Столовка слов

Работали мы в столовой слов. На раздаче Дуняша стояла, руки луком пахнут, – целый день сыпет да приговаривает озорно:
— Словчихи соленые, крошеные! Словчики под сметанкой! Словеса копченые! Словца дубовые в маринаде! Суп словесный «Горький»! Жаркое из словечены! На десерт словочки в сахарной пудре, с помазкой! Бутерброды студенческие, со словениной также!
Шеф-поваром был Евгений Никифорович, он первый придумал это. Я был третьем поваренком, помимо меня было еще их четыре штуки. Мы варили из слов супы и компоты, жарили котлеты из слов и резали салаты, намазывали на бутерброды, и подавали даже их живьем как есть, непрожаренными. Многие давились словами, но никто не жаловался, все равно приходили снова и снова. А мы готовили и готовили им слова, слова, слова. Мы готовили и готовили для них слова, слова, слова…

*
Профессор Очкофф спешил читать лекции; шевелились истертые карманные квадраты джинсов. По весеннему студеному Тверскому бульвару бежал он трусцой, неуклюже, с сумкой в руках. Очки успели запотеть от сильного дыхания и внутреннего сгорания, А погодка-то стояла та еще, морозцем ранним прихватило да зимой-зимушкой потянуло со всех щелей… задуло поземкой…

Пигма и Леон
Сегодня она пришла какая-то чувствительная, вся какая-то навеселе. Ездила к бабушке, к черту на куличики. Та подарила ей какой-то свитер, колючий и пахучий. Теперь носится с ним весь вечер; еще и с голой задницей. Бесстыжая, рыжуха! Я, в кресле развалившись, одной рукой тыкаю клавиши, другой почесываюсь. Она вертится там у окна, перед зеркалом в серванте.
— Только попробуй сказать, что он тебе не нравится, я обижусь!
И я молчу. Мне нравится ее задница, ее гладкая белоснежная попка. Чуть прохладная; и я прижимаюсь к ней горячей щекой и целую время от времени, когда подходит и вертит перед носом. Будто губами цапаешь сахарную пудру с булочки. Все мысли о сексе. Секс и музыка. Больше ничего. Так что там о Цое?
«Последний герой» — это песнь перерожденного декадентства, песня не смысла, но эстетики, стиля; Кобейн не имел стиля, но отсутствие стиля – тоже стиль…» Какой пафосный бред! Я ловлю себя на мысли, что мы болтаем о глупостях, как бабы, но продолжаю трепаться. Вот и третий, теперь перекрестный обстрел. Этот из Костромы, все пишет о своих би-приключениях, теперь он би, это модная тема «би», то так, то этак любят и хотят когда. Бинарный мир, бинарные люди. Люди ждут переменчивых перемен. Люди ждут, но трахаются в отчаянии, нихрена дождавшись. И стоило везти из Раменского эту пыльную ветошь! Какой же я злой и настырно-ублюдочный, просто гордость берет, а! Иди сюда, моя попочка, люблю трепать эти розовенькие пухлые щечки, эту вкусную мякоть, утопать в ней носом и… е..ать, опять на кухне что-то горит! Какого хрена она не может не пережарить ни одного блюда! Все время ем горелое! Дичь какая! Хочется трахаться над кастрюлями! И заколебал ты, Юра, со своим телекастером, он у тебя китайский, сам на нем играй!
Нет, она не страдала аллергией на сперму, как эти феминистки, но что-то было в этом определенно-отвратительное. Не могу забыть бабушкины сморщенные руки, ими вязала, хранила, слепыми глазами, больными пальцами, боясь, что пропадет пряжа. Чтоб ничего не осталось понапрасну без нее, милая-милая бабушка. Он дурак, сколько можно объяснять мне разницу между Телекастером и Стратокастером? Музыкант хренов, ладно бы играть умел, а то зажмет где попало и лупит что-нибудь невразумительное, и разглагольствует только! А помнишь, мы сидели на… Помню, блин, когда это было. Тогда все было иначе, нечего цепляться за старое. Вот мой «телекастер», в животике, который ты гладишь губами, музыкальный дебил. Скоро волосы на голове облетят, и так уже, как луковица, а все друзья и репетиции, лучше воскресенье со мной бы проводил, чем тащиться куда-то с этой дурой. Пигма, я люблю тебя, я побежал. Да пошел ты, дурак чертов!
И ничего не осталось русского, и имена даже подменяют клички, ориентированные на английское произношения. А еще эти церковники…