Останься со мной до утра

Сысой стоял неподалеку от станции «Выхино». Цыгане, торгаши, палаточная грязь, спешащий куда-то, ныркающий и снующий народ. И жаркое июльское солнце, блистающее, как королева на танцах у простолюдинов в деревенской тошниловке.
Сысой Аристархович Стежкин не любил жизнь. Но всеми своими ядовитыми соками жизнь, однако, просачивалась и в Сысоя и не давала покоя ему ни днем, ни ночью. Особенно, ночью: днем — еще куда ни шло, удавалось забыться в мирской суете, хотя людей Сысой не любил. Выбирал работу, максимально удаленную от них, последнее время работал на дому модератором, но даже Интернет-общение давалось ему с трудом.
Женщины у Сысоя не было. Долгое время он пользовался услугами проституток, но эти алчные пиявки быстро опустошили его карманы. Так что Сысой принял решение воздерживаться от плотских утех в течении года и на сэкономленные деньги купить резиновую куклу, что было им с успехом приведено в жизнь.
Уже полгода прошло, как Сысой Аристархович проживал с резиновой женой, у которой было все, как и у настоящей, вернее, так считал сам Сысой – упертый нигилист и безбожник. Что ему было до души женской, когда кукла имела все нужные ему для сексуального акта дырочки и всегда открытый рот, что ставило куклу в глупое положение, а Сысою позволяло наслаждаться превосходством. Где бы он нашел живую бабу с вечно открытым ртом? Сысой ненавидел всей душой женское существо, такое слабое и в то же время всегда под чьей-нибудь защитой находящееся.
Сысой грустно вздыхал, глядя на свою любимую куклу. Это началось у него совсем недавно. Что-то в кукле начало его раздражать, какая-то появилась в ней непослушность. Ночами он спал с ней, обнимал, целовал, облизывал с ног до головы, а утром мыл, купал. Он разговаривал с ней, открывал ей свои сокровенные мечты и желания, на днях отмечал с нею свое тридцатилетие, но вот... кукла никак не могла ему ответить, и Сысой стал понемногу разочаровываться в обрезиненной сексуальной жизни.
На «Выхино» он ездил по работе. И вот уже собирался возвращаться домой, как позвонила начальница. Он стал разговаривать, и в этот момент к нему подошла девушка. Сысой отмахнулся: ему нужно было договорить по делу с начальницей. Но тут же остановил собравшуюся было уходить девушку, попросив жестом и мимикой обождать чуть. Что-то было в ней беспомощное и многообещающее. На вид лет девятнадцать, худая, чуть сутуловатая, с красивыми, однако, обутыми в босоножки ногами, платьице с вышитыми луговыми цветочками, черные волосы чуть выше плеч, но самое главное: простецкие дурашливые глаза глупой провинциалки, приехавшей в Москву на «честные» заработки.
 Докончив разговор, Сысой внимательно выслушал девушку. Она просила его дать ей денег, чтобы позвонить.
— А чем ты расплатишься?! – без прелюдий спросил простодушный Сысой.
— Ну... – начала девушка.
— Ладно, пойдем со мной, я дам тебе и позвонить, и поесть, и денег, мы хорошо отдохнем с тобой?
Девушка оглядела его, словно ей было сейчас не все равно с кем выспаться, и, конечно, согласилась. Сысой на радостях поймал машину, и через час они были уже на хате. По дороге они зашли в магазин, где Сысой накупил жратвы и выпивки. Все это он, по приходу домой, вывалил из пакетов на стол, и сразу же предложил даме выпить:
—Водки, Таня?
— Давай водки, – сказала, повинуясь, Таня.
Сысой с Таней быстро опустошили стограммовые рюмки, и свекольного цвета щеки на лице Сысоя возвестили о возгоревшейся в нем похоти.
— Таня, – сказал Сысой, опустившись на колени. Голова его как раз оказалась напротив паха девушки. – Таня?!
– Что?
– Тебе нужно в ванную.
– Я хочу есть.
– Хорошо, ешь, а потом – в ванную.
Сысой нервно принялся открывать что попало из еды: консервы, конфеты, нарезал колбасу. Второй тост был за любовь. С двести граммов Таня насытилась и, жуя колбасу и покачиваясь, направилась в душ. Сысой ждал ее за закрытой дверью, как послушный пес. Через пять минут он уже обладал ею. Трещала его слабенькая холостяцкая постель, рвались простыни, пыхтела под Сысоем разрумянившаяся брусничного цвета Таня. Сопел и сам Сысой, почувствовав в себе такую силу, что готов был в этом экстазе хоть к ритуальному самосожжению: горели пятки, ерзавшие на простыне…
«Я как вино, — думал про себя он в этот момент. – С годами только крепчаю». —И рычал, кусал и заливал слюнями бедную провинциальную Танечку. Скоро все закончилось. На полу валялся презерватив…