Федя

     Федя - мужичок возрастом далеко за пятьдесят, но как далеко - определить не получается ни у кого. Ростом чуть больше, чем метр с кепкой, высохший, как стручок красного перца, провисевший не один год на солнышке и ветру. Лицо круглое, малюсенькое и все в неисчислимых морщинках. В любое время года Федя ходит в огромных, не по размеру, валенках, на которые надеты калоши, на голове - потрясающая шапка-ушанка, супротив которой даже видавшие виды ушанки выглядят молоденькими девочками в сравнении с дряхлыми старушками. Зимой на нем ватные штаны образца позапрошлого века и пуленепробиваемый от заскорузлости полушубок эпохи царя Гороха; летом Федя облачен в холщовые штаны, и длинный, явно с чьего-то чужого плеча видавший виды пиджачок, который придает ему облик человека во фраке из-за того,что спереди полы пиджака чаще всего заправлены  под ремень штанов, а  спинка свисает, почти как у дирижера, до земли.
     Независимо от времени суток, наш герой пребывает всегда в отменно ровном и веселом настроении, говорлив, охотно вступает в контакт, ко всем приветлив и радушен. Точнее, почти ко всем. Не любит он только дальнюю, аж через два дома, соседку Верку. Раньше они были в хороших отношениях, а потом меж ними пробежала кошка. Отчего да как это случилось, не знает никто, я тоже не знаю. Однако, есть у меня на этот счет подозрения. В прежнее время Федя нет-нет, да и заглядывал в рюмочку, а Верка - та вообще была большой любительницей дурной веселящей воды, как говорят наши земляки-нанайцы, и они, бывалоча, сиживали вечерами за бутылочкой, вспоминая дни минувшие. Однако, как-то под Новый год, Федя очень сильно простудился, шибко занедужил, болел долго и тяжко, а выкарабкавшись на свет божий, перестал спиртное даже на дух переносить, и до самой смерти лет пять-шесть ни грамма вообще водки не пил. Верка, бывало, по старой памяти заглядывала к нему на огонек в надежде на приятные минутки  за рюмочкой, но Федя был тверд, как партизан на допросе, и не поддался на ее уговоры. Думаю, что они просто поссорились на этой почве при очередной Веркиной попытке склонить Федю на старую дорожку.  Впрочем, это только мои домыслы, доказательств правоты моей досужей гипотезы у меня не было и нет.
      Уже лет семь или восемь Федя живет один в большом старинном казацком доме. С тех самых пор, как померла его мать, баба Фрося, как все звали ее в деревне. К слову сказать, и обликом, и фигурой, и размерами они были абсолютно одинаковы, вся только разница, что баба Фрося была опрятна и одевалась, как женщина, а так - даже лица у них были практически одинаковые.
      При доме огромный, в 30 с лишним соток огород, баня, хозяйские дворовые постройки, но Федя ничем не занимается. Во дворе - уныние и запустение. Огород отдал знакомому мужику, который  обеспечивает нашего героя всем необходимым в качестве арендной платы, поэтому у Феди зимой есть и картофель, и огурцы и все остальные продукты незамысловатого деревенского хозяйственного земледелия. К слову сказать, консервирует все эти штуки Федя самолично, и это пожалуй, почти единственная деятельность, которой он занимается. Еще он время от времени топит баню, колет дрова, топит дома печку и ездит в соседнее село за "пензией" и в магазин, отовариться на месяц. Иногда он немного рыбачит на удочку и подкармливает синявками и карасиками свою кошку Янку.
      В описываемые времена деревня вступила  в последнюю фазу умирания. Большинство жителей старшего поколения, дожив положенный срок, убыло в лучший мир, дети их, став уже тоже взрослыми или даже пожилыми, разъехались по белу свету. Дома осиротели, смотрели на мир подслеповатыми грязными окнами. Некоторые из них  разбирали и увозили в соседние села дети прежних хозяев, другие были куплены  приезжими людьми для ведения дачного хозяйства и общения с природой. Купил такой дом и я, аккурат в соседях с Федей. Раньше этот дом уже фигурировал в моих рассказах, я в нем встречался с рыбаком-романтиком Толяном.  С этой поры я стал бывать в селе еще чаще, практически каждую неделю жил там по два-три дня. Обычно это были пятница, суббота и воскресенье. Поэтому и встречи мои с Федей стали регулярными - хочешь - не хочешь, а сосед и никуда не денешься.
      Приезжая в село, я обычно  каждому из оставшихся жителей привозил какой-нибудь пустячный презент. Кому булку городского хлеба, кому батон, кому олюторскую селедочку. Не забывал при этом и Федю, естественно. Едва я останавливал машину перед воротами своей усадьбы, как в поле зрения появлялся мой герой. Картинно раскинув руки в сторону и приплясывая, он шутливо запевал песенку "Выйду на улицу"... мы здоровались, я передавал ему подарочек. Перекидывались парой слов, пока я открывал ворота и загонял автомобиль во двор, после чего присаживались на скамеечку. Федя обстоятельно докладывал мне все деревенские новости, не забывая попутно вплести и несколько фраз о новостях мировой политики. Через пять-семь минут он уходил и, как обычно, спрашивал: Львович, баньку-то топить?   Топи, говорю, Федя, топи, я внука привез, парить буду. Внуку тогда было чуток более четырех лет, но я его уже приучил к бане, и он понимал толк в паре не хуже бывалых мужиков. Федя уходил к себе, а я принимался за повседневные хозяйские дела. Тогда  у меня еще своей баньки не было, и я при любой возможности с удовольствием парился в баньке своего соседа.
      Ближе к вечеру сосед мой кричал из-за забора, что банька истоплена и можно идти париться. Мы с Дениской заканчивали дела, собирались, и важно и степенно шагали мыться. После бани  Федя всегда зазывал нас попить чайку. Сам он пил чай неимоверной крепости, я ему охотно составлял компанию, а Дениске мы делали что-то  подходящее  по возрасту.
      Во время чаепития Федя обычно рассказывал разные истории из своей жизни, где он бывал, кем  работал, какие люди встречались ему на жизненном пути.  Чуть было не забыл рассказать об одной важной черте его характера. Село, как уже знает читатель, стояло на берегу большой и рыбной реки, сюда ездило большое количество разного городского люда. Многие из них были постоянными гостями, хорошо знали Федю и так же, как и я, привозили ему разные гостинцы: печенье, конфеты, еще какие-то продукты и так далее. Так вот, Федя почти никогда ничего не съедал сам. Он угощал конфетами детишек, которые с ним охотно общались. Если ему привозили водку, то он угощал ей сельских мужичков, поскольку сам давно уже ее не употреблял.  Моего внука он вообще любил очень и припасал для него всегда самые лакомые подарочки,  легко догадаться, что Дениска  тоже любил ходить к нему в гости.  Полушутя-полусерьезно они считали себя друзьями, подчеркивая это при каждом удобном случае.
      В последние годы, когда число так называемых дачников стало гораздо больше, нежели число коренных жителей, в селе сложилась традиция. По окончании сезона на берегу устраивался праздник. Люди собирались на берегу реки, разводили костер, приносили нехитрую закуску и выпивку.  Шутили, смеялись, пели, разговоры житейские заводили.   Посиделки затягивались до глубокой ночи: река, ночное небо, костер, задушевные разговоры - все это создавало атмосферу обаяния, душевности и какого-то особого уюта, от которого становилось тепло на сердце, и совсем не хотелось идти домой.
      В один из таких праздников мой Федя раскрылся совсем с неожиданной стороны. Если в будние дни он всегда, как я уже говорил, был весел и благодушно настроен, то на праздниках он обычно сидел где-нибудь молча на бревнышке и слушал, что народ глаголит. В этот же раз, когда празднество пошло на спад, сосед мой вдруг попросил у гармониста его двухрядку.  Присел на бревнышко, развел мехи, пробежался пальцами по клавиатуре, заиграл какую-то мелодию и вдруг запел. Голосок у него оказался слабенький, высокий, типа тенорка с хрипотцой, но довольно приятный на слух. До этого никто никогда его с гармошкой, да еще поющего, не видел. Народ притих, все стали слушать Федю. А он распелся, пел одну за другой какие-то незнакомые мне песни, по характеру напоминающие лагерный шансон. И слова-то у этих песен были самые простые и немудреные, но как-то по-особу вплетались в канву музыки и народ совсем затих, очарованный немудрящей прелестью простецких песенок, в которых переплетались и удаль, и веселье, и так характерная для многих народных песен тоска по хорошей счастливой жизни. Вот так он и играл минут, наверное, тридцать, потом сдвинул гармошку, вернул ее хозяину, встал и, прихватив свою кружку с чаем, попрощался со всеми и пошел.  Люди еще минут двадцать сидели у костра, обсуждая неожиданное открытие Фединого таланта, потом постепенно стали расходиться по домам.
      После закрытия сезона дачники уже практически на свои участки не ездили, село пустело, и на зиму в нем оставалось всего  четыре, иногда пять человек, среди них и Федя. В том году, когда сосед мой неожиданно запел на празднике, зима была холодная и снежная, за всю зиму я в деревню выбрался всего пару раз.  В третий раз мне удалось поехать туда только в самом начале апреля.  Помню, день этот был хмурый, ветреный и какой-то неуютный. Едва я успел подъехать к своим воротам, как увидел идущую со стороны Фединого дома Верку. Вид у нее был какой-то печальный и на удивление, трезвый. Я вышел из машины, поздоровался с ней, откуда, говорю и куда путь держишь? Да вот, от Феди иду. Что, говорю, помирились за зиму-то? Нет, отвечает, не успели, не помирились. Что-то меня в этом ответе насторожило, спрашиваю, а где тогда была, если не у него?(за домом Феди больше никто в селе не жил зимой, и дорогу там напрочь заметало, ходить было некуда)
- А у него и была, да не у него, а дом, печку топила, чтобы картошка не замерзла...А Федя где? - а нету больше Феди, хоронят его сегодня в Киинске (другое село, где Федин брат жил)
- Как, говорю, хоронят, что случилось?
- Сама, говорит, не знаю. Смотрю три дня назад - у Феди из трубы дыма нет. День смотрю - нет, второй смотрю - нет. Пошла узнать, не захворал ли, захожу, в избе холод, и он на кровати мертвый лежит. Ну, сообщила родне, приехали, увезли. Вот и все дела. Меня попросили за домом присмотреть, пока суть да хлопоты по похоронам.
       Вот так тихо и незаметно ушел из жизни еще один, почти последний коренной житель села. Сказывали потом, что якобы сердечная недостаточность была  причиной смерти. Но меня сомнение берет, потому как никогда он на сердце не жаловался. Ну да, бог его разберет, нынче у нас в девяноста процентах  заключений о причине смерти именно этот диагноз фигурирует. И создалось у меня еще впечатление, что искренно огорчились его смерти только два человека - я, да внук мой Дениска, который даже заплакал, услышав от меня эту печальную весть. У маленьких души отзывчивее.