Я, Осень

Он только что вернулся из магазина напротив. Когда он пересекал улицу, взвешивал яблоки и складывал в корзину бутылки с питьевой водой, никто не обращал на него, спрятавшегося под широким капюшоном темно-синей толстовки с эмблемой профессионального футбольного клуба на груди, никакого внимания. Никто не тыкал в него пальцем, не просил автограф и не пытался с ним сфотографироваться. Он даже начинал думать, что в этом забытом богом городке, затерявшемся где-то на краю мира, он мог спокойно сбрить свою щетину и, сбросив с головы капюшон, отправиться прогуляться в погожий летний выходной в городской парк, и все равно остаться неузнанным. Но теперь он не собирался проверять свое предположение. Да и возможности такой у него не было. Не было, потому что все погожие летние выходные остались позади. И теперь на дворе была осень. Поздняя, грязная осень, приправленная запахом отчаяния. Этот запах…  Ему было больно вдыхать его. Он разрывал легкие изнутри. Ему хотелось лежать и даже не открывать глаз. Он с огромным трудом заставил себя одеться, чтобы сходить в магазин и купить хоть какой-то еды. Ведь есть ему тоже совсем не хотелось. Он потерял в весе сколько? Восемь? Десять килограммов? Он не знал. Его лицо осунулось, щеки впали, но ему было плевать. Если бы нашелся кто-то, кто спросил  его сейчас, где он планирует взять силы, чтобы прожить оставшуюся жизнь, он бы задумался на секунду, а потом честно ответил, что он не знал, где взять силы, чтобы дожить до декабря.
Он закрыл за собой дверь, стянул с головы капюшон, и не глядя бросил пакет с покупками на пол. Снял кроссовки и протиснулся в единственную комнату. Тесную, но зато с двумя большими окнами. Вид из этих окон и ширина подоконников и заставили его остановить выбор на этой мрачноватой, испещренной неровными углами квартире. Он одернул штору и влез на подоконник. Устроился поудобней, пристроив под спину, лежавшую тут же подушку и ссутулившись  посмотрел на кусочек готовившегося к зиме города.
 Мысли не давали ему проникнуться открывавшимся из окна видом, не давали насытиться кисло-сладким настроением смерти, которым день ото дня все сильнее пропитывался ноябрьский воздух. Мысли беспорядочно метались в голове, то увлекая его в будущее, которое никогда не настанет, то бросая в прошлое, которое он с трудом помнил. 
-Ты знаешь, - сказал он тишине пустой квартиры, - самые честные, самые радостные отношения между мужчиной и женщиной возникают в тот момент, когда они впервые, почти мельком видят друг друга. Вот она открывает дверь торгового центра, и выглядывает на улицу, словно ищет кого-то, с кем договорилась о встрече. А он не спеша проходит мимо и смотрит на нее.  Хватает доли секунды, чтобы ее образ очаровал его. Откуда-то из глубины его существа поднимается чувство ни с чем несравнимого приятия. Она  кожей ощущает на себе его взгляд и поворачивает голову. Их взгляды встречаются на бесконечно долгое мгновение. Он почти проходит мимо, но перед колонной здания, которая навсегда спрячет его от ее взгляда, он останавливается и оборачивается. Она смотрит на него и улыбается. И вот эта ее улыбка настолько искренна, настолько свободна от подоплеки, что с ней не может сравниться ничего. Он чувствует это. Эта улыбка проникает в самое его сердце. В этот самый момент они по-настоящему близки. Вряд ли мужчина может быть ближе к женщине, чем в этот момент.
- Это очень интересно, - послышался голос из-за окна, - продолжай!
Это был голос осени. Последнее время она отвечала ему все чаще.
- Ты снова пришла, - кивнул он сам себе и продолжил, - в этот самый момент, мужчина и женщина так близки. И в этот же самый момент, у мужчины  есть два пути.  Остановиться, развернуться и подойти к ней. И тогда все испортится. Клянусь, все испортится! Что бы он ни сказал, что бы она ни ответила. Как бы ни закончилось это знакомство, коротким не сложившимся разговором  за  столиком в кафе или  поздравлениями внуков с золотой свадьбой. Все испортится в то мгновение, когда он шагнет ей навстречу.
- Ты, правда, так думаешь? – спросила осень.
- Правда,  - кивнул он  своей невидимой собеседнице, - Но есть и второй путь. Заколебавшись на долю секунды, шагнуть за колонну.  Тогда она навсегда останется для него чудом, мечтой. Он забудет о ней через пару часов, может быть дней, но он никогда не испортит ее для себя. Никогда.
- Я видела это. Девушка с татуировками на плечах, верно? Я была там. Неужели, ты жалеешь, что остановился тогда? Это было так чудесно. Ваше знакомство было таким светлым.
- Но оно разрушило мечту…, - он поежился.
- Мечту?! – хмыкнула осень, - оно подарило тебе жизнь! Помнишь, как ты улыбался, когда вы вместе смотрели в это окно?
- Но теперь ее нет, - он поморщился, словно от зубной боли, - сегодня здесь только одиночество.
- Мой урожай тем богаче, чем больше в этом городе одиноких, это верно! - усмехнулась осень, и по бульвару пронесся порыв ветра, подхвативший по дороге пустой пластиковый пакет и швырнувший его в скрюченную старушку, плетущуюся вдоль дороги, - но, на самом деле, одиночество  совсем не всегда плохо.
- Правда? – он покачал головой, показывая, что не верит в услышанное.
- Правда, правда, - поспешила подтвердить Осень, - взять хотя бы твое одиночество.  Твое одиночество очень тихое. Ты укутан в него, словно в теплый плед. Мне нравится твое одиночество. Думаю, оно нравится и тебе.
- Тихое? – проговорил он, - Эта тишина… Она похожа на безразличие. Как думаешь, завтра настанет утро?
- Завтра ведь еще ноябрь. Значит настанет. Я знаю. Я не могу говорить за зиму или весну, но за себя я могу сказать с уверенностью. Завтра мое утро, и оно, непременно придет.
- Но в прошлом году уже был ноябрь.
- Был…
- Я уже видел ноябрьское утро. И не одно.
- Не поспоришь.
- Кто разбудит меня завтра? Я не хочу просыпаться. Я уже просыпался. Мне незачем открывать глаза, мне не на что смотреть. И если не найдется кого-то, кто решит разбудить меня, я буду спать, пока мое сердце не остановится.
- Ты думаешь, это должна быть она?  Девушка, с татуировками на плечах? Ты хочешь, чтобы завтра тебя разбудил ее голос? Честно?
- Нет, мне не интересны тени из прошлого.
- Но рядом с ней  ты улыбался. Я помню твою улыбку. Она была такой же искренней и теплой, как твое нынешнее молчание. Тебе так нравилось наблюдать, как она рисует свои круглые картины…
- И нравилось слушать ее стихи, - он тяжело вздохнул, - но теперь все это превратилось в разбитую мечту. У этого будущего больше нет магии. Оно навсегда стало прошлым.
- Но она могла бы вернуть тебе улыбку, - предположила осень и бросила на город порыв ветра.
- У меня есть мое молчание, ты ведь сама говорила, - он провел ладонью по лицу, словно пытаясь нащупать следы той самой улыбки.
- Разве улыбка не лучше молчания? – усомнилась невидимая собеседница.
- Это говоришь ты?! – он всплеснул руками, - Посмотри вокруг! Твой промозглый ветер и угрюмая серость… Они стерли с лиц людей все улыбки. Еще через час эта улица станет пустынной и молчаливой как… как ночное кладбище…
- Ты обижаешь меня. Все люди помнят и видят только плохое, никто не умеет ценить чудеса. Вы влюбляетесь друг в друга и дарите друг другу моменты сказки, с которыми ничто не сравнится, которые стоят целых лет жизни. Угрюмый, молчаливый ноябрь становится для вас временем волшебства. Серость неба не отвлекает от улыбки любимого, холодный ветер заставляет крепче прижиматься друг к другу, а дождь становится поводом весь день вдвоем не вылезать из постели, - клочки рваных облаков сгрудились и закрыли небо. Теперь улица внизу освещалась только тусклым светом фонарей. Осень продолжала, - Но уже в марте все становится другим. Она не видит в его глазах тепла, обвиняет в чем-то, плачет ночью. Он после работы решает заехать к друзьям, забывает поцеловать ее на ночь, замечает, что она плохо проглаживает рукава его долбанной рубашки. Все. Они видят только это. Никто не вспомнит о ноябре. Они забыли сказку… Ты делаешь то же самое. Ты говоришь, я стираю улыбки. Но ты забываешь сентябрь. Вспомни эти лучи солнца после двух недель дождей, эти золотые леса на фоне блистательно-голубого неба, чистейший воздух и совершенно особенное пение птиц. Вы называете это бабьим летом. Летом! Но это я – я! Осень. Это я дарю вам эти дни. И в эти дни улицы полны улыбок, поверь мне!
- Это похоже на правду, - он закрыл глаза вспоминая.
- Ты проснешься завтра, - пропела осень, - Всегда найдутся причины проснуться.
- Конечно, - обреченно согласился он и спрыгнул с подоконника.
- Напиши ей!
- Что? – он словно ткнулся в стену.
- Ты слышал меня, - в осеннем голосе проскользнуло раздражение, - напиши ей письмо. Забудь свои никчемные сомнения, выбрось к черту свою глупую гордость! Просто напиши ей!
- Написать? – он стоял возле окна с опущенными плечами, взгляд растерянно блуждал по рисунку дешевого линолеума, - Что написать? Сообщение? Она удалила меня из друзей…
- Уррр, - прорычала осень, - забудь про идиотские компьютерные сети! Напиши ей письмо! Настоящее письмо! На бумаге!
- Письмо? – теперь он выглядел еще более растерянным.
- Именно! - воскликнула осень, взметаясь вверх подхваченными с мостовой разноцветными листьями.
 - Письмо, - пробурчал он, - Она не хочет обо мне слышать. Она ясно дала это понять. Я… Я не буду навязываться. Это неправильно…
- Чушь, - прошелестел голос за окном, - Я оставлю тебя одного… Но, ты же понимаешь, я не могу уйти совсем. Еще двенадцать дней. Напиши ей!
Голос утих. А ветер понесся на запад, вдоль проспекта, мимо здания театра, спящего фонтана, холодных витрин модных магазинов, светофоров, аптек, здания старого цирка… И дальше, дальше, дальше…
Тряхнув головой и с трудом проглотив подступивший к самому горлу комок, он отправился на кухню и зажег газ на плите. Налил в когда-то блестящий чайник воды из только что купленной бутылки и поставил на огонь. Задумался, а потом прошел в комнату, пошарился среди  документов
(что-то из прошлой жизни),
бесполезно громоздившихся на полке, и выудил несколько чистых листов. Нашел в ящике ручку. Положил находки на стол и медленно опустился в стоявшее рядом кресло. Затравленно посмотрел сначала на бумагу, обжегшую глаза своей белой пустотой, потом на окно, потом снова на бумагу. Из кухни донесся свист закипевшего чайника. Но он не обратил на это внимание. Ссутулившись над листом, он взял в руку ручку. Рука ощутимо подрагивала
(да что там подрагивала… рука дрожала, как после трехдневной пьянки).
Паника заполнила живот и начала подниматься к сердцу, норовя обхватить его своими холодными пальцами. Ему захотелось кричать. Вышвырнуть ручку и разорвать чертову бумагу…
Но он наклонился вперед и как мог аккуратно вывел в верхнем левом углу:
«Здравствуй, Маша…»