://www.proza.ru/2015/09/01/1484