Глава 5

    Эпистема.…Ныла и простреливала подвешенная на грузе нога. Хотелось пить, но Стас боялся пошевелиться. Ходячих в палате было немного и по таким пустякам, как желание глотнуть воды ему не хотелось никого беспокоить. Местный приживала Валера, обуреваемый халявным желанием опрокинуть стаканчик водяры, появится только к вечеру. Остальные, кроме сколиозника Серёги, единственного ходячего утешения, были в таком же положении раздавленных тараканов.

    Переломы нижних конечностей и рёбер, шеек бедра, тяжелые вывихи да позвоночные грыжи, как заработанные медали и ордена в сражениях с жизнью, стали невольными свидетелями проигрыша в этой нелёгкой борьбе возлежавших здесь бедолаг.

    Стас с завистью смотрел на расположившуюся напротив него компанию молодых организмов, ни в малейшей степени не отягощенным таким рудиментом, как мозги. Компания уже второй час оттягивалась «правильным» пивком, распределявшимся в равной степени как на не переросших ещё в девах молодь женского рода, так и пацанью братву. «Паровозный обмолот» видавшего виды кассетника добавлял изрядную эмоциональную специю в атмосферу палаты. Но вступать в переговоры с сей молодью, уже набравшейся до оловянного блеска в глазах, почему-то никому не хотелось.

    Припоминался сразу случай с «нечаянно» упавшим «варнаком» из такой же кампании на грузовую оттяжку, закрепленную на сломанной ноге. Тот мужик, говорили, долго ещё орал, поминая всех до тридесятого колена самой жгучей лексикой своего словарного запаса. Его даже не утешило то обстоятельство, что развесёлая кодла была немедленно вытурена взашей вместе с болезным, к которому явилась скрашивать его скорбные часы…

    Так-то оно так, но пива захотелось до ломоты в зубах! Сосед Юра, судя по его напряженным скулам и плотно прикрытым векам, полностью разделял мнение Стаса. Его вывих шейки бедра, который требовал того же радикального лечения, что и сломанная нога Стаса, не давал ему такого же права голоса. В опасении быть неправильно понятым в своей просьбе он, взахлеб глотая густые запахи пива, давился слюной и молчал.

    Трудно сразу вот так отрешиться от многолетней привычки, особенно закреплённой в последние годы обрушившимся на ошалелое мужское поголовье страны водопадом разнообразнейшего питья! Обрушился он на иссохшие глотки исстрадавшегося за последнее десятилетие мужика, и тот, припав к почти даровой поилке, отпадал от неё только в состоянии изумленной прострации!

    Чего только не творилось теперь во вздрюченной, поделённой на две, далеко неравные, части населения алкоголиков и бизнесменов, стране, можно сразу было определить по присутственным местам. Те, кто избрал коммерческие банки всевозможных фасонов и размеров, ООО, ОАО, ЗАО и прочие малые предприятия, густо разбавленные мелким предпринимательством в виде палаток, ларьков, киосков, офисов–однодневок местом приложения своих сил, полностью терялись на фоне других старателей, – зелёного змия, чья армия в великом хмельном угаре танцевала свой незамысловатый танец на всём пространстве дуроломной страны. Науськанные океанами рекламной алкогольной погани они спивались стадами, портя вконец и без того жуткую демографическую картину!
 
    В раже веселия пития мужички в годах, пареньки, даже не сбрившие первый пушок, чванливые интеллигенты и пьянь подзаборная, серьёзные деятели от всяческих высших интеллектуальных сфер – все они стараниями своего весёлого патрона, ломая и круша члены свои и ближних своих, наполняли палаты серьезного лечебного заведения в превеликом множестве! Как потом узнал Стас, никто из возлежавших в его палате не избежал расплаты за свой неосмотрительный договор с зелёным гадом, за что и был наказан тяжким увечьем!

    Сосед Юра, человек профессорского вида, правда немного подзапущенного, обиженно вздохнул и скосил один глаз в сторону Стаса:

    – Вот изверги! – шёпотом прошелестел он. – Хоть бы угостили парой глотков! Ну хрен с ним, с ихним обмолотом, я бы стерпел, но пиво они жрут просто бесстыдно! Даже не догадаются, молокососы, что с ними рядом тоже люди лежат! Спросить, что-ли, уважили бы старших бутылочкой…
 
    – …по голове! – отозвался Стас. –  Они все уже по завязку, не видишь, что ли! Хрен его знает, что у них сварит в башке! Лучше не лезть…

    Юра закрыл полный надежды глаз, и на его лицо опустилась скорбная маска разочарования. Он с трудом переносил своё заточение, а потому часто бывал раздражителен и сварлив. Стасу с первых же часов пребывания с ним по соседству показалось, что Юрий Михайлович чем-то сильно удручён. Поначалу ему некогда было разбираться в сложностях натуры своего колоритного соседа. Но потом, в потянувшиеся тягостной чередой унылые дни, Стас поневоле стал вникать в его психологические экзерсисы.
   
    В минуты просветления Юра был способен на пространные монологи из своей, уже клонившейся к закату, жизни. Излагая тот или иной эпизод, он, со вкусом живописуя его, подавал так, как хороший повар выносит вам на праздничный стол своё самое любимое блюдо. В ароматных словесных кусках повествования чувствовался тонкий вкус рассказчика, которому не чужда была изрядная доля стилевого соуса. И даже мат, присутствовавший в небольших дозах, как тонкая приправа, острой перчинкой выгодно оттенял даже немудрёные бытовые сценки! Что уж тут говорить о значимых событиях в жизни Юрия Михайловича. Он в такие моменты возвышал свои монологи до шекспировских высот, достоевская аналитичность сюжета увлекала всех, кто ему внимал в это время…
 
    Но… так бывало редко. Стас заметил, что Юрий Михайлович совсем не охоч до разговоров на семейные темы. Он тщательно обходил их в разговорах, да и посетители не баловали своим вниманием. Стасу не хотелось спрашивать его об этом. Догадавшись, что не всё благополучно у Юры на этой стезе жизненного поприща, деликатно обходил щекотливую тему.

                Глава 5

    А в «проклятой» Макарычем квартире тем временем всё шло к заключительному этапу – монтажу новехонького сантехнического оборудования. Ёкало сердце владельца этих богатств, – «скоро, скоро будет счастье», такое долгожданное, с такими лишениями выстраданное на протяжении нескончаемой недели!

    Сантехники, оправдывая некоторую затяжку предварительной подготовки помещения, указывали на неудобство штрабления в стенах пазов для сокрытия непрезентабельного вида подводки на фоне будущей роскоши. Ещё немалое количество причин они отыскали на этом фронте работ. В конце концов, до хозяина дошло, что мужики не могут продолжать работу, не подпитанную некоторой суммой аванса. Напрасны были увещевания хозяина, взывания к договору и совести нанятых спецов!

    Тщетно! Слесаря стояли на своём. Бедолаге пришлось сдаться на милость профессионалов-вымогателей. А устроил их аванс почти в половину обговоренной суммы за всю работу!
Настырность «халтурной» бригады водопроводчиков объяснялась просто! Макарыч проявил титаническую сдержанность в отношении ренегата-заказчика и немногим, по его разумению, отличающихся от него слесарей. С трудом сдерживая злорадство, объявил им свою волю, – за разор санузла он (чтобы дать затравку слесарям и не позволить им сорвать свой план) разрешает содрать с жильца контрибуцию в виде аванса такую, какую только смогут. Но потом, если кого застанет в той квартире, то уволит по статье с денежным возмещением всего объёма работ, даже если тот только зашёл в квартиру выпить стакан воды!
 
    Сашок-шепила, помня о страшной клятве, данной всевластному Макарычу, всё это время находился в великих сомнениях по этому поводу. Внезапный недуг, сразивший бригадира как раз ко времени завершения работы поверг его в состояние сильной депрессии! Сашок всерьёз опасался, что не сможет предупредить «Черепа» об окончании работы и тот, не задумываясь, выполнит свое ужасное обещание! Несчастный Сашок не знал, что остальных его подельников Макарыч уже известил о своих намерениях.

    Промаявшись всё утро следующего дня, Сашок решился на крайний шаг, вопреки запрету Макарыча давать свой домашний телефон, дабы оградить свой покой в родных стенах от бессовестных работяг. Со страданием в голосе он подступил к Антонине с дерзкой просьбой открыть ему сию святую тайну. Дескать, только по личному указанию бригадира в его же интересах хочет известить его о срочном деле.
 
    Антонина вначале и слышать не хотела об этой акции. Но потом, отсадив Сашка в дальний угол комнаты, набрала номер телефона Макарыча и попросила дать ему трубку. Первым делом, спросив Макарыча о самочувствии, она приглушённым шёпотом сообщила ему, что с ним настоятельно требует разговора Замараев. Видимо, получив на то начальственное соизволение, Антонина протянула трубку Сашку. Сорвавшись с места, Сашок в один миг оказался рядом. Схватив трубку, заговорщицки забормотал:

    – Степан Макарыч, они уже закончили, вы просили сказать вам.
 
    С минуту он что-то слушал в трубке, затем вернул её Антонине и сказал:
 
    – Все, я пошёл…

    Макарыч в раздумье опустил руку с телефонной трубкой на одеяло. Хотя он ещё и находился в кровати, но чувствовал себя вполне сносно. Ночь и вся вторая половина  предыдущего дня, охваченные крепким сном, напрочь смыли из его воспалённой головы остатки поразившего душевного смятения. Сейчас Макарыч усиленно обдумывал сложившуюся ситуацию. Совмещение двух таких разноплановых задач, как-то возмещение убытка и прохиндейство слишком шустрого жильца, породили в его голове какую-то неясную по своей структуре мысль.

    Она, (Макарыч чувствовал это), каким-то причудливым образом, почти что математического характера совмещала в себе эти два понесённых убытка, то есть пару огромных минусов превращала в не менее жирный, огненно-светящийся перед его мысленным взором, плюс! Макарыч с каждой минутой своего умственного напряжения понимал, что тут, в этом сочетании, кроется его благополучное разрешение финансовых проблем. Что это могло быть, какое такое решение, он не мог ещё понять, но, зацепившись за эту мысль, Степан Макарыч полностью положился на нечаянную фартовую идею.

    После сытного обеда, который изволила принести в постель супруга страдающая от одного вида болезного, Макарыча вдруг осенило. Калорийная подпитка его мыслительного аппарата сделала своё дело, и Степан Макарыч в совершенном довольстве откинулся на подушки!

    Уверенной рукой Макарыч набрал номер Харицкой. Та незамедлительно тут же отозвалась, будто нарочно сидела у аппарата в ожидании его звонка.
 
    – Юлия Семёновна, доброго здоровьичка! Это Лепилин вас беспокоит.
 
    – Добрый день, Степан Макарыч! Как ваше здоровье? Мы уж тут беспокоились, но звонить вам не хотели, чтобы дать вам отдохнуть.
 
    – Спасибо, Юлия Семеновна, уж и не знаю, что это было со мной! Доктор сказал, что, возможно, нервный срыв был. Вот проспал всё это время. Ну, да ладно, я вот что звоню вам. Мне не дает покоя одно дело, как бы нам оно боком не вышло, скажут, недосмотрели!

    – Вы меня пугаете, Степан Макарыч! У нас и так везде хвосты прилично поувязли. Чем же вы меня хотите ещё порадовать в кавычках?

    – Дело в том, что на Ярославке, в двести шестнадцатом доме, есть неблагополучная квартира. Её хозяин без согласования с жилинспекцией и Мосжилпроектом  сделал полную перепланировку санузла. Там он убрал стенку, всю сантехнику и подводку к ним проводит самопалом, без согласования с нами. Я боюсь, как бы это не привело к таким же последствиям, когда двенадцатый ДЭЗ платил штраф за недосмотр.
 
    – Так что же мы смотрим! Немедленно, как только вы вернётесь с больничного, создать комиссию и составить акт о самовольном перепланировании помещения и ликвидации сантехнической подводки…

    – Юлия Семёновна, – перебил её Макарыч, – чтобы такая комиссия приступила к работе, мне совсем необязательно быть в её составе.
 
    Макарыч намеренно этим вывел себя из состава комиссии расчётом на дальнейшее продолжение дела к своей выгоде. – Достаточно мастера, слесаря-сантехника и представителя руководства ДЭЗ’а, то есть, главного инженера. Тут нужно поторопиться, всякое может случиться! Зальёт он квартиру, – нам тогда опять из своего кармана оплачивать ремонт! Надо это дело пресечь в корне, упредить и, к тому же, заставить восстановить за свой счёт в недельный срок испорченное помещение. Тут нечего церемониться, не то они сядут нам на голову! Не восстановит – дело передать в суд!

    – Что ж, это правильно и дельно. Хорошо, выздоравливайте, а мы сегодня же во второй половине дня созовем комиссию и осмотрим квартиру.


    – Садитесь, Курков. Вам уже понятна причина нашего с вами разговора?

    – А как же! – Курков ерзанул на стуле. – Только и делаем, что всю неделю говорим с мужиками об этом случае. Всем интересно, поймают ли убийцу или так, висяком, как всегда, это дело проскочит! – Он иронично усмехнулся и добавил: – Вы не обижайтесь, я не к вам это отношу. Просто столько таких дел случилось за последнее время, что все их раскрыть невозможно. Их много – вас мало, вот и всё!

    Стариков спокойно дослушал Куркова, выдержал паузу, а затем сказал:

    – Думаю, если пару краж из ларьков мы и не сможем раскрыть, как вы говорите, за нехваткой времени и людей, то будьте уверены, это дело, которым мы сейчас занимаемся, стало нашим личным для всей следственной группы! Впрочем, оставим сантименты и поговорим конкретнее,  о вас…

    – Чего это обо мне? Я что, особенный? – вскинулся Иван. – Вы, гражданин следователь, не цепляйте меня к этому делу! Я-то причём!?

    – Спокойнее, Курков. Мы поговорим, выясним некоторые факты и только. Не больше и не меньше, чем с другими вашими коллегами. А вы как-то сразу нервничаете!

    – Ничего я не нервничаю, – хмуро сказал Иван. – Просто, приятного мало находиться здесь и беседовать, – он подчеркнул это слово, – с вами!

    – Что поделаешь, иногда так уж жизнь поворачивает, что и выбора не остаётся.
– Выбора! Скажите тоже! У кого дубинка в руках, тот и выбирает…

    Стариков за время разговора внимательно изучал все нюансы поведения Куркова. Он намеренно продлевал разговор вокруг да около темы, пытаясь обнаружить невольные следы беспокойства в поведении Куркова, подводя его к ней осторожно, не торопясь, как рыбак ведёт снастью крупную рыбу. Но то, что хотел он обнаружить, пока не удавалось проявить в достаточной степени. Курков на все его вопросы реагировал именно так, как повёл бы себя любой на его месте. Стариков почувствовал, что пора выложить главный аргумент, улику, которую человек, однажды её употребивший, будет опасаться увидеть в чужих руках пуще пытки.

    Стариков открыл папку, лежавшую перед ним, но не стал больше ничего с ней делать. Как бы вспомнив что-то, он взял трубку телефона и набрал номер.

    – Олег, привет! Как съездил?.. Понятно… – и, продолжая разговор, как-бы машинально вынул из папки несколько мятых листков. Бумага, и это было хорошо видно, представляла собой вырванные из тетради развороты.

    Ведя разговор, Стариков искоса следил за поведением Куркова. Тот с обречённым терпением разглядывал и Старикова, и его руку с зажатыми в ней тетрадными листами, отсутствующим взглядом блуждал по комнате, и снова, выдохом спустив свое нетерпение, упирался глазами в пол, но ничего не изменилось ни в его мимике, ни в поведении.
 
    Стариков, поняв, что нужно предпринять более решительные действия, бросил трубку и спросил:

    – Вы не могли бы, Курков, припомнить, используете ли вы в своей работе, положим, вспомогательные материалы при установке сантехники, то есть кранов и всего такого прочего?

    – Что это ещё за вспомогательные материалы?

    – Ну, например тряпки, ветошь или бумагу для каких-нибудь прокладок или что там ещё в этом роде?

    – Ну, вы даёте, гражданин следователь! Прокладки из тряпок только бабы используют, да и то сейчас для этих дел есть кое-что получше. А мы, слесаря, употребляем ветонит, лён, гидроизолирующие шайбы и кучу всяких специальных уплотнителей и смазок.

    – Что ж, с этим ясно. Ну, а не приходится ли вам в качестве, что-ли, подстилки для чистоты употреблять бумагу, тряпки, в общем, что-нибудь вспомогательное. И ещё вопрос на эту тему, – если да, то приносите этот материал с собой или используете первый попавшийся на месте работы?

    – Я что-то не пойму вашего вопроса? Что, руки вытереть чем-нибудь, что ли?

    – Да, хотя бы руки, или подстелить под инструмент и приборы?

    – Да чего-ж с собой таскать? В подвалах всегда полно чего-нибудь такого.
 
    Стариков покачал головой и, аккуратно взяв тетрадные листки, разложил  их перед Иваном.

    – Посмотрите-ка, Курков, вот сюда. Не смогли бы вы что-нибудь сказать об этом предмете?

    Иван со скучающим видом наклонился к листам, с минуту недоумённо рассматривал их, потом поднял глаза на Старикова и сказал:

    – Если вы хотите сказать, что разыскали мою школьную тетрадку, то честь вам и хвала, потому что школу я закончил уже двадцать лет назад! И первым делом, что я сделал, – это устроил огромнейший костёр из учебников и тетрадей!

    Стариков прищурился и спросил:

    – А почему вы решили, что это листки из вашей тетради?

    – Почерк вроде мой, я тогда писал как курица лапой, и вам вроде чего-то не резон совать мне всякую макулатуру, если это не моя тетрадка?

    – Логично! – Стариков потёр подбородок и взглянул на Ивана, повторил: – Только тут есть одна маленькая, но очень существенная деталь. Вот обложка от этой тетради – прочтите, что написано на месте фамилии?

    Курков поднёс грязносалатового цвета, всю в разводах, бумагу поближе и прочитал вслух:

    – Курков Пётр. – Он недоверчиво посмотрел на следователя и прочитал с расстановками снова. – Курков… Пётр… Это что, тетрадь Петра, моего сына? Зачем она у вас?
 
    – Может быть. А зачем она у нас, – легко догадаться. Тетрадь была изъята с места преступления в качестве одной из улик, и мы хотели узнать, как она там оказалась? В связи с чем я повторю свой вопрос – вы не использовали её как подсобную бумагу в работе?

    Стариков взглянул на него. Курков сидел с напряженным лицом. Было видно, что он усиленно что-то обдумывает. Но, тут же, сбросив оцепенение, прокашлялся и сказал:

    – Нет, я не знаю, как она там оказалась…

    – Хорошо,  мы с вами ещё побеседуем вскоре, а пока распишитесь вот здесь.
 
    – Что это?
 
    – Подписка о невыезде, вам придётся до конца расследования никуда не уезжать. Пока свободны, Курков.
 
    Стариков, после ухода слесаря, с минуту разглядывал тетрадные листы, но сам почему-то думал об эфемерности причин и следствий во взаимоотношениях между людьми. Странная, почти мистическая, связь до этого совершенно незнакомых людей, разом соединила их в единый спай. Он видел, как Курков отреагировал на улику, но Стариков не того ожидал. Реакция Куркова походила скорее на ошарашенного неожиданным известием, или просто застигнутого врасплох, но только не уличённого в тяжком преступлении, человека. Да, он подобрался, внутренне поджался, и всё же это не было похоже на защитную реакцию. Скорее его поведение было сродни его, Старикова, позиции, – следователя. Курков очень сильно смахивал на человека, который вдруг должен разгадать неожиданную загадку, а не защищаться от грозящего ему самому обвинения. «Ладно, посмотрим, дальше что будет».

    Стариков встал и вышел из комнаты. В соседнем с ним кабинете, находились оба члена его опергруппы:

    – Олег, что-нибудь экспертиза показала?

    Высокий круглолицый парень утвердительно качнул головой:

    – По предварительному заключению генетического анализа крови из его медкарты в районной поликлинике, и спермы с трупа показали высокую степень идентичности. Всё! Так что, Володь, дело, кажется, выгорает.
 
    – Подожди радоваться. Это ещё ничего не значит, и нам придется попотеть. Если Курков причастен к этому, то он тоже прекрасно это знает. По крайней мере, в разговоре он никак не прореагировал на тетрадь.

    – Ну и что? – ответил другой оперативник. – Мужик с железными нервами, – такого на арапа не возьмёшь! Надо брать его, пока не поздно.
 
    – Ладно, ладно, разогнался! Ты в школе показывал тетрадь?

    – Всё чётко, тетрадка его сына. Училка опознала её с ходу! – Борис хмыкнул. – Она даже прибавила, что второй такой она давно в своей практике не видела.
 
    – А как в школе характеризуют парня!

    – Да как, блин! Оторва полная! – Борис даже скривился. – С ним в компании ещё двое тусуются, точно такая же бритоголовая вшивота!

    – Хм, скинхеды! – Стариков устало повёл бровями. – Нам ещё этого не хватало, политику пришьют, за папашу! Тут же наскочит какой-нибудь Лимонов и начнет верещать о дискриминации! Лепилин в своей докладной говорил о трёх пацанах, которых выгнал из подвала, а в разговоре определённо указал на то, что опознал в одном сына Куркова. Значит так, в разработку надо взять обе версии, что-то тут, в этом деле, я чувствую, есть какая-то связь между старшим Курковым и младшим.

    – Что именно? – спросил недовольно Борис. – Всё же  ясно, не надо умножать сущностей сверх необходимого, как говаривал один очень мудрый человек. Версия, – толще не бывает, как железобетонная свая!

    – Версия, говоришь? Я тебе сейчас набросаю столько версий, и все они будут не менее убедительны! Первая, – сынок изнасиловал и убил, испугался, поплакался отцу, тот расчленил тело, чтобы незаметно вынести и спрятать. Версия вторая, – сам младший Курков со своими корешами всё сотворил и папаша тут не при чём! Версия третья, – вообще не они, а мстительный дружок спрятал трухню младшего Куркова, когда они занимались суходрочкой, и измазал ею тело убитой им девочки, да подбросил тетрадку! Версия четвёртая, – …

    – Ну, ладно, хватит, – поморщился Борис, – вечно ты все усложняешь! Будем работать.
 
   – И первым делом, что нужно будет сделать, – это выяснить поминутно, где на момент свершения убийства находился старший Курков. Это тебе. – Стариков ткнул пальцем в Олега. – А ты, Борь, возьми на себя младшего. Поспрашивай осторожно, да не его самого, время ещё не пришло, а тех, кто мог видеть или знать о нём в эти дни все. Дело не хилое, понятно, но ты уж постарайся! Я к полковнику, отчитаться…


    …а образованностью выпендривайся у себя дома! Тут  тебе не на диване валяться, книжки почитывать!  Здесь технику знать надо, а на арапа не пройдёт!

    Алексей напыжился. Всем показалось, что он даже вырос, увеличился в размерах, с таким видом он оглядел всю собравшуюся компанию слесарей.
 
– Тут не тараканов давить надо, а головой мозговать…

    … – у кого она есть, – ехидно закончил Виталий. – Некоторые думают, если они научились козырять, то и голова у них на месте. Не за то ли таких из армии пнули, что к пустому месту руку прикладывали и даже не догадывались об этом?

    Мужики тихим добродушным смешком обозначили своё знание адресата, в кого бросил свой камешек Виталий.
 
    Алексей насупился, схватил газету и, закрывшись ею, пробурчал:

    – Я и говорю, – некоторые болтать горазды, а когда нужно хотя бы компакт поставить, так один не просекает, а только кучей, знатоки хреновы!
 
    Оник, не очень жаловавший подобные словесные разборки,  примирительно сказал:

    – Э, мужики, один так знает, другой по-другому, кому от этого плохо, да? Я вот что скажу, – всем плохо! Денег мало, работы много, – чего делить?

    – Кому как! Вон Васька с верхней диспетчерской, – кого надо прикармливает, потому и сам рожу наел – только что сало со щёк не капает!

    – Да, брось Вить, – ввернул слово Виталий, – мужик правильно живёт! По нынешним временам не будешь делиться, – херня приключится! Сами найдут и заберут!

    – Чего брать, да и у кого? У тебя, что-ли? Разводной ключ, да и у того «губа» уже приварена! Васька на той диспетчерской общак держит, через него все халтуры идут! Мужики ему отстёгивают, он наверх куски отсылает, а сверху ему предвариловку по халтурам спускают, потому у них бабки и водятся! – Виктор презрительно хмыкнул.
 
    – А чего ж ты? – Лёха выглянул из-за газеты, растянув губы в ехидной ухмылке. – У самого кишка тонка? Хрен с два! Васька – мастер что надо, вот и прут на него заявки, а тебе ещё губой шлёпать до него с пяток лет!

    – Да ладно, чья бы мычала… Ты-то у него сам в наваре сидишь, знаем мы! – Витя, прикрывшись равнодушной миной, обернулся к Стасу. – Видал? Нет, чтобы наши халтуры, с нашего участка не уплывали, так это он о них Ваське трепется!
 
    – Ты, замылься в тряпочку, слесарь хренов! Вон на тебя до сих пор заявка с триста второй висит за перетяжку бачка! Иди лучше бачок поменяй, да за свой счёт! «Череп» уже знает, что ты расколол его, так что новый у него хрен с два обломится!

    Лёха победно вытаращил своё круглое личико и насмешливо оглядел всех. Виктор исподлобья глянул на Лёху, прокашлялся и спокойно сказал:

    – Чё ты рыпаешься, стручок морковный? Я тебя предупредил, – ещё раз какая заявка уплывет отсюда, ты у меня свой газовый баллон сожрешь за раз! Я об этом узнаю сразу же, понял меня, прапор дрюченный?

    При полном молчании оторопелых мужиков Витя поднялся и кивнул Стасу:

    – Пошли на заявку.

    Выйдя на улицу, Виктор сказал Стасу с такой интонацией, будто в слесарке не договорил:

    – Если его не ставить на место, он совсем охамеет.

    – А чего же мужики молчат? – недоумённо спросил Стас. – Им что, кушать не хочется?

    – Кушать… – скривился Виктор – Они кормятся со своих участков и никакой прапор туда не влезет. Жильцы звонят им напрямую домой, даже не делая заявок. А мы по журналу пасёмся, что надыбаем оттуда, то нам в карман. Мы ведь ремгруппа, жильцов не обслуживаем, как квартирники…
– Почему? А только что с квартирной заявки пришли!

    – Нам они перепадают, как дождик в пустыне, по случаю, когда нет никого или Марина подсуетится! У тебя много их было, если бы не я? Теперь понял?!

    Стас уныло кивнул и перебросил сумку на другое плечо. Разбрызгивая мокрый снег сапогами, он плёлся за Виктором, впадая в ещё большее уныние. Ничего не клеилось с квартирой. Харицкая, как подземный цербер, заскакивая на каждой пятиминутке в бригадирскую для того, чтобы указать на нерадивость штатного состава работников абакумовской диспетчерской, почему-то всё время высверливала ярым глазом Стаса с Виктором. Видимо, этим она хотела всем указать на истинных виновников жалоб, валом валивших на достославную диспетчерскую.
 
    Стас понимал, откуда несёт «тухлятинкой», но поделать ничего с этим было нельзя. Варвара трудилась изо всех сил, снабжая начальство информацией, с изуверским наслаждением извращая её всевозможными способами. Немудрено, что Харицкая так наседала в своём негодовании на злосчастную  ремгруппу. Нечего было и думать подходить к ней с квартирным вопросом!
 
    Прав был Витя! Мерзкая баба так рьяно выплёскивала свою желчь на мужиков, что Стас в дни её дежурства, заходя по надобности на пульт, прямо-таки физически ощущал словно бы першенье в горле, – такое психологическое «амбре» было разлито в воздухе! Последняя февральская неделя и прощай спокойная жизнь! Хозяева квартиры не дадут продыху с очередным подорожанием! Полста «зелёных» надбавки запросят – не меньше! Стас крякнул с досады, чем привлёк внимание Виктора, расценившего этот звук по–своему.
 
    – Точно, пузырёк надо взять! Иди, открывай, я сейчас приду.

    – Ладно, – буркнул Стас. Он прекрасно понимал, что «сейчас» у Вити потянет на добрых полчаса. Его напарник точно навострился заскочить в квартирку в доме напротив. У знакомой дамочки сменить старые вентильные головки на керамические. Их-то как раз и видел Стас в Витином чемоданчике. Он вздохнул и, загребая ногами осточертевшую ледяную жижу, поплелся дальше.

    Уже к вечеру, посбивав пальцы на смене проржавевших вентилей на стояках, в пасмурном настроении и с головной болью от не пошедшей дозы водки, видимо, «палёной», (на что Витя философски упомянул старуху с прорухой), Стас очутился у подъезда диспетчерской. Обойдя широкий ров раскопанной теплотрассы, над которым трудились солдаты стройбата, он с облегчением подумал о близком отдыхе.

    Войдя в коридор, Стас сбросил с плеч неподъёмную сумку рядом с чемоданчиком Виктора и повернул к двери пультовой. Повесив ключ от подвальной двери, Стас попрощался с Галиной и, подхватив по пути сумку с чемоданчиком, который Виктор, как обычно милостиво разрешал донести до диспетчерской, направился к слесарке.

    Дверь в неё была приоткрыта и Стас ещё издали увидел на фоне светлеющего окна чью-то фигуру. Что-то ему показалось непривычным в обмякшем торсе, повисшей вперёд голове, которую сидевший подпёр рукой. Стас сейчас же узнал Алексея. В розовых отблесках заходящего солнца Стас хорошо видел его лицо. В широко раскрытых глазах Алексея, высвеченных предзакатными лучами, Стас увидел то, чего никак не ожидал от ёрника и тупой обломины, каким он привык считать бывшего прапорщика. Алексей, глядел на копошащихся солдат за окном, и какая-то неизбывная тоска в проблесках до краёв налитых влагой глаз, обрамлённых отрешённой маской страдания, словно осветила его лицо.
               
    Он глубоко и прерывисто вздохнул, как вздыхает наплакавшееся дитя на груди матери после горестной несправедливой обиды. Что грезилось ему? Утерянная власть в силу неодолимых обстоятельств либо тоска от невозможности принадлежать к особому обществу под названием
«армия»?..