Содом

«Не перепрыгнуть время, разделившее происходящее во мне от якобы произошедшего».
Семеон-философ.
Не так давно в наше захолустье заехал один преинтересный тип. Привез с собой целую кучу литературы, коею с удовольствием и не без причины, видимо, распространял среди нашей не сильно ученой читающей публики. Я заинтересовался одной книгой, посвященной истории городов Содома и Гоморра, как известно теперь, не так давно стертых с лица земли. Книга очень знаковая, собственно, есть мнение, что она и была целью прибытия к нам этого ученого мужа, который ее распространяет. Остальные книги были безделушками в сравнении с этим трудом за авторством нескольких именитых даже в наших краях писателей. Мне была дана честь лично общаться с лордом Гартонгом, поскольку я единственный так или иначе имеющий отношение к науке человек в нашем краю. Я узнал, что Лорд объездил уже всю Италию, был в Германии, посетил Францию, и вот после нашей провинции отправляется в южные земли славян. Также он поведал мне, что книгу переписывают и размножают почти во всех монастырях Франции и Италии, по заказу самого герцога, что дает все основания полагать, что книга значимая и должна сыграть некую таинственную роль в будущем не только нашей страны, но и мира. По сему, как только город наш покинул господин лорд, я отправился в наши архивы и попытался найти, что-нибудь о городах Содоме и Гоморра. Информация оказалась крайне скудной. Посоветовавшись с настоятелем нашего монастыря, я решил, немедленно, организовать личную экспедицию в оставшиеся близлежащие города, что были некогда добрыми соседями злополучных Гоморры и Содома. Собрав все необходимое для исследований: книги, бумагу, перья, чернила, я попросил нашу местную благодетельницу госпожу Левенталь подбросить меня до ближайшего к нам транспортного города Г, так как она все равно собиралась туда, к своему родственнику и любезно выделила мне место в карете. Оттуда же я добирался на почтовых две недели до города М, что лежит южнее Италии, откуда уже было полдня езды и час ходьбы до ближайшего к Содому, уцелевшего города Ж. Там я остановился в местной гостинице, посетил местных вельмож и поборников науки, чтоб не обидеть никого и не лишиться головы, как, сами знаете, часто у нас бывает, затем сразу же отправился в местные монастыри и книгохранилища, где собрал много нужной и интересной информации касательно городов Содома и Гоморры, но самое интересное узнал я от одного старичка, у которого всю жизнь в Содоме прожил его родной брат, который вместе с Содомом и умер, но пока это не произошло брат его часто бывал в гостях у старика, заезжая по своим торговым делам, он и поведал старику, а старик мне эту преинтересную историю, которую я передаю слово в слово с некоторой только правкой диалектической речи сказателя. Прежде, чем перейти непосредственно к запискам, должен уведомить, что старика было найти не так уж и просто, на него я вышел спустя месяц блужданий в городе и его окрестностях, за это время я общался со многими людьми и многое узнал, как о Содоме, так и о Гоморре, но всегда цепочка вела меня к этому старику, все чаще и чаще я слышал о нем, с кем бы не говорил, но все оставлял его напоследок, пока не посетил все интересующие меня места, имевшие отношения к истории города и его жителей, и не переговорил со всеми учеными и не очень людьми, но и последний из них сказал мне тоже самое: иди к Н. Так звали старика. И я, наконец, пошел. И действительно, это было единственным верным решением с самого приезда моего в город. Я записал все, что он поведал мне, и, найдя экспедицию свою исчерпанной, посетил остатки города Содома, после чего вернулся в свою родную захолустную Л. Теперь работаю над книгой на основе вышеперечисленных исследований. Возможно, она послужит значимым подспорьем в изучении этого вопроса, который, следует знать, тревожит многие высокие умы нашего времени. Напоследок добавлю, что буду иногда прерывать свою повествование, чтобы изложить вам кое-что из моих посещений и встреч во время пребывания в Н. Да прибудет с нами Бог.
P.S. Все эпиграфы — за авторством знаменитых умов нашей эпохи.

I
Амир лежал в кроватке и смотрел, как за окном падает снег. Той зимой выпало много снега. Такое редко бывает в этих краях. Обычно снег напоминает медленно падающий дождь. Дождь из снежных хлопьев, сразу тающий на земле. Слегка припорошенные дороги – обычное явление для здешних зим. Амир помнил, как в полуденных сумерках, заслонив слабый свет из окна над ним навис кто-то, волосы распустились, упали на него, коснулись лица, чужое лицо приблизилось, и что-то мокрое заерзало по его губам, залезло в рот. Глаза застили слезы, скоро мама вернулась в комнату и взяла свой драгоценный кричащий комочек на руки. Неприятное проходило, забывалось, откладывалось в подсознании.
Скоро снег растаял, по земле забежали ручьи, сестра вывела Амира за руку погулять, сделала для него маленький кораблик, и он сам пустил его в воду. Кораблик побежал вниз по воде, закрутился в ней и скоро скрылся из вида.
Прошло много зим, Амир стал подростком. Вся семья собралась за ужином. Отец рассказывал, что завтра пойдет в город. Бабушка просила рыбьи головы и высасывала у них глаза, а раков называла красными дьяволами. Брат с сестрой шептались и улыбались друг другу. Мать шикала на них, смотря молча на свои руки и слушая мужа.
Ночью Амир проснулся, когда еще в высоте были звезды и небо не отпускало черный цвет. Он вышел за двор, где росли кусты и было не стыдно омочить землю, - и услышал плесканье вод у берега речки. Он подошел к уступу и увидел внизу, первый раз в сознательном возрасте, обнаженную женщину. Эта была молодая девушка, живущая рядом, у которой некоторое время назад умер муж – и теперь она хозяйствовала одна, не успев родить детей. Ее волосы свисали со склоненной головы и касались водной поверхности. Спина направлялась изгибом, чтобы женщина могла набрать ладонями воды и плеснуть ее на бело-розовую кожу. Ноги ее слегка дрожали в прохладной реке и по телу ползли мурашки. И мурашки ползли и по телу Амира – и заползали даже в уши, раскаляя их до неприличной красноты; и все лицо горело, и глаза налились свинцом и будто застыли в своей неподвижности. Его рука самопроизвольно спустилась вниз и крепко сжала…
Амир не заметил, как на мир сошла благодать и окрестности наполнились первым тусклым светом. Он только продолжал созерцать прекрасную, богом данную человеку девушку и не разжимал в оцепенении руку. Она стала уходить, омыв освежевшее тело, и повернулась в сторону своего дома, где в окнах горели свечи и казалось, что там кто-то присутствовал. Амир стал поворачивать голову, провожая девушку взглядом, и черная борода отца совсем неожиданно очутилась перед ним. Отец внимательно глядел сыну в трепетные глаза и не говорил ни слова, потом опустил взор вниз — и снова поднял; и развернувшись, молча ушел. Амир отдернул руку и, тяжело дыша, всматривался в таинственность светлых окон, из которых слышался непринужденный смех. Он бросился к дому и, уткнувшись лицом в подушку, обессиленный, заснул.
Отец никогда не говорил с ним об этом и даже не напоминал об оном видом. А Амир все взрослел и целенаправленно выходил ночью на улицу и ждал, когда снова выйдет совершить омовение прекрасная дева зрелости. И сестра чувствовала изменения в нем и по утру замечала часто за ним новое в пробуждении, — и, в страхе незнания, удалила свою кровать от его. Мать наказывала сыну чаще посещать очистительные ритуалы в городе и звала его в сад, чтобы увлечь трудом, а сама с тоской и опаской смотрела на сына.
Проходила весна за весной. Тело юноши мужало и обрастало шерстью, и здоровый полезный труд на свежем воздухе оформили мягкое мясо в упругие мускулы. Курчавые черные волосы блестели на солнце, губы налились кровью, ноздри широко вздымались, и взгляд хранил одержимость при виде женщин. И особенно их соседки.
В ночи горели все те же звезды, лишь некоторые канули в небытие, все та же река пела свою музыку, и та же трава стелилась под оголенную жизнь, — но новый человек лежал на охлажденной траве: его сердце наполнилось познанием женщины, и разумом установилась цель, — и лаская губами, его облегала своими телом все та же вечно молодая и прекрасная девушка. Только в этот раз ее звали Силия. Она с победным наслаждением, невозмутимо смотрела на него, расправляя пальцами кудри Амира, а он смотрел во мрак — в глубину бескрайности космоса.

II
Об их отношениях вскоре узнали родные, и жители окрестных домов давно бы побили Силию камнями, если бы та не имела покровителей и не оформила свое ремесло официально. Амир перетерпел стыд и таскался за ней, как щенок, но буйное пламя не получало уже должной поддержки и быстро угасло в сильной груди. Вернулся стыд, и Амир больше не смел взглянуть в глаза матери, сестре и отцу. Он ушел с Силией в город. Город назывался Содом.
Содомляне жили праздно, но в эту праздность вкладывали все свои силы. Силию здесь знали все, потому что горожане правили такими как она, и в то же время сами были в их полной власти. Силия привела Амира в главное, в Содоме, блудилище и растворилась в расплывающемся дурмане разврата. Амир познакомился за выпивкой с местным вором, который обкрадывал чужеземных богатых посетителей, охотников до вина и падших женщин, — и в этот же вечер напился с ним. Вор свел Амира с властителем всех разгульных домов в городе – здесь его называли Фаллом. Он покупал лучших мужчин и женщин для своих блудилищ, а самых красивых набирал в свою свиту. Амир оказался тем, кому не нужно платить за удовольствие, — тем, кого женщины сами готовы одарить чем угодно, лишь бы тот был в их руках.
— Как зовут тебя, мой юный прелестный друг?! – спросил Фалл у пьяного гостя, поглаживая толстое, мохнатое пузо.
— Амир!
— Мне нравиться имя: в нем есть смысл.
— Так назвала меня мать.
— Твоя мать, наверно, не догадывается, что привело тебя ко мне, а я знаю… Ты так напился из-за девушки?
— Я не дорожу больше ни одной девушкой.
— Правильно, мальчик: в жизни можно дорожить только одной вещью, которою я тебе не назову, и ты сам это решишь для себя.
Прошла минута молчания.
— Вы покупаете людей, я слышал о вас многое. Все говорят о вашей безнравственности, о суде и возмездии…
— Они все говорят о безнравственности, пока не откроют на это глаза. Тогда они говорят совсем другое, а больше стонут и истекают слюнями… А суд весь здесь: каждый, кто пришел убить меня, остался со мной… Только я не покупаю людей, мальчик. Я покупаю их души… особенно в цене идут юные застенчивые душеньки.
Молчание.
— Что ты делаешь с ними?
— Да что угодно! Плюю в них, пока не почернеют. Обсосу их косточки и выбрасываю псам… А больше всего мне нравиться смотреть, как жалит их змей, как загнивают потом ранки, как изворачивается душонка от прельщений и как тлеет на огне.
Фалл переменился в лице: натянул тонкие губы и зажег лукавый огонек в глазах:
– Но ты не бойся, Амир. Чему быть, того… Сам знаешь. Привыкнешь, полюбишь и останешься.
— Я не пришел, чтоб продаваться.
— А я и не думал. Просто пользуйся всем, что у меня есть, и ничего не будешь должен: достаточно, что ты красив и силен.
— А что с душой?
Фалл засмеялся.
— Ты говоришь о том, чего не понимаешь, лучше выпей еще! Утопи свое горе и не останавливайся на том, чего ты сегодня достиг. Будь пьян и ни о чем не думай. – Фалл грубо обнял Силию и раздвинул языком уста ее.
Амир только сейчас узнал Силию, но не задумываясь пошел за ней туда, где липкие от пота туши сливались в общем бреду неистовых оргий.

III
Однажды Амир с Фаллом гуляли по людным улицам в компании своих блудливых спутниц. Город желтел домами и кишел приезжими. Ряды торговых лавок заканчивались с одной из сторон большой аркой. Пожилой человек, прижав к стене, молодую девушку, жарко ощупывал ее всю, и его седая голова утопала в ее смуглой пышности.
Амир узнал его.
— Это нужные вещи, отец. Я согласен с тобой.
Обличенный оторопел и отстранился от девушки; она же прикрылась с притворным возмущением.
Отец сказал, немного опомнившись:
— Амир?! Как?! Зачем? Почему не навещаешь?!.. Мать с сестрой плачут о тебе…
— Я тоже плачу о них! Каждый день напиваюсь, сплю с чужими женами и плачу, отец! – Амир оголил грудь девушки, которую обнимал, и помял перед отцом ее прелести:
— Как тебе нравиться, отец?! Славный город! Хочешь ее?!.. А может Силию? Она тоже с нами! Старая шлюха!
Старик стушевался. Чуждые ему чувства захватили сознание и великим трепетом объяли запуганную душу.
— Я пойду сын, а ты… Навести нас как-нибудь… – И он ушел, растворившись в гуще толпы, с поникнувшей курчавой седой головой.
От Фалла не ускользнуло, что тоска в Амире с этого дня стала формироваться и вызревать в решение.
*
Солнце склонялось на запад, чтобы подарить Содому ночь и отдых от человеческой похоти. А утром оно снова вернулось – разбудить всех жаждущих. Лучи падали в окна, проницали воздух, заглядывая и в помещения, наполненные запахом пота и опроставшихся тел.
На пестрых азиатских коврах возлежали, не оставляя свободного места, вперемежку, голые, пьяные мужчины и женщины, изувеченные воины и вчера еще девственные девы, безобразные старики и дряблые старухи. Все слились в одну кучу, словно скользкий комок червей, и продолжали в нем копошиться.
Амир смотрел в высокие своды, безучастно слушая любовницу, а та водила виноградной кистью по его груди и, подперев другой рукой голову, трепалась о повседневном и бессмысленном. О том, что муж ее – купец – плавает по миру и привозит ей золото и жемчуг, которыми она украшает прелести.
— Твой муж ревнует? — спросил Амир, уставший от нее.
— Он сам дает мне денег, чтоб меня ублажали.
— А сам не любит тебя?
— Он любит, как и я, мужчин.
Женщина надкусила спелый плод и брызнула соком.
— Хочешь служить ему? Мой муж ничего не пожалеет для тебя.

Амир поднялся, отпил из кувшина вина и полил остатками чело прелюбодейки. Багровая влага разбрызгивалась по ее лицу, слегка лукаво улыбающемуся, затем смеющемуся, с позолоченным блеском зениц, и, наконец, остервенелым хохотом скрюченному в злобную гримасу. Все, что видел Амир, замерло льдом для него и стало фоном. Он выронил кувшин – и тот разбился об пол. Перешагивая через слипшихся в разврате скотов, идя по ним, Амир подошел к окну. Прохлада ночи из окна уходила, день обещал быть жарким, солнце уже начинало палить. Удушливый смрад комнаты не успеет выветриться, как снова его заменит новая вонь человеческих выделений. Содом оживал. Как гноящаяся язва, он нарывал в своей злой воле, утоляя не укротимую жажду наслаждения в грехе. Город Содом отпечатался и лежал на лицах спящих и тех, кто уже проснулся и брел куда-то с уставшим лицом. Этот город не отдыхал.
Амир вгляделся в одного молодого парня, лежащего со взрослым мужчиной, чье лицо украшено шрамами, и увидел в нем обтянутого кожей старика. Он сморгнул это видение, и перед ним снова лежал красивый голый юноша. Рядом лежала красавица, ее влажный рот был соблазнительно приоткрыт, но вдруг он развалился, как ветхая челюсть давно сгнившей в гробу и покрывшейся паутиной старухи. А рядом сцепились в жаркой схватке двое мужчин, они пожирали друг друга в похоти, целовали и покусывали, но Амиру показалось, что вовсе это не похоть, а будто неизгладимая боль мучает их обоих и заставляет извиваться в приступах судорог.
Метаморфозы преследовали его измученное неусыпным развратом сознание, реальность обрывалась сном наяву, а сны превращались в кошмары. Амир сбросил себя накидку и вышел на улицу голым. Он шел сам не знал куда и крутил в голове одно и то же воспоминание, как недавно заходил в блудилище Фалла один странник. Он кричал о предстоящей гибели города, а в него плевались и кричали ему богохульные проклятья! Одна из девушек измазала лицо ему калом, а стражник, схватив старика за шиворот, выкинул на улицу его как собаку.
«Содом умрет!» — вот, что сказал тот человек и о чем думал теперь Амир неусыпно. Все здесь было ненавистно ему и любимо им, он не знал, где еще можно найти людей так ненавидящих жизнь. Все они сгорали здесь, все они принесли сюда свой огонь, чтобы возжечь неугасимый факел Содома, и все они пожертвовали собой. И принеся сюда свою муку и положив ее на весы, взамен они получали забвение. Но утоления не было никогда: неутомимая жатва, беспробудная жратва и неутолимая жажда процветала в душах, и лица казались их листьями, купающимися в солнце еще вчера, а сегодня уже слетевшими по воле ветра в сухую траву.
Отчужденные, они погибали в грязи, которую сами же выбрали для себя, и, опорожняя себя от любви, изначально наполнявший их, они навсегда предавались пустоте и омертвению. Сладкий сок их душ питал их в это страдании, иссушая тела, которых ждало агония и смерть.
— Вечность и пустота! Содом умрет! – вскричал Амир, и на него обернулись какие-то бродяги. — Содом умрет! – закричал он снова и упал на колени. Сил больше не было. Кто-то толкнул его в бок ногой, и Амир повалился в пыль. Никто не узнал его, и проходящие стали плевать в него и не забывали плюнуть. Амир смеялся, хохотал и раздирал себе ногтями лицо и грудь как умалишенный.
Растерзанный, в пыли и грязи, он представлял собой жалкое зрелище. Кто-то позвал стражников. К этому времени Амир затих. Как комок грязи лежал он, и только белки глаз выдавали в этом комке что-то живое. И глаза эти смотрели в небо – в пустое синее небо, которое было точно таким же, как и вчера, но он не замечал этого раньше.
И вдруг он видел в небе огни.  Сначала это были лишь точки, огненные точки, возникающие в разных частях неба, но вот они нарастали, приближаясь, и соединялись в один надвигающийся пласт огня. Небо горело и небо падало на Содом. И Амир приподнялся из своей грязи и вытер оплеванное лицо, готовый принять на себя этот нерукотворный огонь с неба и прочувствовать каждой частицей вместе с другими жителями, как падет их великий город Содом.