Звонок из Москвы

                Наконец-то! Я смотрела во все глаза – это моя сестра. Худощавое, замученное лицо, печальные глаза, из-под очков, в тонкой, изысканной оправе, бледная и невыспавшаяся. Волосы - соломой, окрашены в темный каштановый цвет, острижены коротко, почти мальчишеская прическа. Яркий, красный халатик, с замысловатым рисунком. Руки открытые. Движения плавные, мягкие. Да, много дает скайп – я сразу все поняла. Моя сестричка много работает и смертельно выкладывается. Грустные нотки выдают одинокую личную жизнь. А жаль! Такая красавица в молодости была – натуральная блондиночка, с ясными, синими, озорными глазами, вострая на язык, готовая улыбнуться и смеяться бесконечно. Что же произошло, что подкосило столь крепкий волевой характер?
                И она рассказала. Приехала с большими надеждами. Торговала на рынке – на улице мерзла, пока не заработала аллергию на мороз. Отекло пол лица, появилась опухоль под челюстью, пришлось оперироваться и забыть о такой работе. Нашла работу в доме – уборка и присмотр за детьми, обеды готовить и постирать. На этом и держится теперь. Хозяева хорошие, здесь же и сама живет. А на выходной едет в съемную квартиру. Несколько женщин, как она, живут в одной комнатке. Кровати стоят рядышком, у каждой тумбочка и полочка в холодильнике. Есть что одеть и обуть. Так и живет. Понятное дело, о мужчинах мечтать некогда. Деньги пересылает или привозит детям. Рассказала ей и я о своей жизни – не работаю, получаю пенсию инвалида и очень скучаю по общению с людьми. Безвылазно, в однокомнатной квартире. Каждый день приходит соседка, тоже инвалид, и торочит – кошечки-собачки, птички-рыбки. Похоже, и я становлюсь уже – то ли рыбкой, то ли кошечкой… И никакой личной жизни. Мой мужчина уехал на родину, в С., в зону АТО. Там, у него мать парализованная, лежит. Он за ней ухаживает. Ни работы, ни пенсии. Голодают! А еще хвалят на все стороны Россию, что гуманитарку присылают для нуждающихся – по 20 кг. Кому не позвоню, из зоны ДНР, все говорят, что не получают – не положено, или – чуть-чуть, пару пакетов крупы (ячки), и пачка пересушенных макарон. Непомерно большие цены – или хлеб купишь, или молока. Есть людям нечего! Навесили выплату коммунальных за прошлый год, из-за того, что не оплачивались социальные пособия. Если кто и получает пенсию, то она слишком маленькая, чтобы выжить – 2000 рублей русскими (1000 гривен украинскими). Власти ДНР обвиняют украинскую Раду и Президента, за то, что отказались платить пенсии своим людям на Донецкой стороне. А я считаю, что не фиг было людей в Россию сманивать и обещать «малиновый рай». И референдум, и все заявления Путина, оказались мыльным пузырем – обещали до 50 000 гривен пенсии и многие льготы. А на руки дают 2000 русских рублей! Зачем людей обдурили?! Зачем войну затеяли?!!! Мы жили тихо-спокойно, горя не знали. А тут – на тебе,  ВОЙНА! Сколько людей полегло, ради миража, призрачных идей. Ни одна детская слезинка не стоит этого!!!! С обеих сторон – гробы и могилы. Кому выгодно такое истребление? Олигархам! Это они права качают, делят территорию, а мы – расплачиваемся. Сколько сыновей и отцов загребли на «праведную» войну? Десятки тысяч отдали свои жизни на интересы толстосумов, а телевидение освещает - только сотни. Проводят встречи по урегулированию военного конфликта на высшем уровне и телевстречи для политологов-трепачей. Но никто не прислушивается к мнению простого народа. Закупленные сволочи красуются в ораторском искусстве. Война продолжается и неизвестно, чем все это кончится. Вот такое мнение я выложила сестре, и она закрутила головой – не надо о политике (!). Не надо, так – не надо!

                И мы взялись вспоминать детство. Я сестру очень любила. Мой родной брат намного был старше меня и очень отстранялся – интересы другие. А сестра, двоюродная, была ближе родного брата. Ее мама, (Людмила) Люся, таскала за собой ребенка в ясли-сад. Эллочка - была ласковая, веселая девочка, ее смех звенел, как колокольчик. Я ее всегда рассматривала, как фарфоровую куколку с витрины магазина – неописуемой красоты, синие глаза, огромные, с длиннющими, черными, как подкрашенными, ресничками, румяные щечки на белокожем личике, движения мягкие, плавные. Одевала ее тетя очень скромно - чистое, но заштопанное. Мы все тогда так бедно жили. Где бы взяла денег одинокая женщина, воспитывающая ребенка? Или моя - мать двоих детей, неработающая, имеющая мужа-алкоголика?! Вот и дружили наши матери, и мы дружили. Папа мой был все время на работе, а мама – возле печки. Тетя Люся работала за двоих, ей надо было содержать себя и маленькую дочку. Эллочка старше меня на 1, 5 года. Если я что-то помнила, а что-то подзабыла, то сестра должна была многое помнить, из того, что мучило меня и не давало по ночам спокойно спать. Да, были такие вопросы, которые разрешить могла только она. Если помнила, конечно. И я сразу кинулась задавать. Но она меня опередила:
                «Машунь, я тебе вот почему звоню. На днях мне, несколько раз, снился твой папа и просил (во сне) проведать тебя. Так и сказал – поезжай к ней, а то она все плачет и плачет. Я обеспокоилась и решила тебя разыскать. Это, правда – у тебя неприятности, может, беда какая?» Я утвердительно кивнула головой – да, плачу много, живу одна, трудно. Прав папка! Эллочка пообещала приехать в гости. Она рассказала, что дети в К-ке живут, у каждого квартира. Эллочка приезжала часто их проведывать и привозила деньги, поднимала детей. Это много лет, бок-о-бок рядом со мной, в одном городе! И ничего мне не говорила и не писала.  А я же считала, что она перетащила в Москву своих детей, и вышла замуж за молодого, богатого, красавца-кавказца, стала хозяйкой магазинов. А оно - вон как обернулось! Как же тяжко тебе было, сестричка! Молчала, ни словечка! Не жаловалась, все – в себе, терпела. И мать ее такая была.
                Сядут, бывало, наши матери говорить по душам. Моя мать – и наплачется, и сопли развесит, и меня пнет, от досады, что калеку растит, и на мужа грязи выльет – такой-сякой, а тетя Люся – вздохнет и скажет: «Ничего, Катя, у тебя – кормилец есть, а я все сама тяну», и - все. А то возьмется: «Ты сиди, а я помогу тебе!», - и полы, посуду помоет, постирает, или борщ сварит. А то – возьмется белить-красить. А мама сидит - рыдает. Я восхищалась добротой и преданностью тети. Я на нее смотрела, как на добрую фею, из сказки. Может, потому, что она защищала меня от побоев матери, брала на руки, целовала, хвалила за что-то, говорила, что я – красивая и буду маму свою в старости досматривать (откуда только и знала она об этом?!), показывала пример настоящей любви женщины к ребенку, пусть не своему, кровному. И я задумывалась – а почему моя мама не любит меня?! Почему она не тискает меня и не целует, почему не скажет, что я красивая?! Может, я – не ее дочь? Меня это мучило всю жизнь. Я считала даже, что меня удочерили неудачно. Или – не планировали. Типа – выпердыш. Вот эти вопросы я и хотела задать своей сестре. Она бы вспомнила события тех лет. Она же была значительно старше. И Эллочка рассказала. Да, я не обманулась в своих сомнениях. Так и было!
                Я помню один страшный, холодный день зимы. Только начались заморозки. Снег еще не выпал. Мама пыталась растопить печку, дымило, и в хате стояла холодина. После 9 часов утра к нам зашла тетя Люся, одна, (дочку отдала в школу-интернат) и стала помогать по хозяйству. Я плакала, потому что сильно замерзла. Тетя одела мне шубку, штанишки и рукавички, покачала меня на коленях, чтоб я успокоилась. И заглянула в печку – там упала кирпичина, перекрыла вход, поэтому не было тяги. Из-за излишней раздражительности, мама не увидела в чем проблема. Тетя замесила глины, воткнула кирпич, подождала, пока застынет и спокойно растопила печку. Загудело, в доме стало значительно теплее. Мама поставила на печку пустую кастрюлю мыть, налила воды. Тетя Люся удивилась: «Катя, а почему ты мучаешься с печкой по утрам?» «А когда еще?» – ответила мать. «Ты живешь с мужем, он может тебе помогать, раз у тебя не очень получается. Варить можно и вечером. Он будет печку топить, и ты быстрее приготовишь». Но мама отмахнулась: «Это сегодня что-то печка не заладилась». «Та где ж – сегодня, ты каждый день с ней долбаешься, то – это не так, то – другое». «Замолчи, не трави душу!!!» – гаркнула мать. «И что ж ты такая, сердитая, всегда?» – уронила тетя. «А как мне быть веселой, если у меня ребенок – калека? Посмотри на это страшилище – ни рук, ни ног! И что я буду с ней делать, когда вырастет? Всю жизнь – нянькой, попу подтирать?! Может задавить ее, пока маленькая? Отсижу в тюрьме, так все же легче – ее не будет, некому будет глаза мне мозолить!!!» Тетя аж подскочила: «Да, ты что! Нельзя так думать! Она же – твоя дочь!» «Ну и забирай ее себе, раз тебе ее так жалко! Я и отказную подпишу». Тетя не ожидала такого поворота событий: «Ну, пиши». Мама быстренько нацарапала несколько строк на листочке бумаги. Я с любопытством заглядывала – что это за игра такая у них. «А не передумаешь? Это ж твой ребенок!» «Нет! Не передумаю». «Ну, ладно, я сама Эллочку воспитываю, и Машу твою потяну. Я деток люблю! Это ж – ангелы Божии. А что Иван скажет? Придет муж домой, а ты ребенка, как котенка, отдала!» «Ничего не скажет. Он пьяный придет. Или уставший. И не заметит!» «Не говори так! Ваня любит и тебя, и дочку. Он вам всю душу отдает! Если б ты не такая злая была, он бы и не выпивал. Мало хорошего приходить к такой злючке. Ценить надо мужа – молодой, красивый, хороший семьянин, детей любит, трудяга, каких поискать. Какого ж тебе нужно? Что тебе - все не так?!» «Ладно, подождем Ивана с работы. Я его обдурю, он и подмахнет». Вечером пришел папа. Разговор шел – рядом и около. Когда мама подсунула бумажку, с отказом от ребенка в пользу двоюродной сестры, папа заорал благим матом и замахнулся на нее. В потасовку вклинилась тетя Люся. Она раскидала их в разные стороны и предложила: «Пусть Маша, пока, у меня побудет, а то вы ее оба перепугаете. Решите, что с ребенком делать, тогда я ее приведу. Незачем такой, маленькой, ваши скандалы слушать и видеть мордобой. Эх, вы! Это же – ребенок! Дар небес! А вы деретесь, как кошка с собакой. Может, она – великим человеком станет, может спасет вас в трудный час… А – вы…» Так я оказалась в доме у тети. И мы стали жить вместе – тетя Люся, я и Эллочка. Тете нужно было работать. Она забрала Эллочку из интерната, и мы ходили с тетей, к ней на работу, в детский садик. Сестре было 8 лет, а мне – 6,5. Эллочка очень переживала, из-за того, что пропустит школу. А я считала все это – интересным приключением.
                Я спала с сестрой, в одной постели. Впервые я увидела белые, очень чистые простыни, пододеяльники и наволочки. Впервые увидела чистые полотенца. Впервые меня купали в чистой воде, а не – после мамы. И голову мыли шампунью для девочек, а не стиральным мылом. Тетя ласково со мной обращалась, и они, вдвоем с Эллочкой, окружили меня любовью и заботой. Да, я видела, как пнется, из последних сил, тетя, пытаясь нас накормить. Как не хватает угля и дров. Как разбавляет молоко кипяченой водой, а себе капнет совсем каплю в чашку с чаем. Как считает картошины на суп. Как вздыхает над крупой, совсем на донышке. Но никогда она не пожаловалась мне, что нечем кормить. Никогда не попрекнула куском хлеба. А, ведь, мама меня выпроводила жить в чужие люди, не дав с собой ничего!
                И вот, настал тот день, когда тетя взяла нас обоих за руки и повела к моим родителям. Видно, этот шаг давался ей с большим трудом. Она останавливалась, украдкой вытирала глаза, прятала взгляд, говорила сама себе: «Ну, что ж поделать, надо еще раз спросить», и снова, мы шли и шли. Выпал снег, и на улице была уже настоящая зима. Близился Новый Год. Тетя подошла к дому и постучала в окно. Она заглянула во все окна и так никого не увидела. Родителей не было дома. Это было советское время. Мобильных телефонов не было. Тетя посчитала, что мама, наконец-то, устроилась на работу, а папа был на заводе. Она обрадовалась и сказала нам, что новости, должно быть, хорошие и надо прийти еще раз, вечером. А сейчас, мы снова, отправились в круглосуточный детский садик. Тетя Люся работала нянечкой и помощником воспитателя в детсаду №5. У нее не было специального образования, но – была безграничная любовь к детям и педагогический дар. Она хорошо ладила с послушными детками и с хулиганчиками. Когда она входила в холл, где детвора орала и бегала, все стихало, как по волшебству и все, с благоговеньем, смотрели на нее. Ее уважали воспитатели и руководство. Поэтому и разрешили нас приводить в группу. Тетя разделась и проследила, чтоб мы повесили свою одежку в шкафчик. И потянулся длинный, но такой короткий зимний день. Мы искупались под душем, поели в столовке вкусные харчи и выспались на уютных кроватках. Я была маленькая, и помещалась, а вот сестре приходилось уже подгибать коленки. Она была значительно выше меня. Но, нам было интересно. Мы были старше всех и руководили играми. Малыши слушались нас и не капризничали. Правда, приходилось их переодевать часто – то в штанишки кто надует, то кашу на себя опрокинет. Но, мы учились быть мамами. А мама должна уметь все – и любить ребенка, и ухаживать за ним по совести. Я, в тайне, мечтала привести на такие уроки свою мать – вот бы посмотрела, как нужно с детьми обращаться! Но моя мама считала себя умнее всех, и, конечно же, умнее тети, зачем ей чужие дети, если со своими – морока… Поэтому, я и была здесь, на попечении родственницы. А, тем временем, мы с сестричкой, развлекались во всю – пели со скакалкой в руках (это, вроде, микрофон), танцевали и, даже, играли на пианино. Неграмотная тетя Люся хорошо музицировала и, между делом, выучила нас нескольким мелодиям. Мои ручки меня еще немного слушались, и я тренькала по клавишам, испытывая огромную радость. Сестра никогда не посмеялась надо мной, ведь я не имела музыкальных талантов, как она, и играла фальшиво. Эллочку мама учила с первых лет жизни. Сестра играла замечательно. Она уже знала много мелодий и пела, как артистка. Мы прекрасно проводили время в садике. Но ничто не заменит ребенку семью. Я согласилась с ними пойти в гости, я и раньше у них бывала, с мамой. Но, ситуация выходила из-под контроля, и я догадывалась, что это – не игра, что-то страшное произошло, происходит с моей родненькой мамой, если меня отдали жить в чужие люди. Вечером мы пошли, снова, к родительскому дому. В окошках горел свет, из дымаря валил дым. Тетя обрадовалась: «Значит все уже дома».
                Но, дома был один папа. Он растопил печку и на сковородку выливал жидкое тесто. Он так нам обрадовался, что не знал, куда нас усадить. Заглядывая в печку, подкидывал и подкидывал угля, а сам пек блинчики. Аромат стоял на весь дом. Он щедро выложил готовые, с пылу, с жару, на тарелку, и сам хватал, прямо со сковородки. Мы все наелись блинчиков с вареньем. Папа рассказал, что мама уехала к своим родным, в село, и забрала Васика (моего старшего брата). Бабушка, с сыном Леней и невесткой Ниной, с их детьми – Юриком и Любочкой, жили в селе С-ка. Дружно жили, сытно и весело. Мама с папой часто приезжали к ним и оставляли меня на их попечение. Дети учились в школе, а их родители работали. Дядя Леня был – зав гаража, а тетя Нина – зав птицефермой. С раннего утра и до самой ночи они трудились, не покладая рук. Дома держали птицу и животных на откорм. Я для них была, как желанная гостья, но и меня приучали трудиться – все, что по силам. Маленького роста, размером с гуся, я пасла бычков, давала им воды, по пол ведерка. Вставала вместе со всеми, на рассвете, в 4 часа, сыпала зерно курам (их около 100), уткам (их около 100), гусям (их около 100). Мыла поилки по нескольку раз и набирала туда воды. Летний день длинный, птица все выпивала к вечеру. Приносила бурячки корове, если она стояла в коровнике. Вела корову пастуху, в конец улицы, почти с километр. Встречала ее, чтоб животное не нашкодило – иногда корова заглядывала в чужой палисадник и срывала цветы. Я собирала колорадских жуков в жестяную банку, из-под консервов. Собирала яйца в птичнике. Сажала наседку на гнездо, чтоб выводились птенчики. Очень боялась индюков и гусей. Иногда, какая-нибудь птица на меня нападала. Я верещала от страха и бежала, изо всех сил к брату Юрику. Он был – мой рыцарь, мое спасение. Много чего мы делали вместе – подметали двор, лезли на чердаки (их было два) убираться у голубей. Там туркали, танцевали и копошились 3000 голов. Опять – меняли воду, собирали яйца, усаживали самочку на гнездо. Зерно сыпали во дворе. Отдельно – голубям, отдельно – большой птице. Все птицы ели культурно, не дрались. Обо всем, этом, я рассказывала сестричке Эллочке. А она мне рассказывала о жизни в интернате. Да, там стояли красивые, большие кроватки с белоснежной постелью, и ярким ковриком, над каждой кроваткой. Да, там у каждого ребенка была своя тумбочка и свой шкафчик. Да, вкусно кормили и заботились о здоровье. Да, учили танцевать, петь, играть. Было весело. Но, рядом не было родных людей. Не было мамы! За мамой скучали все. Ей, тайком, писали длинные письма и вручали при встрече. О ней, о ее ласке, мечтали, засыпая в уютной палате на 10 девочек. И, как бы ни старались воспитатели, любая мама лучше, родней и ближе, чем они.
                У Эллочки в интернате были свои подружки и друзья. Она была общительная и легко дружила со всеми. По вечерам, обнявшись, мы с ней, слушали, как гудит в печке огонь. Рассказывали друг другу секреты, пока сон нас не укладывал. Тетя Люся грустно качала головой, когда смотрела на нас. Она знала, что это все равно начнется. И началось – по вечерам я очень скучала по дому, и плакала. Сначала – недолго, а потом – полночи рыдала. Я не понимала, почему не заканчивается эта игра. Я уже нагостевалась. Усталые, тетя и Эллочка, не знали, что со мной делать. И, снова, мы вечером пошли к родительскому дому. Наконец-то, дома были – и мама, и папа, и брат Васик. Меня оставили. Все пошло своим чередом. Папа, рано утром, в 6 часов, ехал на работу на велосипеде. Он не завтракал. Мама ему собирала тормозок –  2 кусочка хлеба, 100 граммов сала, две луковицы, два пряника. Минеральную воду, без сиропа, или с сиропом, папа пил из газового автомата, на предприятии. На территории завода было несколько таких автоматов. Рабочие чистую минералку набирали в банки, с плотной крышкой, детям, не больше литра. И папа привозил воду с работы. Иногда, с сиропом. Но, за сироп надо было платить 3 копейки за стакан. А у папы всегда не было денег. Только в день зарплаты. Тогда, радости не было границ! Жаль, что газ долго в воде не держался. Пузырьки улетучивались. Но и сладковатая, ароматная водичка радовала нас. О том, чтоб купить бутылку ситра в магазине, мы и не мечтали. А она стоила тогда 34 копейки.
                Я плакала. Рыдала. Нет, слезы не текли из глаз. Я рыдала, кричала в душе. Так, значит, это – все правда! Правда, что мама хотела отдать меня тете Люсе. Правда, что папа раздумывал – подписать или нет, эту бумажку. Правда, что я несколько недель жила у тети, на ее хлебах, а мои родители и не чухались, что ест и пьет их ребенок. Боже ж мой! Как мне хотелось считать это – игрой больного воображения или капризами ребенка-инвалида. Но, еще одно меня мучило. И я, снова, обратилась с расспросами к сестре: «Эллочка, ты помнишь разговор наших матерей о том, что происходило в роддоме со мной? Ты что-нибудь об этом знаешь?» И, снова, высветилась некрасивая история.
                Я родилась хорошенькой, милой девочкой, весом в 2 кг 300 гр, но восьмимесячной. Сразу врачи обнаружили слабость конечностей. Ручками не двигала вверх, а ножки были повернуты вовнутрь. Моя мама отказывалась меня кормить грудью и не хотела брать меня на руки. Больших трудов стоило медсестре уговорить подойти ко мне. Мама смотрела на меня через стекло и теряла сознание. Ее приводили в чувства и, снова, уговаривали не отказываться от больного ребенка. Она меня не признавала: «Это – не мой ребенок!» Через несколько дней, наконец, она осознала, что родила дочку, с большими проблемами здоровья. Но, в ней появилась агрессия. Сейчас такие нервные расстройства лечатся – послеродовая депрессия. Хорошие психологи и психиатры исправляют стрессовое состояние. А тогда, в 1963 году, в маленьком городе Донецкой области, считали это – блажью. Молодую мать просто ругали и стыдили. Из-за этого, ее состояние ухудшалось. А никто не замечал. Поэтому, однажды, в тихий час, моя мама очутилась над моим боксом, с подушкой в руках. Она положила подушку на меня и слегка надавила. Преступление осуществилось бы, если б не бдительная медсестра. Она вовремя убрала подушку, оттолкнула горе-мамашу и осмотрела меня со всех сторон – нет, все в порядке, я не пострадала. А мама, снова, потеряла сознание. Медсестра привела маму в чувство и приказала молчать. Она пообещала, что ни одной душе не скажет об этом, иначе маму могут посадить в тюрьму. Тогда очень строго относились к таким случаям. Мама осознала, что чуть не убила собственную дочь. Но, горько усмехнувшись, заявила: «Жаль, что не вышло! Лучше – тюрьма, чем всю жизнь калеку няньчить!» Медсестра предложила поговорить с врачом и оставить меня в роддоме. Таких деток забирали в детские дома ребенка. Или оставляли при больнице, испытывая на них лекарства. Редко, какому ребенку, посчастливилось выжить, если только забирали на усыновление. Но новых пап и мам устраивали здоровые дети. Больной ребенок был не нужен никому. О том, что роды прошли с серьезной патологией, и у ребенка большие физические недостатки, сообщили отцу. Папе меня не показали. Почти две недели я находилась в больнице. Маму уговаривали, а меня подкармливали грудью чужие матери. Молоко у мамы забирали и давали мне в бутылочке. Наконец, маме разрешили, через стекло, поговорить с папой. Она плакала, а он ее утешал. Мама упросила его поехать в село, к ее родителям, и спросить их совета, что делать с ребенком. Папа поехал. Он рассказал им, какая я родилась. Дед Василь очень рассердился, он кричал на всю хату: «Как можно от своего дитя отказаться?!» Он строго приказал забрать меня из роддома. Так и сделали. Мама попросилась разрешения меня покормить грудью. Врачи обрадовались – наконец-то, горе-мамаша одумалась. Женщины в палате морально поддерживали маму: «Ничего, вырастет, еще какая помощница тебе будет! Не отчаивайся!» Поддерживали и врачи: «Все – лечится! Прооперируем, ножки исправим, а ручки – зарядкой укрепим. Не запускайте только!» Родители повезли меня к дедушке с бабушкой. Наша бабушка Прасковья, с молодых лет, была повитухой. Она хорошо знала, как обращаться с детьми – своих 5 вырастила здоровыми. Бабушка Параня  (так ее дома называли) оставила маму и меня у себя в доме на 3 месяца. Зарядка, массаж, ванночки с травами, помогли мне – я развивалась, как обычный ребенок. Ножки прооперировали несколько раз, я пошла вовремя, прямо в гипсе. Если б не бабушка с дедушкой, меня бы ждала другая судьба. Об этом мы поговорили с сестрой. Я надеялась, что и это – неправда. Когда-то, мне было 11-12 лет, чужая бабушка, рассказала, что произошло в роддоме. Это она тогда работала медсестрой в родильном отделении – разносила кормить деток роженицам. Я не очень поверила ей. Я любила свою мать и не хотела даже думать о таких страшных вещах, хотя и слышала каждый день от матери: «Как я тебя ненавижу! Чтоб ты сдохла!»
                Эллочка подтвердила эти слухи о происшествии. Да, было такое. Да, и тетя Люся, ее мама, рассказывала ей, уже взрослой, об этом. Так это – все, правда! Господи, дай мне сил пережить! Я всю жизнь старалась, чтобы мама мной гордилась – училась хорошо в школе, выучилась в техникуме, даже работала немного. Я родила, как все женщины, замечательного ребенка. Да, не сложилась личная жизнь. Что ж поделать! Не у всех хорошо складывается! Но, я всегда была при матери, уважая ее, любя всем сердцем, не смотря на ее каждодневные скандалы и побои. Я помогала ей, как умела. Я терпела все ее выходки.  Я почти поставила крест на личной жизни. Потому, что надо было постоянно быть возле нее – а вдруг забудет газ выключить или сердце у нее схватит. Я терпела ее откровенные насмешки. Мама на всю улицу выставила меня гулящей и ленивой. Но, я - варила обед, подстирывала, сколько могла, подметала двор, и соседи видели, кто и что делает. Я рассчиталась с ней сполна – за то, что она дала мне жизнь. Я ухаживала за ней, до последних своих сил, и сейчас езжу, проведываю. Господи, научи мне ее простить. Ведь, она больна душой. Господи, дай мне сил правильно все понять.
                Вот и закончен разговор. Я попрощалась с сестрой, обещая звонить ей, по скайпу. Эллочка улыбнулась и помахала рукой: «Не бойся! Все будет хорошо!» Я, снова, осталась одна, наедине со своими мыслями и воспоминаниями.
                27 августа 2015 года