Три эскиза о двоих

ТРИ ЭСКИЗА О ДВОИХ

I

Давно он не покидал работу во время, в часы пик. И первое, что он с удивлением отметил, выйдя из проходной на пыльный тротуар, это то, что все свободное от домов и людей пространство заполнено людьми. Ему стало чуть-чуть страшно, как бывало в детстве, когда он просыпался с криком, увидев во сне огромные небоскребы, множество людей и себя маленького с парализованным страхом тельцем, сжавшегося на мостовой между машинами.
Он подошел к телефонному автомату и набрал номер. Длинные гудки тянули за нервы.
– Алло! – услышал он, и нервы натянулись еще сильнее.
– Здравствуй!
Молчание и удивленное:
– Это ты?
–Угу, – сказал он, и нервы еще сильнее натянулись.
– Я уже думала, что ты меня совсем забыл.
И радостные нотки в голосе сразу ослабили нервы.
– Я много работал. Сдал три статьи.
– Ну, конечно, – с иронией недоверия, – как всегда.
Он улыбнулся про себя:
– Можно я приеду к тебе?
– Я собираюсь в кино. Если хочешь, идем вместе, – предложила она.
– Кутить, так кутить. Когда увидимся?
– Давай полвосьмого на старом месте.
– Договорились.
У него оставался запас времени. Теперь ощущение страха исчезло, его как и не бывало. Мимо бежали женщины с раздутыми авоськами и сумками, мужчины с портфелями и папками, его толкали, даже не оборачиваясь, чтобы извиниться. Он шел по улице Кирова и разглядывал дома: прямолинейность Казаковской классики, римские округлости Кампорези, вдохновенная геометрия Корбюзье. «Улицу Кирова строили архитекторы на «К», – отметил он.
Потом он стоял в очереди за пивом на площади перед трамвайной остановкой, потом встал в очередь за газетой у метро, потом решил зайти в магазин «Пластинки», но там тоже увидел очередь и не зашел. А потом вдруг оказалось, что он уже опаздывает, и он побежал. Толкая людей и даже не оборачиваясь, чтоб извиниться.
Наконец, они сидели в кино, рядом с ним сидела она, он чувствовал ее бедро и играл ее пальцами…
– Ну как? – спросила она, когда они выходили из кино. – Тебе понравился фильм?
– Нет, а тебе?
– Мне тоже. – И они засмеялись.

II
Зимнее воскресенье, солнце, снег и небо глубокой голубизны. Утренний поезд несется сквозь дачное Подмосковье. По будням он полон народу, спешащего на работу в Москву, а сейчас почти пуст.
За окном повсюду видны лыжники. Они облепили каждый бугорок, вытянулись в пестрые цепи вдоль перелесков.
В вагоне у окна сидят двое. Она, маленькая, стройная, хоть и не молодая – пушистый котенок с довольным прищуром глаз и светлой улыбкой между ямочек на щеках. На ней черная каракулевая шубка и пышный яркий мохер, укутавший желтоватые волны волос.
Она прижалась к нему, засунув руку под его плечо, а он большой, простой малый, гораздо моложе ее, сидит несколько высокомерный и, не слушая ее, смотрит в окно.
– Это будет замечательное платье. Вот увидишь, – говорит она. – Особенно будет ворот красивый. Я хочу его сделать красивым, до подбородка. Представляешь? Мне очень пойдет. А сверху кружева. Ты слушаешь?
– Угу.
– А тебе нравятся закрытые платья?
– Ну раз тебе идет...
– А какие тебе больше нравятся, закрытые или с декольте?
– Мне больше нравится то, что у тебя под платьем, – говорит он шепотом прямо ей в ухо.
– Нахал, – тоже шепотом отвечает она сквозь улыбку.
Некоторое время они едут молча. Теперь они оба смотрят в окно.
– Смотри, смотри, видишь? – смеясь, говорит она, сильнее прижимаясь к нему и показывая на малыша, который, неумело спускаясь на лыжах, зарылся в снег.
– Нам с тобой надо как-нибудь выбраться покататься на лыжах.
– Обязательно, как только вернусь.
– Ты уже знаешь, когда едешь?
– Через три дня.
– А что ж ты раньше мне не сказал?
– Я просто забыл.
Они опять молчат и смотрят в окно. Там уже появляются длинные строения депо, рядами тянутся рельсы с множеством стрелок, отовсюду торчат указатели, переключатели, светофоры, еще какие-то столбы, и все это оплетено пересекающимися во всех направлениях проводами.
Она задумалась, и ее сосредоточенное лицо стало невзрачным.
– Мне надо до среды в суд зайти, – говорит она.
Высокомерие сразу слетает с него. Он рукой обнимает ее за плечи, прижимает к себе.
– Ну пойдем потихоньку, – говорит он, потому что поезд уже подъезжает к платформе.
Когда они выходят, он очень нежно держит ее под руку.
– Нет, не отдам я ему Вовку! – вдруг резко, чуть не со злостью говорит она.
III
Они сидели в кафе, где кроме них днем почти никого не было. У них был «свой» столик в углу, и официантка с опухшими ногами и в белом кокошнике поставила на черную пластмассу блестящий кофейник, пару белых чашек и рюмки с шартрезом. Получился очень красивый натюрморт, как цветы на черном льду.
И вот между двумя глотками кофе он и сказал ей, даже головы не поднимая: «Выходи за меня замуж». Она разворачивала шоколадную конфетку и ответила тоже небрежно:
– Не-а, только не за тебя.
– Почему? – спросил он.
– Не такой ты человек.
– Интересно, каким же еще я должен быть?
Она усмехнулась и, задумчиво откусив конфету, ее проживала.
– Вчера мы опять ссорились, – сказала она. – Вовка проснулся и заплакал. Я подбегаю и спрашиваю его: «Ты чего?» А он говорит: «Я не хочу, чтобы вы ссорились, я всем в садике говорю, что у меня самые лучшие родители, а вы ссоритесь». Мы с ним поцеловались, а он говорит: «Позови папку, я его тоже поцелую».
Она повернула к нему огромные, полные муки зеленые глаза.
– Ну что я могу поделать, родная моя? Знаешь, вечерами, когда я возвращаюсь домой, мне иногда кажется: сейчас открою дверь, и ты. Я прямо ощущаю тебя за дверью, особенно когда я усталый.
Она нежно провела по его волосам.
– Мы должны чаще видеться, – сказал он.
– Но когда? Когда? Я и так забросила всех. Всех своих друзей, всех…
– Да, но позавчера ты была с этим…
– О господи! Ты опять!
– Я набью ему морду!
– Глупый. Он заслуживает хотя бы объективного отношения. Он не питает ни малейшей надежды и все же любит меня уже семь лет.
– Образец верности, – усмехнулся он.
– Да, образец. Тебе его не понять. Он и через пятьдесят лет будет меня любить.
Он повернулся к ней и пристально посмотрел на нее. Ему вдруг совершенно отчетливо представилось ее лицо через пятьдесят лет. Морщины на лбу и у рта стали глубокими и чуть одрябли. Волосы стали жестче. Но все равно оно было очень красивое и очень родное. Он протянул к этому лицу руку, чтобы убедиться в его реальности, но оно снова помолодело.
– Что ты на меня так смотришь?
– Ты должна выйти за меня замуж, – твердо сказал он.
– Нет, – сказала она. – Может быть, за него я когда-нибудь и выйду.
– А как же ребенок?
– Мало ли что, жизнь такая сложная штука. Муж может влюбиться в кого-нибудь, мало ли что...
– Почему ты не хочешь выйти за меня замуж?
– Чего ты злишься?
– Я не злюсь, я спрашиваю.
– Ты сам знаешь.
– Нет, не знаю. Представь себе, я не знаю.
– Перестань так разговаривать со мной.
– Объясни мне почему? Объясни мне.
– Тебя надо ждать, ждать... Ждать, когда ты будешь приходить от других женщин, от друзей, ждать, когда ты будешь в этих проклятых горах, все время ждать. Ты не семьянин, ты не знаешь цены деньгам, ты не любишь и не умеешь зарабатывать их, ты не сможешь сидеть с ребенком, ты ничего не сможешь. Хватит тебе?
– Да, ты права, – задумчиво сказал он. – Но я клянусь тебе, что никогда не дам тебе возможности упрекнуть меня. Я не дам тебе возможности.
Она сидела, опустив глаза, как понурая школьница.
– Неужели ты не понимаешь? Я очень, очень люблю тебя, но если ты перестанешь быть самим собой, у нас ничего не получится.