Яна асадова. весна в аду, или история любви ангела

               
                Я вижу сон, я взят обратно
                в Ад


       Почему-то меня давно волнует одно хранилище тайн, маленькая, закованная дряхлой оградой и заросшая крапивой могилка. И липа, посаженная над ней, выросла и не отклонилась от намеченного пути. Она захватила лапами своей плоти железо могильной  ограды.  Не отступили ни дерево – ни ограда,  они вросли друг в друга. И дерево уже почти поглотило ограду. Оно её дозаглатывает.
     Я хочу знать, почему живое сильнее неживого?
     Пирамиды говорят иное…
     Маленькая могила на Ваганьково, заросшая крапивой. Серебряная краска смыта временем.
     Кто же там похоронен? Я раскрутила проволоку на калитке, она была уже вся изъедена ржавчиной и в моих руках рассыпалась в рыжую труху, я обмотала платком руку и отодвинула кулисы крапивы, скрывающие какую-то, как я почувствовала всем своим творческим воображением, житейскую драму. Или, может быть, высокую трагедию?
     С выцветшей фотографии улыбался мне счастливый офицер. Молодой красавец капитан – водитель  больших морских судов. И прелестная девочка на его руках, в легком, газообразном, воздушном платье, что было в моде в шестидесятые годы, с большим капроновым бантом на макушке, светловолосое существо просто заливалось смехом. Фотограф поймал, может быть, самое счастливое мгновение в их жизни. Было ясно, что отец обожает своего ребенка. Её невозможно было не обожать – так прелестна была девочка.
      Ляля Левицкая. 1964 – 1969. И подпись – АНГЕЛ.  Дмитрий Николаевич Левицкий 1939 - 1969.
      Место последнего приюта молодого офицера и четырехлетней девочки. Заросшая сорняками, вросшая в природу ограда, заброшенная, никому не нужная и никому не дорогая могила.
      Почему-то она поразила моё воображение, и творческое воображение  повело меня туда, к самому началу, к тому истоку, где зарождались эти драмы.








                Глава 1

                Через тысячу лет,
                через десять тысяч годов
                Память, чья сохранит
                Нашу славу и наш позор?

                Древний Китайский поэт Тао Юань-Мин               

               
        - Что, что ты сказала? – закричала мать, - ой, горе-то, ой вся в бабку!   Выбледка в подоле принесет…  Ой, за что же ты наказываешь меня, Господи, честную, без мужика десять лет живу, - мать бросилась на колени перед образами, била головой об пол. Потом  запричитала, но так чтобы на улице слышно было не слишком.
       
        Едва не разбив лоб, мать вскочила и уставилась на  дочь, которая сидела и пустыми глазами смотрела в окно. А мимо окна проносились тройки – в соседнем доме, богатейшем в селе, играли свадьбу. Самую веселую и изобильную, которую только и могли вспомнить крестьяне, всего десять лет назад как получившие свободу. Проявив недюжинную волю, крестьянин Иван Дмитриевич Салтыков скоро сделался не просто зажиточным, а уже не менее богатым, чем местный помещик. Во всяком случае, недавно прикупил у последнего лес и заливной лужок в месте, который называют Коровий брод.
        Женился его второй сын Дмитрий – одет он был в городской костюм, в лакированных штиблетах, модно пострижен парикмахером в городе Мценске. И не выглядел простым крестьянским парнем – слишком тонок в кости, слишком черен волосами и глазами, слишком дерзок. Совсем не в свою белесую родню пошел – ни в старшего брата битюга Кольку, флегматичного и ленивого парня, что говорил скупо, спал много, девками интересовался мало и оживлялся только тогда, когда играл в лапту. А так  жил – хлопал белыми, как у теленка ресницами и старался увильнуть от крестьянской работы, чем вызывал у отца праведный гнев. Были еще и две девочки-близняшки. Варя и Серафима. Беленькие, юркие, хитренькие. Сам отец был высок, мосласт, с буйной бородой и волосами русской масти. А мать волосы имела цвета осенней соломы.
        Обвинить мать в неверности не мог никто. Цыган в момент зачатия Димки в окрестностях села не наблюдалось, да и женщина она была – честная, богобоязненная, даже какая-то излишне тихая. Хотя в тихом омуте… Но нет, даже самые злые и завистливые языки не могли ничего ей предъявить.
        Если только не призадуматься, что за семь месяцев до его рождения заезжал погостить к барину молодой чернявый поручик, и Анастасия, так звали мать, носила в барский дом сливки и сметану, самую лучшую в деревне. Услышав однажды змеиный шуршащий шепоток сплетни, отец взял за глотку змею (специально посетил в собственной резиденции главную сплетницу - бабку Агафью) и слухи смолкли. Да и ребенок родился через семь месяцев после отъезда чернявого офицера, а не через девять, на что тоже бабке Агафье привели резоны, но ребенок родился вполне доношенный.
        Честность Анастасии более никто не подвергал сомнению. Сама она тоже все забыла – кто, где, когда. Вспоминался только горячий плоский живот поручика – от пупка к мужскому естеству спускалась дорожка из жестких волосков. Его розовые губы, теребящие её темный сосок, и это почему-то возбуждало более всего, кровать барыни, что поехала на воды и оставила на кровати два длинных черных шелковых чулочка. Поручик ради смеха сорвал с Анастасии всю одежду и, сам с поцелуйчиками и нежными словечками надел на маленькие, какие-то не крестьянские ножки это барское баловство.
        Впервые Анастасии было хорошо в постели с мужчиной. Муж приходил усталый, потный даже после бани, и навалившись всеми мослами на неё, быстро делал «дело», откатываясь, не интересовался, доставил ли наслаждение супруге и тут же засыпал. В, общем, мужа своего Анастасия не любила. Больно жаден. Больно своекорыстен. Больно груб.
        А Дмитрий, любимый сынок, вышел хорош. Красивый, живой, горячий.
        - И любовник будет первоклассный, - думала не совсем простая крестьянка Анастасия. Она была почти что барыней сама.  Дочь сельского Эскулапа, увы, имевшего неодолимую страсть к злодейке в сто градусов, притаившейся в его пузырьках. Сплавил он свою дочь простому мужику, но богатому, черт возьми, богатому уже. А каким станет лет через десять-двадцать?
         Все оказалось правдой – дом ломился от хлеба, прочих запасов, всяческого изобилия. Но только васильковые очи Анастасии всегда были грустны.
       Отец привез Димке невесту из-за реки, хотя соседкина дочь, Ольга любила парня с детства, и  сын любил неё. Да, ей было четырнадцать тогда, а сыну семнадцать, когда Анастасия застала их в барском саду целующимися под огромной старинной грушей. Он прижимал Олю всем телом к стволу и целовал девушку так, что самой Анастасии, случайно увидевшей эту сцену (было темно, и она искала отбившуюся от стада телушку), стало горячо и стыдно. На следующий день она предостерегла Надежду – мать Ольги и самую близкую свою товарку, чтобы глаз с дочки не спускала.
        Девчонка была красоты неописуемой и дерзка не меньше своего ухажера. Тяжелая коса цвета гречишного меда текла по плечам, темно-голубые глаза и яркие, какие-то «бесовские» губы так и манили, наводили парней на греховные сравнения.
        Но приблизиться к девушке никто не смел.
        Димка однажды уже чуть не покалечил пришедшего на сельские танцы городского паренька, что приехавшего погостить месяцок к помещику. Удивительно, но парень этот чем-то был похож на самого Димку моложе только на год-другой и так же нагл.
       Парню все объяснили в кустах сирени, для убедительности небольшие, но ловкие кулаки двинули ему в солнечное сплетение так, что парень потом кашлял с полгода.
        А Ольга? Смеялась так, что Димка понял – больше он не может ждать ни минуты. Он пошел провожать девушку домой и по дороге сказал, что у их собаки Ласки родились щенки, и отец хотел их утопить, хоть Ласка собака не простая, а русская борзая и сам Димка повязал её с барским псом по кличке Гуляй Ветер.
        - А сколько у ней щенков?
        - Восемь штук. Четыре суки и четыре кобеля.
        - А куда ты их денешь?
        - Отвезу в город, там есть один мужик, покупает породных  щенков и возит их в саму Москву, на Птичий рынок.
        - А деньги куда денешь?
        - Тебе накуплю гостинцев. Алых атласных лент, духов, как у барыни, кружев.
        Они уже вошли в грот, где на сене сидела Ласка, она почуяв своего благодетеля бросилась к нему, радостно повизгивая. Димка достал огарок свечи, зажег его, отворил деревянную кадушку и кинул собаке кусок малосольной говядины.
         - Какие хорошенькие, - сказала Ольга, присаживаясь на сено и запустив руку в нору, вытащив на свет щенка, стала им любоваться. Умные веселые глазки смотрели на неё с удивлением. Почему это мама вдруг стала так выглядеть и пахнуть, потом почуяв обман попытался вырваться и взвизгнул испуганно. Ласка что-то прошептала, и её сын успокоился.
        Димка присел рядом с Ольгой, и якобы любуясь щенками, играючи повалил её на сено. Девушку не удивило выражение его лица, такое лицо у него становилось всегда, когда он прикасался к ней. Однако, придавив её всем телом, он жадно пил её губы, и его рука подняла её сарафан и нетронутую, никогда не видевшую солнце, белую кожу на тыльной стороне бедра.
        - Не смей! – Зло откинула его руку Ольга.
        - Я посмею, я всё сегодня посмею. Ты – моя, ты с самого рождения, с самого своего зачатия – моя.
        - Убери руку, Димка.
        Она схватила эту загорелую почти до черна руку и почувствовала, как эта нежная и ласковая всегда к ней рука превратилась в стальную, в такую сильную, что не с девичьими силенками было эту руку оттолкнуть.
        - Убью, убери руку. Не смей меня трогать.
        - Посмею, любимая, посмею.
        Он ворвался в неё, как враг-завоеватель врывается в города. И понял, что погиб. Что ни одна женщина не будет ему так сладка и дорога, как эта девушка. Но её лицо отрезвило. Она стала как неживая восковая кукла.
        - Оля что с тобой? Оля прости меня! Прости меня!!! Прости…
Я – сумасшедший, я… Оля я завтра же объявлю отцу о нашей свадьбе. Я не могу без тебя жить.
        - Урод! Сам вы****ок и еще хочешь наплодить таких же уродов?
        - Что ты сказала?
        - Что слышал! Думаешь, о твоей матери не судачат? На языках мозоли натерли, что отец твой рогат как лось.
        - Зря ты это сказала. – Вставая, спокойно произнес   Дмитрий. -  Сама позором теперь утрешься. И моли Бога, чтобы все прошло для тебя удачно, тогда соблазняясь на твою неземную красоту, может тебя кто-нибудь возьмет замуж. Будет всю жизнь бить смертным боем, что не девушка, а будет любить. Таких, как ты, мужики страсть как любят.
        Через месяц Ольга почувствовала, что носит ребенка. Нет, не пожалел Отец Небесный девушку.
        - За что? За что мне это? – спрашивала она себя и не находила ответа. Неужели только за то, что была ласкова и игрива, как котенок. Что позволяла себя целовать неистово, что сама томилась желанием?
        И Димка, горячий, но отходчивый, не показывался на глаза.
        А на Покров сумрачный его отец уезжал куда-то и вернулся довольный. В деревне объявил, что женит второго сына раньше старшего. Что невесту берет из города Белёва, дочку мещанина Антона Тихоныча Сыроежкина.
        Мать выпытывала у Ольги, что за черная кошка пробежала между ними?
        - Я урода этого видеть не хочу! – Отвечала дочь.
        - А я думала, что мы с Анастасией породнимся. И отец твой, покойный, этого желал. Дружили они с детства - Иван и Василий. Лучшие были дружки, ближе братьев. Брата любишь поневоле, а друга по велению души. Было у вас что с ним? – Перебила себя мать и строго взглянула на дочку.
        Ольга отвела взгляд.