Девушка на портрете

Девушка на портрете
Рассказ о родном Кульчуке написал Николай Федорович Демченко? Удивительна его творческая судьба.
Он всю жизнь писал стихи, прозу, рисовал картины. И ни разу все созданное его гениальным умом не публиковалось. Он пытался появиться в газетах, на большее не рассчитывал, – не получалось. Меня просил помочь протолкнуть его произведения в периодике – я работал тогда редактором районной газеты на Одесчине, а Николай Федорович – жил в нашей общей родине - крымском Тарханкуте. Это географическое обстоятельство помешало мне выполнить обещание – подарить  оригинального автора читателю, широкой аудитории моей газеты. Тогда такие были порядки – писать только о своих.
Мой брат Иван сказал мне, что его дядько Николай принес ему чемодан с рукописями, которые он приготовил для меня – редактора. Иван добавил, что дядя плох, больше 80 лет ему, заговаривается, может мне, Иван спросил, повидаться с ним? Он, добавил Ваня – мой двоюродный брат, иногда говорит об авторе этих строк, как об отце. То есть меня путает с моим отцом, давно умершем еще в младом возрасте.
Я долго собирался к родным пенатам. Что-то меня погнало в Кульчук. Я нашел время зайти к поэту, писателю и художнику Н.Ф.Демченко. Он жил анахоретом в старательно побеленном домике, в философской простоте – сделанный его руками стул-кресло представлял собой чудо столярного мастерства, произведения мебельного фаберже в подметки не годятся.
Топчан оригинальной конструкции. 
Спина у старика пряма, как у балерины. Колбы на окнах, запах полыни среди зимы, часы-кукушка, с обратным ходом стрелок, картина девушки на белой стене, чрезвычайно светлое окно, в котором стекла расположены каким-то особенным углом – а за окном пасмурный с утра день.
У старика рыжие колючие брови, которыми он прикрывает глаза цвета янтаря.
- А это ты! – встретил меня  гениальный самородок.
Он очень неуживчив, сердит, с семьей разругался так, что все забыли о нем, пока он окончательно не  выбросил родственников из своей жизни – стал относиться к ним, как к соседям – чужим людям. И чудо, снова полюбил их.
Когда вспомнил о том, что это родня, махнул рукой на старые обиды. Все родные, жившие в напряжении раздора, облегченно вздохнули.
- Ванька передал чемодан? – сердито спросил он, - будто не виделись со вчерашнего дня. Хотя с того времени прошло 20 лет.
- С металлическими углами? – спросил я, ожидая, что меня пригласят присесть и плюхнуться в кресло, сколоченное руками тарханкутского Микельанджело. Свои рукописи Демченко распределил в тетради, сшитые из листков от школьных тетрадей, переплетенные в янтарного цвета полутонкий картон – книжки с оглавлением, номерами страниц… Поговорили о том, на каких правах я издам его поэзию и прозу.
-Да, Витя, - согласился он после препирательств, которые вызваны моими условиями, - назвав меня именем моего отца.
Я понял, дядя Коля заговаривается – надо уходить. На его  бледной щеке синел большой свежий нарыв. Мы сходили в сарайчик, в котором пахло сиренью – среди февраля. На единственном окне немного паутины,  пыли цвета талька, земляной пол серебрится крупинками морской соли. Такая соль настыла, как лед, на камнях, которыми выложен его узкий, уходящий к морю двор. Дворовая соль играла цветами радуги, хотя солнце стояло за войлоком облаков.
Художник распаковал фанерный ящик, в котором хранились, как он недовольно проговорил – «копии картин». Думаю, это были оригиналы, которые он, таким образом конспирировал, защищая от будущих воров, промышляющих художественным гламуром.
Я захотел, после его предложения, взять на память портрет девушки, вариант которого висел в доме. Старик сразу отказал. Я заметил, как налился лиловым цветом нарыв на щеке. Картины хранились в вощеной  бумаге и опилках стоя.
- Извини, что я тебя назвал именем твоего отца, - сказал он вдруг, - это прием, я пугаю человека: ты подумал, что я сумасшедший, в страхе человек раскрывается, - и довольно рассмеялся.
Мы подписали документ, согласно которому, многое уступив, я получил право на публикацию его произведений искусства. Затем он показал, как использовал страсть к курению для очищения и лечения легких и бронхов.
Девушка на картине была его ученицей лет пятьдесят назад. Она так печально смотрела, что сердце мое рвалось. Я понял, что должен уехать немедленно.
Меня провожал Иван. Я сказал ему:
- На щеке такой нарыв, и кожа на руках местами тоже лиловыми пятнами пошла – долго не протянет.
- Э! – возразил брат, как екнул, но все же не произнес согласной. – Сто лет жить будет, он тут так нас строит – мы скорее… это.
Иван улыбнулся так, как он всегда улыбался, что ему деревня прощала все его заметные грехи и считала тружеником – настоящим батьком и дедом, у которого три дочери и девять внуков.
Через неделю Николай Федорович умер. Иван сказал: в полном одиночестве.
Рассказ «Страда» – о  событиях, которые разворачивались в Кульчуке,главный герой - сам Николай Демченко.
Страда
Шли по нашей земле тридцатые годы двадцатого века… Тридцатые годы.
Об этих годах я не имел тогда никакого представления, хотя рядом с ними шел в неизвестное мне будущее. А о том, что мне шел девятый год, уже знал.
Приходил к нам бригадир колхоза и спрашивал у отца моего:
- Умеет ли твой сын общаться с лошадью и сколько ему лет?
Отец сказал, что сын любит лошадей, свободно ездит верхом и умеет одевать сбрую. А мать сказала, что сыну идет девятый год. С этого дня я стал работать в колхозе.
Мне приходилось иногда бывать в конторе колхоза, и я видел, как счетовод водит по бумаге карандашом и там получались разные кружочки, палочки и завитушки. Я спросил у него, зачем он рисует эти завитушки. Он посмотрел на меня, погладил по голове и сказал:
- Вот пойдешь в школу и там все узнаешь.
- А у нас нет никакой школы.
Он вздохнул и стал объяснять мне, что с первого сентября у нас откроется школа, и ты и другие ребята будете там учиться писать, читать и решать задачки.
Любознательность преследовала меня в те годы на каждом шагу, а после разговора со счетоводом с радостью стал ждать первого сентября. А что касается тридцатых годов, то узнал об этом значительно позже.
Это были самые трудные годы для Первого на нашей планете бесклассового общества, о котором мечтали люди труда и боролись за него тысячелетиями.
Моему старшему брату Павлику в том году исполнилось четырнадцать лет, и он уже год работал конюхом.
Мать разбудила нас очень рано. Мы позавтракали и вместе пошли на конюшню. Конюшня находилась в степи недалеко от тока.
Я помог брату напоить лошадей и рассыпать по кормушкам фураж. Павел показал мне лошадку, с которой мне предстояло работать. Это был небольшого роста, неопределенной масти худенький конь. Лошадка старая и притом без зубов. Конь часто жил впроголодь, особенно зимой. Звали его Лакуша.

Мы подобрали для него шлею, пристегнули к ней постромки и одели на шею.
Лакуша сначала сердился, когда мы к нему подошли, тогда я погладил ему живот, спину, потрепал холку, и он успокоился. Брат дал ведро для лошадки под воду, ящик для фуража, проводил нас на ток к молотилке и предупредил меня:
- Чтобы поводок уздечки лошади никогда нигде не привязывал, оторвется и уйдет отсюда. Он любит свободу. Но если ты поставил его здесь, то здесь и найдешь.
Ток располагался на небольшой возвышенности, и отсюда во все стороны на приличном расстоянии была видна, уже заметно посеревшая от безводья целинная степь. И лишь в нескольких нешироких ложбинах зеленела трава. Мне удалось собрать чуть ли не мешок удивительно душистой целинной травы. Я был еще далеко от тока, а Лакуша уже ржал особым лакомым тоном, предвкушая душистую трапезу. Лошадка аппетитно жевала травку, а я пошел смотреть молотильную технику.

Кочегары часто сменялись, совали вилами в жерло локомотива солому. В брюхе машины клокотало и несло от нее сильным жаром и, должно быть, потому они походили к локомотиву левым боком, прикрывая лицо плечом. Из гудка, посвистывая, пробивалась  струйка пара и растворялась в пространстве.
Подошел к кочегарам механик:
- Ну, как, ребята, пары скоро будут?
- Минут тридцать-сорок.
Механики ходили вокруг молотилки с масленками и ключами, а затем стали натягивать ремни. С правой стороны молотилки подъезжали специальные повозки со жнивьем  и становились в очередь дугой.
К задней стороне молотилки на специальной двухколесной тележке подъехал Владимир и притащил длинный стальной трос со стальными крючьями на концах.
В тележку впряжены четыре лошади. Его задача – тянуть полный волок соломы на скирду.
Моя задача – тянуть пустой волок до молотилки.
Вове пятнадцать лет, он живет в городе у своего дяди и учится в школе, а летом приезжает в деревню к матери и работает в колхозе.
Лакуша поел всю траву, которая была в ящике, и стоял без дела, поглядывая в мою сторону. Я выложил из мешка остальную, и он с таким же аппетитом стал ее уничтожать.
Метрах в пяти от лошади возвышался пожарный щит, на котором висели и стояли рядом все необходимые предметы тушения пожара. Рядом со щитом стояла большая бочка с водой. Возле бочки аккуратно свернутые, сложенные пирамидой, лежали несколько сеток.
Я из впервые видел, но догадался, что это те самые сети, ради которых я оказался здесь на току.
Уступая любопытству, я раскрутил одну из них и стал мерить ее шагами вдоль и поперек.
- Мальчик, что ты здесь делаешь? – услыхал я девичий голос.
Передо мной стояла девушка в брезентовых брюках, в рубашке с длинными рукавами и с любопытством разглядывала меня. У нее была короткая прическа, подобно «польки».
- Я меряю сетку…
- А зачем ты ее меряешь?
- Я буду здесь работать – тащить эти сети.
- О! Ты наш сотрудник! А как тебя зовут?
- Николай.
- А меня зовут Любой.
И Люба стала целовать меня. Я пытался вырваться из ее рук, но они оказались такие сильные.
- Ты, Коленька, не стесняйся, тебя будут целовать девушки еще не один раз, и ты привыкнешь. А сейчас пойдем в шалаш, и я познакомлю тебя с ними.
Она крепко держала меня за руку.

 
Когда мы вошли в шалаш, там было пять девушек, и одна из них завизжала. Она переодевалась и была полураздета.
- Ты, Коленька, не обращай внимания на это…
- Девушки, можете любить и жаловать, наш младший сотрудник, он будет работать на оттяжке. Зовут его Николаем, но поскольку он еще не вышел ростом, будем называть его Коля и Коленька.
- А теперь, Коленька, я познакомлю тебя с девушками. Мы работаем попарно и посменно. Первая пара – это я и Света! Что это такое, а где твой реверанс? Вот так, вот так, у тебя это хорошо получается. Вторая пара – это Лена и Наташа. Девушки, подойдите ближе, не стесняйтесь. Вот так, это Лена, а это - Наташа, это - Наташа, а это – Лена, запомнил?
- Да...
- А там в глубине шалаша наша третья пара. Это Дашенька и Палашенька – наши старенькие девочки…
И тут же люба выронила мою руку и вихорком вылетела из шалаша, потому что Даша и Палаша мигом приняли агрессивный вид и направились к Любе. Люба убежала, а Лена, Наташа и Света окружили меня и стали по очереди целовать.
Вошла Люба:
- Девочки, как вам не стыдно, заслюнявили щеки мальчику, а теперь он стоит  и рукавом вытирает их. Если не умеете целовать, так уж не пытайтесь это делать или берите с собой полотенца. Дашенька и Палашенька! Я хочу заключить с вами мир. Ведь уже ласковей слова не придумаешь, а вы все сердитесь.
- Ну, ладно, ладно, пусть будет мир, куда от тебя денешься.
Через несколько минут начнется молотьба. Все присутствующие на току в это ласковое и нежное утро чувствовали себя, как на празднике – смеялись, шутили, громко разговаривали, а кто-то пел. Каждый делала свое дело скоро и уверенно и никакой суеты. Даже Лукаша не ошибусь, если скажу, поддавшись настроению людей, временами ржал – по-своему ликуя.
И вдруг резкий сильный свист пара, разорвав тишину, повис над землей. Он завладел, казалось, всем и всюду и ничему и никому не собирался уступить место.
Гудок локомотива был сильный, но короткий – он так же неожиданно умолк, оставив после себя звон в ушах людей и блуждающее в степи эхо. После первого гудка механики включили молотилку. Дружно задвигались ремни и машины, зашумели внутренние узлы ее, и она вся, словно живое существо затрепетала мокрой дрожью.
Механики внимательно обходили молотилку, прислушиваясь к шуму каждого ее узла. Через несколько минут они остановили ее и занялись регулировкой.
Некоторое время я задержался возле машины. Мне хотелось посмотреть ее молотильный аппарат. Кстати, механики в это время его регулировали – все это для меня было ново и интересно.
А когда пришел шалаш, то никого из девушек не узнал. Все гни оказались в брезентовых брюках и в рубашках с длинными рукавами, а головы и шеи обмотаны платками. Лишь у глаз были оставлены небольшие узкие щели. У каждой на шее висели технические очки. Я растеряно стоял на середине шалаша, пытаясь узнать кто есть кто, но они шумно подхватили меня на руки и унесли на ток.
У пожарного щита девушки развернули две сетки, уложили их у молотилки и стали крепить трос и оттяжную веревку.
Люба объясняла мне мои обязанности  у молотилки и показала, как надо крепить оттяжную веревку к сетке, затем взяла лошадь за уздечку и повела ее тем путем, где ей предстоит тащить сетку, объясняя мне подробности действия.
Лакуша охотно шел за девушкой и по его настроению я понял, что ему такое занятие было приятно.
Раздался второй гудок локомотива – все рабочие разошлись по своим местам.
Люба, Света, Наташа и Лена взяли деревянные вилы и пошли к сетке.
Первая подвода со жнивьем подъехала к машине. Механик включил молотилку, и она задвигалась, зашумела.
Коротко прозвучал третий гудок и барабанщик начал бросать жнивье в приемную камеру.
Через минуту-другую на девушек посыпалась солома и полова.
Погода стояла тихая, безветренная, поэтому молотилка утопала в облаке серой пыли и половы, слаженно, ровно шумела и лишь барабан, получая порции жнивья, раз за разом завивал: вув-вув-вув…
Я подошел к девушкам, и некоторое время смотрел, как они работают.
Полова с пылью валом падала на головы, плечи, спины девушек и они были уже не похожи на себя, а на каких-то серых пушистых существ, которым трудно придумать название. Люба подошла ко мне, я ее узнал по голосу, и попросила меня уйти из этой пыли. Я подошел к пожарному щиту, стряхнул пыль с рубашки, с лица, с фуражки и стал ждать первого волока.
Лакуша стоял у своего ящика и дремал, а когда пошел первый волок, он поднял голову и пошел за ним тем путем, где ему и нужно было идти. Мне оставалось только сопровождать его.
Через определенное время пришли Даша и Палаша, они дождались десятого волока и заменили Любу и Свету.
Я помог девушкам стряхнуть пыль, и они пошли в шалаш. День был жарким, солнце жгло нещадно, а в шалаше было прохладно. Стряхивать пыль руками было неудобно. На вспотевшей спине она прилипала к мокрой рубашке и как-то размазывалась. И вдруг мне пришло в голову, что пыль легко будет стряхивать веником. Я веники у нас давно было принято делать из полыни, которой в степи росли целые плантации. Я попросил у механика нож, нарезал полыни и стал делать веники. Веревка на току была – ею завязывали мешки с зерном.
К вечеру сделал семь веников: шесть девушкам и один себе. Девушки были очень довольны моей находкой и с удовольствием пользовались серенькими душистыми вениками.
Мне было тяжело смотреть на них, когда они работали.
Пыль, жара, вспотевшие плечи и спины, мокрые рубашки, облипшие половой, и самое ужасное – это стрелки колосьев, они свободно проходят сквозь ткань рубашек и вкалываются в тело – это сущий ад.
Я старался помогать девушкам всем, чем мог, и полюбил их за их трудолюбие, их выносливость, их доброту и красоту. Вечером, после работы, запыленные и уставшие, они шли в примитивную, специально сделанную для них, баню.
Три стены собранные из деревянных колосьев и соломы. На четвертой стороне стояла большая деревянная бочка с водой с длинным шлангом  и краном на конце шланга. На середине бани стояла деревянная кодушка, над которой девушки мылись. С бани они приходили, как  не удивительно, всегда бодрые и веселые.
Школ в те годы в селах еще не было. Люба и Света, как и Владимир, жили осенне-зимний период в городе у родственников и ходили в школу.
Руки их от физического труда за это время отвыкли, и кожа на ладонях была мягкая и нежная.
Уже на второй день у девушек на их ладонях появились водные мозоли. На третий день рано утром приходила к ним фельдшерица, научила их, как перевязывать и перебинтовывать кисти рук и оставила про запас вазелин и бинты. Теперь они каждое утро бинтовали руки, а я нанялся им в помощники.
Наташа, Лена и «старенькие» девочки постоянно были связаны с физическим трудом и водные мозоли им не угрожали. Ладони у них постоянно были покрыты толстыми сухими мозолями, твердыми как дерево. Погода стояла сухая, и молотьба шла успешно – от солнца и до солнца.
Надо себе представить четырнадцать часов в сутки, изо дня в день, ворочать вилами солому, не выпуская из рук. Как-то вечером я помогал Наташе стряхивать пыль, как обычно со спины, где девушки сами не могли это делать. Когда мы кончили стряхивать с нее пыль, Наташа, ничего не говоря, взяла мою руку и стала разглядывать ее, а потом погладила мою ладонь:
- Ой, какая гладкая и нежная у тебя ладонь, - сказала она. – Коля ты помоешь мне спину? У Лены такие жуткие мозоли на руках, что ни сколько моют, а больше царапают тело.
- Конечно, помою…
Наташа взяла полотенце, и мы пошли в баню.
Пол в бане был устлан соломой. Сверху протянуты две веревки для белья. Рядом с бочкой стояла кодушка с дырявым дном, а под кодушкой -небольшая яма, куда стекала вода. Вода в бочке была теплая,она нагревалась от солнца.
Наташа сняла рубашку, вышла из бани, стряхнула ее несколько раз и бросила на веревку. Затем сняла рубашку с меня и тоже бросила на веревку.
- Рубаку твою я сняла затем, чтобы ты ее не замочил. Старайся Коля лить воду на спину так, чтобы она не попала под брюки, - сказала Наташа и наклонилась ад кодушкой. Когда начал мыть спину Наташе, она ойкнула и задвигала плечами.
- Тебе что не хорошо?
- Нет, очень хорошо, не обращай на это внимания. Помой заодно живот, груди и шею. Лицо и руки я помою сама.
Работа у девушек пыльная и жаркая, поэтому лифчики они не одевали. Эти изделия очень мешали в работе и собирали много пыли. Когда стал мыть живот, она снова заойкала. Стоило мне прикоснуться к ее груди, так она завизжала, поднялась и прикрылась руками.
- Коля, извини меня, мне стало немного щекотно, мой.
Я уже кончал вытирать Наташу полотенцем, пришла Лена.
- Ну, как наш маленький банщик, ты и меня помоешь?
Лена была совершенно спокойной и не разу не ойкнула. Только когда я стал мыть ей груди, она взяла шланг, чтобы освободить мою руку. Груди у нее большие и одной рукой  помыть их было сложно.
Я еще мыл Лену, пришли Люба и Света.
- Вы, девочки, тоже будете пользоваться услугами нашего мальчика? У него очень нежные ручки, - сказала Лена.
Девушки ничего ей не ответили, подошли ко мне. Люба взяла одну руку, а Света – другую, и стали их разглядывать. Затем Люба поднесла мою руку к своему лицу, приложила ладонью к щеке и спросила:
- Ты, Коля, нам тоже помоешь спинки?
Первой вызвалась мыться Люба. Она была так же спокойна, как и Лена. У нее тоже большие груди и я, ничего не говоря Любе, отдал ей шланг и помыл груди обеими руками.
Света была крупная, нежная девушка и очень красивая. Большие, широко расставлены голубые глаза и светлые волосы и такое же светлое тело.
Она решительно подошла к кодушке, спокойно приняла потоки воды, но когда я прикоснулся к ее спине, она завизжала и отскочила в сторону. Люба подошла к Свете, поцеловала ее, и повела к кодушке, придерживая за плечико. Хотя Света и повизгивала иногда, но мне удалось помыть ей спину, а когда прикоснулся к ее животику, она сделала то же самое, что и первый раз.
Люба смотрела на подругу и улыбалась, они подружки и очень люби друг друга, особенно Люба.
- Давай, Света, я тебя помою, - сказала Люба.
- У тебя ручки колючие, а  у коли щекотные.
Она решительно пошла ко мне.
Я запомнил, когда мыл Наташу, она тоже боится щекотки, но та старше и вероятно могла несколько сдерживать себя.
У Наташи и Светы груди маленькие и эти девушки как-то нежнее и чувствительнее тех, у которых они большие. Может быть, я не совсем прав в этом, но происходило это не на сцене, а в бане и Света не собиралась играть роль принцессы на горошине.
Пришли мыться Даша и Палаша, и они видели, как мылась Света.
- У Светы много нежности и потому она очень чувствительна, а мальчик, несмотря на его возраст, как-никак, а мужского рода и от него веет мужским духом. Чуткое сердце Светы это легко улавливает, - сказала Даша.
Даша и Палаша изъявили желание мыться сами, а нас попросили освободить помещение. Девушки еще не однажды приглашали меня помыть их, но не по системе, а вероятнее всего в зависимости от погоды. Но чего я не мог не заметить, Света и Наташа приглашали чаще других. 
Два раза приглашала меня в баню даже Даша. Палаша два дня отсутствовала, а на ее место поставили другую женщину.
Даша была очень довольна услугой и позволяла себе немного расцеловать меня после каждой бани.
Девушки несколько раз приглашали и Вову помыть им спины, но Вова был демонстративно неумолим и каждый раз торопился удалиться.
Даша ругала девушек:
- Не смейте его беспокоить, он уже взрослый мальчик и стесняется.
Молотьба зерновых приближалась к концу. На току маячили две больших блоковых скирды, одна – пшеничной соломы, другая, несколько поменьше, - ячменя и овса.
Девушки к этому времени втянулись в работу, чувствовали себя бодро и с гордостью поглядывали на эти скирды, удивляясь тому, сколько им пришлось этим летом перевернуть соломы. Но молотьба еще не окончена. На восточной стороне колхозных полей, в трех километрах от тока, стояла скирда необмолоченного жнивья и поле в копнах. Было рассчитано так, что легче перевезти молотилку и локомотив, чем возить жнивье за три-четыре километра.
Бригадир объявил всем работающим на току отдых на три дня, пока перетянут технику на новое место. Новый ток уютно расположился на самом берегу моря. На четвертый день утром все, кто приходил на ток, бежали к морю, раздевались и шумно плескались в чистой, как слеза, воде.
Мы с Владимиром купались несколько в сторонке от девушек и не заметили, когда к нам подошли Люба и Света:
- Коленька, пойдем к нам, мы без тебя скучаем, - сказала Люба, - Вову мы не приглашаем, знаем, что не придет…
Девушки были в трусиках и лифчиках. Я их в таком наряде ни разу не видел и как-то застеснялся, но они подхватили меня на руки и унесли к себе. Я стоял среди девушек, разглядывал их ноги и не знал, как быть.
Все они были в трусиках, а мне казалось, что они совсем голенькие.
- Ой, девчонки, он нас еще не видел в таком наряде и растерялся, - догадалась Наташа.
Выручила меня Света:
- Коля, помой мне, пожалуйста ноги,-  и зашла по колени в воду.
- Ты, Света, сейчас будешь визжать, - заметила Наташа.
- Вот и не буду, я уже привыкла к рукам мальчика.
Подойдя к свете я прикоснулся к ее животику, она улыбнулась, а когда приложил ладони к ее нежным беленьким бедрам, она завизжала и убежала от меня.
В это время раздался звонкий гудок локомотива, девушки подхватили свои халатики, и ушли в шалаш.
Девушки больше не приглашали меня мыть их, они каждый вечер уходили к морю, раздевались до гола, мылись, кое-что стирали и пели песни.
Через неделю уборка была закончена.
Правление колхоза выделило средства и был дан обед для работников тока. Как всегда, обедали тут же, на току. После торжественной части многим были вручены подарки за хорошую работу.
Всем девушкам вручили отрезы на платья из шелковой ткани. Владимиру и мне – костюмы. Подарки вручала женщина – бухгалтер колхоза. Вручая подарки женщинам она их целовала, а мужчинам пожимала руки. Меня и Вову тоже поцеловала.
Я уже был привычен к поцелуям и щеку не вытирал, а Владимир вытер.
В сентябре я пошел в школу в первый класс.
Люба и Света уехали в город, они учились уже в старших классах.
Наташа и Лена осенью вышли замуж и куда-то уехали. Я их больше никогда не видел.
Остались в деревне Даша и Палаша, и мне приходилось их часто видеть.
В следующем году я снова работал на току.
Люба и Света готовились тем летом поступать в  институт, и в деревне их не было.
Я долго скучал по девушкам прошлого года. А когда привык к девушкам этого года, стал скучать меньше, но никогда не забывал их и был рад тому, что знал их и знаю, что они есть и всегда будут в моей памяти.
И уже тогда у меня стало любимых девушек не шесть, а десять и были они для меня и близкими, и милыми, и остались такими навсегда…
29 апреля 2009 г.