14. Австрийский брак

I

Теоретически к концу 1809 года, после подписания мира с Австрией в Шенбрунне, Империя достигла зенита могущества. Наполеон уже повсеместно признавался «императором Запада». Его владения были поделены на 130 департаментов, с населением, состоящим из французов, немцев, итальянцев, общей численностью в 44 миллиона человек, и даже Рим (в 1810-м) был сделан французским департаментом.

В том же 1810-м шведы провозгласили Бернадотта своим наследным принцем – шведский король был бездетен, желание угодить Наполеону было велико, а Бернадотт был как-никак шурином короля Испании, Жозефа Бонапарта, и очень дружески обошелся с пленными шведскими офицерами в ходе кампании 1806-го, когда его войска взяли ганзейский город Любек, вовсе с Францией не воевавший.

Ну, что сказать? Шведы слабо разбирались во французских делах – и тот факт, что Наполеон летом 1809-го не просто отослал маршала Бернадотта из армии в Париж, а сместил его с поста командующего корпусом, как-то прошел мимо них.

Взаимное раздражение у всесильного императора Наполеона и у его верного слуги, князя Понтекорво, маршала Жан-Жюля Бернадотта, копилось давно. В ходе кампании 1809 года Бернадотт сделал пару непочтительных замечаний по поводу «…слабеющего военного гения императора…» и сказал, что уж он-то побил бы эрцгерцога Карла каким-нибудь ловким маневром.

Наполеону, разумеется, об этом доложили – мир не без добрых людей, считающих, что организовать донос, заодно угодив императору, – это святой долг и высокая обязанность.

Так что, когда Наполеон встретил Бернадотта, летящего галопом в сторону, противоположную фронту неприятеля, он его остановил, спросил, не этим ли ловким маневром он намеревается выиграть сражение, и тут же, не сходя с места, отрешил его от должности. Надо сказать, он был несправедлив – Бернадотт действительно мчался назад, но он просто собирал свою отступившую конницу.

Ну, спорить Бернадотт не мог – и вернулся в Париж.

Когда Фуше назначил его командиром над спешно мобилизованными частями национальной гвардии, Наполеон уже знал, что в его армии существует «союз филадельфов», состоящий из офицеров в высоких чинах, что они выражают желание «…установить наконец мир…», что они в основном приверженцы республиканского строя – и что его министр полиции, Фуше, совершенно в курсе их деятельности.

Все это в сумме очень попахивало заговором.

Внешнеполитические дела тоже шли не лучшим образом. Война в Испании шла и шла, и конца ей было не видно. Союз с Россией, на который Наполеон возлагал такие большие надежды, трещал по всем швам.

Царь, неопределенно обещавший ему свое содействие в случае войны, содействие это оказал, но довольно странным образом – русские войска маневрировали у австрийской границы, но в наступление не шли, австрийцев всячески избегали и в итоге закончили кампанию, потеряв трех человек убитыми.

Надо было быть слепым, чтобы не увидеть тут какого-то тайного сговора – и он действительно существовал. Австрия сняла со своей восточной границы 40 тысяч войск – и использовала их против «…союзника и друга российского императора…».

Сестру царя, великую княжну Екатерину Павловну, руки которой Наполеон как бы неофициально просил, спешно выдали замуж за владетельного герцога Ольденбургского, ее кузена по матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне [1].

Таких князей в Германии было немало, и в Эрфурте они толпились в прихожей Наполеона, не зная, как ему угодить. Поступок царя, от которого зависел брак его сестры, что и говорить, выглядел недружественно.

Все это не способствовало заявленной перед лицом всей Европы «…франко-российской дружбе…».

Обязательства по континентальной блокаде русские тоже выполняли хуже некуда. Торговля с англичанами шла чуть ли не открыто.

Наполеон гневался и из-за политических осложнений, и из-за личного афронта. А ведь он не знал и еще некоторых очень серьезных обстоятельств.

Например, он и не подозревал о существовании «Анны Ивановны».

II

«Анна Ивановна» – это был один из псевдонимов, которыми обозначался Талейран в его переписке с царем. Переписка шла через посредство молодого (ему в 1809-м было чуть за 30), но чрезвычайно дельного сотрудника российского министерства иностранных дел по имени Карл Нессельроде. Ему в послетильзитский период царем было поручено деликатнейшее дело: поддержание контактов в Париже с Талейраном – и справился он с этим просто блестяще.

Дело было настолько секретным, что об этих контактах не знал ни российский официальный посол в Париже, ни даже министр иностранных дел, Румянцев.
Наполеон Талейрана очень ценил. Когда он принимал вступающего на пост министра иностранных дел преемника Талейрана, Шампаньи, он сказал ему:

«…Я не хотел бы скрывать от вашего превосходительства чувство глубокого сожаления, с которым я расстался с вашим предшественником, князем Беневентским...»

И даже к концу жизни, уже зная все, Наполеон тем не менее сказал о Талейране следующее:

«Это – человек интриг, человек большой безнравственности, но большого ума, и, конечно, самый способный из всех министров, которых я имел».

Собственно, и Талейран отзывался о своем господине в высшей степени комплиментарно.

Положим, когда он говорил, что «…работать его научил великий император…», ему это было выгодно – он использовал тень поверженного колосса. Но вполне возможно, что он – в той мере, в которой он вообще был на это способен, – действительно вначале Наполеону сочувствовал.

В князе Талейране было некое странное сочетание необыкновенного ума и полного эмоционального холода.

Когда он говорил, что «…бывают высоты, на которые могут подняться только орлы и пресмыкающиеся...», так и кажется, что под «пресмыкающимися» он имеет в виду самого себя.

Если же прибавить, что князь, несмотря на немалые годы и сильную хромоту, пользовался огромным услехом у женщин и считался неотразимым кавалером, то тут уж напрашиваются прямо библейские аллюзии о премудром змее-соблазнителе.

И к тому же при всей своей громко декларируемой лени, при всей своей любви к богатству, роскоши и наслаждениям этот убежденный гедонист был способен пойти на огромный риск. Предавая Наполеона, он рисковал головой – в самом прямом смысле этого слова.

Почему он это делал?

Послушаем мнение по этому поводу, высказанное умнейшим человеком, Е.В. Тарле:

«…Наполеон его [Талейрана] недооценивал и слишком поздно убедился, как может быть опасен Талейран, если его интересы потребуют, чтобы он предал и продал своего господина и нанимателя.

Что касается Талейрана, то весьма может быть, что он и не лжет, когда утверждает, будто искренне сочувствовал Наполеону в начале его деятельности и отошел от него лишь к концу, когда начал понимать, какую безнадежно опасную игру с судьбой и какое насилие над историей затеял император, к какой абсолютно несбыточной цели он стремится.

То есть, конечно, тут надо понимать дело так, что Талейран убоялся не за Францию, как он силится изобразить, ибо «Франция» тоже была для него абстракцией, но за себя самого, за свое благополучие, за возможность спокойно пользоваться наконец нажитыми миллионами, не прогуливаясь ежедневно по самому краю пропасти…»

Но, возможно, и Евгений Викторович не оценил в достаточной степени и элемент мести.

Талейран был оскорблен и по понятиям того времени имел неоспоримое право на дуэль. Выбор оружия по установившемуся дуэльному кодексу принадлежал оскорбленному.

Талейран выбрал интеллект.

III

И при всем при этом он не забывал и личные интересы. Скажем, еще в Эрфурте он сумел использовать влияние, которое возымел на Александра Первого, для того чтобы устроить брак своего беспутного племянника и женить его на Доротее, младшей дочери богатой герцогини Курляндской.

Герцогиня была российской подданной и уж хотя бы в силу этого отказать царю в его ходатайстве в пользу этого брака никак не могла. Царь замолвил словечко, и дело сладилось – и в дальнейшем мы еще узнаем об этом много интересного.

Ну, и кроме того, делу не помешало бы и просто золото – Талейран привык, что ему за политические услуги платят столько, сколько он попросит. Что, надо сказать, с Александром у него не проходило без серьезных хлопот.

Царь был склонен к идеализму, особенно на словах, но к роли дойной коровы был вовсе не склонен.

Вот один эпизод из очень непростой истории его сотрудничества с Талейраном – не могу удержаться от удовольствия привести длинную цитату из текста «Талейрана», блистательной работы Е.В. Тарле:

«…Талейран, вельможа и миллионер, владелец дворца и замка, вел жизнь, полную внешнего блеска и наслаждений, но лишенную того захватывающего интереса, который давало его прежнее положение. Его тайные сношения с Александром продолжались, но становились все опаснее и казались осужденными на политическое бесплодие.

Очень уж могуществен был по-прежнему Наполеон, несмотря на все предсказания Талейрана. Снова разгромив Австрию в 1809 году, вынудив ее к новому позорному и убийственному миру, женившись сейчас после этого на дочери австрийского императора, владычествуя прямо или косвенно, чрез своих наместников и вассалов, над всей Европой, Наполеон принялся уже не войнами, а простыми декретами присоединять новые и новые страны к своей колоссальной державе.

Может быть, поэтому Александр как будто несколько охладел – не к Талейрану, к которому никогда никаких симпатий не обнаруживал, а просто охладел временно в самом интересе своем к его сообщениям и советам.

А тут еще Талейран написал царю (15 сентября 1810 года) письмо, в котором в самых достойных и красноречивых выражениях изящнейшею французскою прозою, достойною пера Шатобриана или Анатоля Франса, с теплым оттенком сердечности и дружеской доверчивости, сообщал Александру, что он, Талейран, в последнее время поиздержался и что очень бы удачная мысль была, если бы Александр дал своему верному тайному корреспонденту полтора миллиона золотом.

Далее следовала уже наперед любезно наведенная Талейраном на всякий случай деловая справка, как технически удобнее всего прислать эти деньги, чрез какого банкира во Франкфурте, о чем генеральному русскому консулу в Париже Лабенскому написать и что именно прибавить, чтобы Лабенский не вздумал сомневаться, и так далее.

Но тут коса нашла на камень. Александра I особенно раздражало, когда кто-нибудь слишком уж спекулировал на его наивности. Талейрану все дело испортила его ссылка в начале письма на эрфуртские заслуги и деликатный намек, что именно оттого-то и пошатнулись его финансовые дела, что со времени Эрфурта Наполеон на него сердится.

Александр ответил любезным по форме, но ехиднейшим по содержанию отказом: он ему денег этих, к сожалению, не может и не хочет дать именно затем, чтобы не подвергнуть князя Талейрана подозрениям и как-нибудь не скомпрометировать его.

Талейран с достоинством выждал некоторое время, а потом стал выпрашивать через Нессельроде русские торговые лиценции и другие более скромные подачки. Тут, вероятно, дело уладилось легче…»

Ну что можно добавить к словам великого мастера?

IV

Из всех проблем, стоящих перед Наполеоном зимой 1809/10 года, важнейшей была проблема наследия. Наследник был необходим. Ребенок Гортензии и его брата Луи, к которому Наполеон был привязан, умер в 1807-м. Братья – Жозеф, Луи и Жером, которого Наполеон сделал королем специально созданного для него в Германии королевства Вестфалии, – были явно неспособны принять бразды правления. Оставался еще один возможный кандидат – пасынок Наполеона, Эжен де Богарнэ, или, как его часто называли в русскоязычной литературе, принц Евгений. Но, увы, он был только приемным сыном Наполеона, а не его кровным родственником.

Наполеон познакомился с ним при довольно драматических обстоятельствах. Когда он после подавления мятежа в Париже был назначен Баррасом военным комендантом города, к нему на прием пришел мальчик лет 14–15, который обратился к генералу Бонапарту с просьбой: у его семейства была конфискована шпага, принадлежавшая его отцу, виконту де Богарнэ, казненному в дни Террора.

И он пришел просить о возвращении этой шпаги, как реликвии, единственном, что осталось у него в память о его трагически погибшем отце.

Генерал был тронут, шпагу велел отыскать и немедленно возвратить и даже нанес визит матушке этого благородного мальчика, вдове де Богарнэ. Дальнейшее нам известно, а что до Эжена де Богарнэ, то он полностью оправдал доверие и любовь, с которыми отчим к нему относился.

Он не получил королевского титула, но в качестве вице-короля Королевства Италия показал себя и очень толковым администратором, и дельным генералом, и человеком, непоколебимо лояльным по отношению к Наполеону.

В отличие от его братьев и сестер.

Жозеф, король Испании, непрерывно жаловался на недостаток уважения, которое полагалось ему как старшему в роде Бонапартов. Луи, король Голландии, показал себя и некомпетентным, и недостаточно лояльным по отношению к брату – он вздумал считать себя и в самом деле монархом, ответственным за благосостояние своих подданных, и пытался защищать их от налогового гнета Империи. К тому же он совершенно не ладил со своей супругой, Гортензией де Богарнэ, и жили они в основном раздельно.

Жером, король Вестфальский, был просто мальчишкой, получившим игрушечное королевство, но не с куклами и солдатиками, а с парой миллионов вполне настоящих людей. Он не думал вообще ни о чем, кроме красоток, лошадей, карет (у него их было полсотни) и развлечений.

Сестры вели себя не лучше.

Так, Полина, княгиня Боргезе (в 1803 году Наполеон выдал ее замуж за отпрыска этого знатнейшего рода), вела себя так вольно, что служила пищей для самых скандальных сплетен. Мужа она не любила, друзей находила себе по собственному выбору, и даже позировала обнаженной Канове для мраморной скульптуры – поступок по тем временам совершенно неслыханный.

Но по крайней мере она не занималась политическими интригами, в отличие от своей сестры Каролины.

Когда Наполеон в январе 1809 года примчался в Париж, получив сведения о возможном заговоре Талейрана и Фуше, он знал, что в их интригах принимал участие и третий заметный человек – Мюрат, король Неаполитанский.

И он знал – и знал очень хорошо, – что Мюрат храбрый, но не слишком умный генерал кавалерии, и что сам-то он на заговор не способен, и что если Талейран и Фуше намечают его на роль преемника Наполеона, то преемником он будет чисто витринного характера, а править будет триумвират из Фуше, Талейрана – и сестры Наполеона, Каролины, супруги недалекого короля Неаполя.

Каролина Мюрат, урожденная Бонапарт, и на заговор была способна, и мужем своим управляла как хотела.

Наполеону не повезло с родственниками – даже если и не поминать его брата Люсьена.

V

Констан Люсьена не любил. То есть… как хорошо вышколенный слуга, он, конечно, не позволяет себе прямого осуждения члена императорской фамилии, но гадости про него рассказывает с истинным удовольствием.

Например, замечательную историю о том, как Люсьен подцепил некую молодую актрису и взял ее на содержание. Он поселил ее в красивом доме, щедро давал ей денег на приемы и развлечения, дарил роскошные драгоценности, а потом, когда она ему надоела, навестил ее и сказал, что ее бриллиантовые украшения недостаточно хороши и что он велит их переформировать в новые уборы и дополнить новыми камнями.

Он забрал ее шкатулку – и больше она своих драгоценностей не видела.

А через пару дней к ней явился человек сугубо прозаического вида и задал деловой вопрос: намерена ли она возобновить аренду его дома или собирается переезжать?

Дом, в котором жила бедняжка, оказался не ее собственностью, как она было подумала, а всего-навсего съемным жильем, хотя и самым роскошным.

Поверить в эту историю очень легко, потому что, даже не вспоминая про подвиги Люсьена с получением нужных результатов референдумов, он в качестве дипломата проделал такой трюк: будучи послом в Испании (еще в период Консулата), он пообещал королю пособить ему в получении некоторых уступок в договоре с Францией.

Однако, получив огромную взятку, в несколько миллионов франков золотом, да еще и несколько очень ценных картин в придачу, нужных результатов он, увы, не добился.

Наполеон договор в его формулировке не утвердил.

Тогда Люсьен ночью бежал из Мадрида, не забыв прихватить с собой картины и позабыв попрощаться с королем Испании. Денег ему он, конечно, не вернул.

То есть Люсьен Бонапарт был, конечно, редким прохвостом, но по крайней мере в одном случае Констан наводит на него явную напраслину.

Он утверждает, что Люсьен, занимая в то время должность министра внутреннух дел, тайно продал Англии зерно, заполучить которое Англия желала – процитируем Констана – «…потому, что завидовала нашему благосостоянию…».

Вот в это верится с трудом. Англичане в ту пору могли покупать зерно в России, в Пруссии и вообще повсюду, где были излишки хлеба, и вряд ли стали бы покупать его во Франции.

A в период «континентальной блокады» Наполеон вообще давал лицензии на продажу в Англию зерна – он рассматривал это как средство выкачать у англичан их золото.

Так что какие уж тут «…тайные продажи…»?

Однако надо прибавить, что Люсьен, при всех своих качествах, был человеком, не лишенным ни отваги, ни самолюбия. Когда его царственный брат приказал ему развестись с его второй женой, дамой сомнительной репутации, он отказался наотрез. Мало кто рисковал спорить с Наполеоном – и страсти накалились настолько, что Наполеон заявил Люсьену, что его жена – шлюха.

«По крайней мере, моя шлюха молода и красива!» – ответил ему Люсьен, что было, право же, не слишком красивым намеком в отношении Жозефины.

В итоге Наполеон прогнал его и велел не показываться ему на глаза.

Люсьен поселился в папских владениях, и даже соблазнительные примеры его братьев, становившихся королями, не сдвинули его с его позиции – разводиться с женой он категорически не хотел.

Можно предположить, что, несмотря на весь свой гнев, император испытывал по отношению к своему брату Люсьену и долю уважения. Он и сам сейчас находился в положении, когда должен был выбирать между политическим решением и личными чувствами, и чувства эти, несмотря ни на что, в его душе все еще звучали сильно.

Ему надо было решаться на развод.

VI

Впервые этот вопрос – о разводе и о новом браке – был поднят самим Наполеоном во время его свидания с Александром в Эрфурте. Вот что он сказал ему – если, конечно, верить Талейрану, в мемуарах которого слова Наполеона и приводятся:

«…Беспокойная жизнь меня утомляет… я нуждаюсь в покое и стремлюсь лишь дожить до того момента, когда можно будет безмятежно отдаться прелестям семейной жизни, к которой меня влекут все мои вкусы. Но это счастье… создано не для меня. Без детей не может быть семьи, а разве я могу их иметь! Моя жена старше меня на десять лет.

Я прошу простить меня: все, что я говорю, может быть, смешно, но я следую движению своего сердца, которое радо излиться вам…»

Звучит все это вполне правдоподобно.

Наполеон и Александр действительно говорили на эту тему, это известно совершенно точно. Более того – само ведение деликатного дела о сватовстве, которое как бы и не было сватовством, было поручено Талейрану, так что он мог знать все подробности. О том, как это происходило, можно послушать самого Талейрана.

Вот что он пишет в своих мемуарах:

«…Наполеон, довольный проведенным днем, надолго задержал меня после вечерней аудиенции. В его волнении было что-то странное; он задавал мне вопросы, не дожидаясь ответов, он обращался ко мне и пытался высказать что-то скрывавшееся между слов. Наконец он произнес веское слово «развод».

«Его предписывает мне, – сказал он, – судьба, и этого требует спокойствие Франции. У меня нет наследника. Жозеф ничего собой не представляет, и у него только дочери. Я должен основать династию, но я могу это сделать, лишь вступив в брак с принцессой из одной из царствующих в Европе старых династий.

У императора Александра есть сестры, и возраст одной из них мне подходит. Поговорите об этом с Румянцевым [2]. Скажите ему, что после окончания испанского дела я готов на его планы раздела Турции, остальные же доводы вы найдете сами, так как я знаю, что вы сторонник развода; могу вам сказать, что такого мнения держится и сама императрица Жозефина».

Талейран немедленно подхватил разговор и сразу же взял инициативу на себя. Он сказал Наполеону следующее:

«Если ваше величество разрешит, то я ничего не скажу Румянцеву… я не считаю его достаточно проницательным. И затем, после того как я наставлю Румянцева на правильный путь, ему придется повторить императору все сказанное мною, но сумеет ли он это хорошо сделать?

Я не могу быть в этом уверен. Гораздо естественнее и, могу сказать, гораздо легче серьезно поговорить по этому важному делу с самим императором Александром. Если ваше величество разделяет такую точку зрения, то я возьму на себя начало этих переговоров».

Наполеон не хотел выглядеть просителем, опасался унизительного отказа и, по-видимому, почувствовал облегчение, передавая столь деликатное дело в руки своего хитроумного министра:

«В добрый час – но только запомните, что не надо говорить с ним от моего имени; вы должны обратиться к нему как француз, чтобы он добился у меня решения, которое обеспечит устойчивость Франции, так как после моей смерти ее судьба может оказаться ненадежной.

Выступая в качестве француза, вы можете говорить все, что вам угодно. Жозеф, Люсьен и вся моя семья дают вам хорошие доводы для доказательств; вы можете говорить о них все, что вам заблагорассудится, так как для Франции они не представляют ничего…»

О том, что Талейран посоветует царю сделать прямо противоложное и на сватовство Наполеона ни в коем случае не соглашаться, он, конечно, и не догадывался. Вот что пишет по этому поводу Талейран в своих мемуарах:

«…Сознаюсь, что новые узы между Францией и Россией казались мне опасными для Европы. По моему мнению, следовало достичь лишь такого признания идеи этого брачного союза, чтобы удовлетворить Наполеона, но в то же время внести такие оговорки, которые затруднили бы его осуществление. Все искусство, которое я считал нужным применить, оказалось с императором Александром излишним. Он понял меня с первого же слова и понял точно так, как я хотел…»

Что правда, то правда. Царь Александр Первый был человеком тонким.

VII

Александр сделал так, как ему посоветовал Талейран, – ответил, что лично был бы рад, но рукой сестер может располагать только с согласия матушки, и так далее. Наполеон в «…уклончивом согласии…» услышал то, что хотел услышать, – согласие.

Царь столь же уклончиво обещал помощь против Австрии. Все это было до Ваграма. А после Ваграма выяснилось, что военная помощь оказалась сугубо эфемерной, а Екатерина Павловна, та самая «…сестра царя подходящего возраста...», тем временем вышла замуж.

О ее браке с наследником герцога Ольденбургского мы уже говорили, но есть смысл добавить несколько слов и о самой Екатерине Павловне.

Назвали ее в честь ее великой бабушки, Екатерины II, и своей тезке она нравом и характером – если не размерами власти – вполне соответствовала. Слухи о возможной брачной комбинации между Наполеоном и этой российской принцессой ходили со времени Тильзита, и по-видимому, вначале она была не против.

Как-никак в положении императрицы Франции есть немало приятного… Но Екатерина Павловна, как уже и говорилось, была своенравна и в поведении довольно свободна.

 Например, ей приписывали бурный роман с князем Багратионом, который в России после несчастной Аустерлицкой кампании 1805 года стал просто национальным героем, и утверждалось, что именно поэтому она и прониклась «…духом патриотизма и ненависти к корсиканскому чудовищу…».

Поручиться не могу – мало ли какие слухи ходят вокруг особ высокопоставленных, но Екатерине Павловне приписывался и роман с собственным братом, царем Александром, причем, в отличие от предполагаемой интимной связи Наполеона с его падчерицей Гортензией, здесь, похоже, и правда что-то было.

Во всяком случае, на это есть глухой намек у Е.В. Тарле, к передаче скабрезных историй вовсе не склонного.

Он обронил как-то, что «…по какой-то причине этот брат этой сестре прощал решительно все...».

Как бы то ни было, царь и правда был к Екатерине Павловне очень привязан, часто с ней советовался, в том числе и по политическим вопросам, и на браке ее вовсе не настаивал – не то что на браке с Наполеоном, a вообще – ни с кем. В 1809-м ей исполнялся 21 год, что в то время было чуть ли не возрастом старой девы, замуж девушки выходили и в 14.

Так что ее скоропалительный брак с владетельным князем третьей категории действительно выглядел как способ уклониться от полуобещания, данного Александром Наполеону в Эрфурте, – и Наполеон сделал из этого выводы.

15 декабря 1809 года был формально подписан протокол развода. Жозефина удалилась в оставленный ей в полное ее распоряжение дворец Мальмезон, а церковь была запрошена на предмет подтверждения развода.

Это было сделано совершенно моментально, буквально с обратной почтой – за папу Пия VII это сделали его советники-кардиналы; разводы католической церковью не одобрялись, но в данном случае, как говорит Е.В. Тарле, «…очень уж влиятелен был проситель…».

Французскому послу в Санкт-Петербурге было поручено неофициально запросить царя по поводу руки другой его сестры, Анны, которой уже исполнилось 16 лет. В самых вежливых выражениях было отвечено, что Александр Первый лично очень желал бы породниться с великим человеком, которым он так восхищается, но вот его матушка считает, что Анна еще слишком молода, и так далее.

Запрос был сделан в последние недели января 1801-го, а между тем 28 января во Франции было собрано совещание высших сановников Франции, обсуждавшее развод государя и возможные варианты его нового брака. Двор в этом смысле разделился на «русскую» и «австрийскую» партии – Фуше стоял за «русский» брак.

Человек он был сугубо практический: поскольку Россия была могущественнее Австрии, дружить надо было с ней. Через 9 дней после совещания из Петербурга пришли сообщения, что «…вдовствующая императрица Мария Федоровна желала бы несколько отсрочить брак, ссылаясь на молодость своей младшей дочери…».

В тот же день австрийский посол в Париже, Клемент фон Меттерних, был запрошен насчет руки эрцгерцогини Марии-Луизы, 18-летней дочери императора Франца.

Меттерних моментально и даже не запрашивая свой двор заявил, что Австрия согласна – вопрос успели обдумать заранее, сразу после объявленного развода Наполеона с Жозефиной.

Брачный договор был изготовлен уже на следующий день, 7 февраля 1810 года – благо, уже был готовый образец. В архиве нашли копию брачного договора между последним королем династии Бурбонов, правившим до Революции, – Людовиком XVI – и австрийской эрцгерцогиней Марией-Антуанеттой, ставшей его супругой. Как и ее муж, ее казнили в Террор.

Она была теткой императора Франца, сестрой его отца.

VIII

«У политики нет сердца, а есть только голова» – так Наполеон сказал Жозефине, извещая ее о разводе. Наверное, еще с большими основаниями то же самое мог сказать и император Франц, отдавая дочь замуж за человека, поднявшегося к пурпуру Империи из полной неизвестности только силой Революции – ну, и собственного гения, конечно. Однако, как бы тяжело ни далось австрийскому императору его решение, оно было принято – брачный договор он ратифицировал моментально.

Известие об этом пришло в Париж 21 февраля 1810-го, а уже на следующий день в Вену выехал Бертье. Ему было поручено изображать собой жениха – церковный брак должен быть совершен заочно, в Вене, и как можно скорее. Сам Наполеон в Австрию не поехал, как всегда, поручив Бертье всю, если так можно выразиться, «…подготовительную работу…».

По-видимому, к вопросу о женитьбе он подошел, исходя из тех же принципов, что и при ведении военной кампании. Вообще-то дело было обставлено все-таки более сложно – ну никак Бертье не мог изображать мужа юной эрцгерцогини в одиночку, это было бы неприлично. В сложную церемонию был включен и дядюшка невесты, эрцгерцог Карл, столь недавно сражавшийся с Наполеоном под Эсслингом и Ваграмом.

Дело было обставлено следующим образом – послушаем Е.В. Тарле:

«…Маршал Бертье и эрцгерцог Карл вдвоем с достоинством проделали все те манипуляции, которые подобало проделать жениху. Читатель, несомненно, несколько удивится и спросит: как это возможно – двум лицам изображать отсутствующего жениха? Удивлялись и современники, не искушенные в деталях царственных свадеб.

Бертье был послан Наполеоном в Вену изображать собой императора Наполеона и формально просить руки Марии-Луизы, а эрцгерцог Карл, по просьбе и прямому приглашению Наполеона, должен был явиться в церковь, и здесь Бертье вручил ему Марию-Луизу, которую эрцгерцог Карл (тоже, как до той поры Бертье, изображая собой Наполеона) повел к алтарю и стоял с ней рядом во время богослужения, после чего новая французская императрица была отправлена с подобающими почестями и свитой во Францию.

При проезде через вассальные страны (например, Баварию) ей всюду давали почувствовать, что она – супруга повелителя Европы. Наполеон встретил ее недалеко от Парижа, по дороге в Компьен. Тут только супруги в первый раз в жизни увидели друг друга…»

Наполеон сел к ней в карету, и дальше они уже ехали вместе.

К сказанному можно добавить пикантную деталь, которую Е.В. Тарле деликатно опустил: есть версия, согласно которой, встретив свою супругу в Компьене, он – воспользуемся эвфемизмом того времени – «…осуществил свои супружеские права…», не дожидаясь, пока карета доставит императорскую чету домой.

Байку эту пустила в оборот герцогиня Д’Абрантес, жена генерала Жюно. Принимая во внимание сложность дамских туалетов того времени, версия выглядит сомнительной.

Но Виктор Гюго, похоже, в нее верил, и это «…нетерпение влюбленного…» впоследствии почему-то приводило его в истинное умиление.

Hy, Гюго был известным ловеласом, так что – неудивительно.

IX

Примерно в том же наступательном духе в 1810 году Наполеон действовал и в вещах куда более важных, чем детали процедуры его вступления в супружеские права.

Отрезанные у Австрии польские провинции, доставшиеся ей после разделов Польши, были переданы Герцогству Варшавскому, за исключением одного небольшого округа, который он отдал России и который царь брать не хотел.

Дело было даже не в незначительности подарка, а в том, что Герцогство Варшавское получило значительное приращение и становилось уже чем-то большим, чем добавка к владениям короля Саксонии.

В военной теории того времени существовало понятие «операционного центра» – места, где можно было накопить и войска и необходимое им снабжение. Таким операционным центром во время недавней войны с Пруссией послужил Майнц.

Если сейчас, в 1810-м, император Франции нашел нужным увеличить ресурсы созданного им в 1807 году польского «как бы государства» – не планирует ли он создать операционный центр где-нибудь между Краковом и Варшавой?

И куда будет направлен вектор его возможного движения – за Неман, в пределы Российской Империи? И надо было учитывать и вполне возможный новый союз между Австрией и Францией. Насколько тесен он станет и не будет ли он направлен против России?

Талейран, например, давно предлагал Наполеону схему, при которой Австрия получала в качестве компенсации за все ее потери Молдавию и Валахию – места, на которые целилась и Россия и которые были ей обещаны на свидании в Эрфурте. Александру Первому и его советникам было о чем подумать – Россия оставалась с Францией один на один.

Кто знает – возможно, что решение уклониться от сватовства Наполеона было опрометчивым?

Важным раздражающим фактором в отношениях двух Империй служила система «континентальной блокады». Она текла как решето – все, кто только мог (или смел) ее нарушить, ее нарушали. Испания стала просто раем контрабандистов, порядки французской таможни действовали там только в тех местах, где непосредстсвенно стояли французские войска.

Но даже там, где правила вроде бы действовали, они действовали с огромным скрипом. Слишком велики были возможности для подкупа – в конце концов, обход пограничной таможенной стражи, перенесенный на часок-другой с какого-нибудь определенного участка побережья, мог временами быть оплачен суммой, равной полугодовому жалованью таможни.

Публика хотела иметь доступ к чаю и сахару, к табаку, перцу и корице – наконец, просто к качественному английскому сукну – и была готова за все это платить.

В борьбе с законом спроса и предложения никакие строгости и запреты не помогали.

Особенно там, где правление Наполеона носило непрямой характер. В России на запрет торговли с Великобританией лесом, пенькой и зерном смотрели примерно так же, как в современной России посмотрели бы на запрет торговли нефтью и газом с Евросоюзом – то есть с огромным раздражением.

Правительству поневоле приходилось смотреть сквозь пальцы на многочисленные нарушения запрета, который к тому же и в самом правительстве очень многие сами не одобряли. И примерно то же делали правительства других стран, имевших доступ к побережью, – даже правительство подчиненной Наполеону Голландии.

В итоге он принял меры – королевство Голландии было ликвидировано и присоединено к Франции, а Луи Бонапарт, голландский король, был переведен в Берг и Клеве в качестве Великого герцога. Поскольку Мюрат стал королем в Неаполе, место оказалось вакантным. Заодно были конфискованы и другие владения в Северной Германии.

Одним из них было герцогство Ольденбургское.

Владетельный князь Ольденбурга, сын которого победил Наполеона в борьбе за руку великой княжны Екатерины Павловны, перестал быть владетельным.

***

Примечания
1. Мария Федоровна; до перехода в православие – София Мария Доротея Августа Луиза Вюртембергская (Sophia Marie Dorothea Augusta Luisa von W;rttemberg) – российская императрица (с 1796-го, с 1801-го – вдовствующая), вторая супруга императора Павла I, мать Александра I.
2. H.П. Румянцев – русский министр иностранных дел в то время. Сын П.Румянцева, знаменитого фельдмаршала Екатерины Великой. С 1809-го – Государственный канцлер. Убежденный франкофил, сторонник дружественных отношений с Наполеоном. После нападения Франции на Россию его (в июле 1812-го) разбил паралич.