Король и шут

               
   Встречный поток людей расступился, высветив высокую женщину. Про таких говорят "стиль" и "харизма". Бодрая грудь на тонком до худобы теле явственно обозначалась под чёрной футболкой с белым рисунком: в меру заметная волна изгибала очертание лица уже почившего ныне Горшка. Крупные буквы: "Король и Шут". Почти не изменилась с тех пор. Хотя...

   Прошла мимо, не скользнув по мне взглядом. Палитра в два цвета. Чёрный: балетки, широкие глянцевые брюки, прямые волосы, строгие брови, глаза. Белый: пятно картинки на её груди.

   Закрутилось в голове на знакомый мотив: "Очарована, околдована...", дальше я не помнил. Почему эти слова ассоциировались в памяти с ней, оставшейся в дождливой осени достопамятного года?

   Худышка в раскрашенных акварельными красками джинсах и кедах зелёного цвета. Думал, всё это не серьёзно.

   На работе чёртова песня вплывала в мозг обрывками фраз:

   "Я склонюсь над твоими коленями,
   Обниму их с неистовой силою..."

   Чушь! Не-бы-ва-ет-так!

   Острые коленки долговязой девчонки. Иногда казалось, что она старше, умнее меня, иногда - что моложе, чем выглядит. Неизвестным было всё в её жизни. Известным - имя Гликерья, не вязавшееся с нежностью прозрачного лица и доверчивых чёрных глаз. Вечерами приходила, как хорошая девочка домой. Уходила утром. Не рассказывала о себе, я не спрашивал.

   Убежала однажды, оставив в ванной свою зубную щётку, воткнутую поперёк белого пластикового стаканчика. Лёгкий стаканчик упал на пол, печально являя собой символ сердца, пронзённого стрелой. Улыбнулся, глядя на полудетскую аллегорию. Что-то не понял? В тот день она исчезла из моей жизни.

   Почему не остановил её, встретив впервые за столько лет? Вопрос: "Ты старался не думать о ней?"

   Влетев вечером в своё холостяцкое логово, врубил видеозапись в стационаре. Слегка постаревший Малинин проникновенно выводил рулады романса. Я точно знал, что в словах засевшей в памяти песни услышу ответ на какой-то важный вопрос.

   "Что прибавится – не убавится,
   Что не сбудется – позабудется..."

   Не прибавилось. Не позабылось.

   Ночью ворочался на широченном диване-аэродроме, сбившаяся жгутом простыня уползла от меня на пол.

   Целую жизнь назад Гликерья, слушая эту песню, задумчиво назвала автора текста. Она читала стихи Заболоцкого? Прошлёпав босыми ногами к книжному шкафу, нашёл нужный среди синих томов "Библиотеки поэта".

   Не "очарована", а "ЗАЦЕЛОВАНА, околдована"!

   Целовала неумело в волосы, в ухо, в глаза, а я хохотал: щекотно! Плакала на безумных концертах друга моего бесшабашного отрочества, Мишани Горшенёва, Горшка, как его любовно величали многочисленные друзья и фанаты.

   В романс не вошло последнее четверостишие из стихотворения Николая Заболоцкого:

   "Отвори мне лицо полуночное,
   Дай войти в эти очи тяжёлые,
   В эти чёрные брови восточные,
   В эти руки твои полуголые..."

   Почему не знал этих слов тогда, и сегодня, когда прошла мимо, а я не остановил её?

   Что это могло изменить!

   Знала, где найти меня, и ни разу не проявилась за все
эти годы...
Август 2015 года.