Когда деревья стали белыми. 1

Этот рассказ стал продолжением "Погоста". Возможно, будет и третий. Тогда весь цикл рассказов можно будет объединить в небольшую повесть о Зосимыче и Славке. Но пока это просто рассказ с теми же героями, что и в "Погосте". Хотя описываемые события происходят также на охоте, при этом охоты практически не касаются.
Во время написания рассказа пострадало одно животное, но сцена охоты сведена к минимуму. Тем более, что я сообщу об этом в начале главки, чтобы высокочувствительные натуры не падали в обморок.
Вот в общем-то и всё.
Ах, да! Посвящение.
Посвящается хорошему человеку Галине Абрамовой.

С Богом!



Зосимыч позвонил в среду вечером.

- Алло, Слав, привет! – сказал он, – На охоту ко мне не собираешься?
Я мигом прижал трубку к уху и оглянулся на кухню, где Ленка гремела посудой, готовя ужин. Нет, вроде не слышала. У меня отлегло от сердца. Что было делать: я дал Ленке клятву, что всю зиму буду работать над диссертацией, и вот уже второго декабря при первом звонке Зосимыча готов нарушить все обещания.
- Погоди секунду… - простонал я в трубку и бросился вместе с ней в дальнюю комнату.
- Здравствуй, Иван Зосимович, – пробормотал я, встав в дальнем от двери углу, и внимательно наблюдая за коридором. – Не знаю. Не думал ещё.
- Понятно… – протянул старик. – Моя тоже ругается: «Восьмой десяток, всё по лесу шаришься, где тебя искать буду?» И всё такое... Ну, ладно. Извини, что побеспокоил.
- Стой! – крикнул я, опасаясь, что Зосимыч положит трубку.
- Что? – донёсся из кухни Ленкин голос.

Конечно, надо было бы закрыть дверь, но Ленка ради науки была готова на всё: даже стоять, согнувшись в три погибели, приложив ухо к двери. Если бы речь шла о любовнице, то она не опустилась бы до подслушивания. Слишком гордая. Но Зосимыча она ненавидела люто только потому, что гипотетическая любовница отрывала бы меня только от неё, а вот Зосимыч же покусился на святое. На науку. Так что, уж лучше было бы не ограничивать своё поле зрения.

- Ай? – спросил  Зосимыч, словно бы раздумывая, продолжать ли со мной разговор.
Пришлось быстро зажимать микрофон ладонью и кричать жене, что ей послышалось.
- Зосимыч, - простонал я уже в трубку, - я не знаю. Не думал ещё. И что так рано? Всегда же договаривались в пятницу.
- Тут случай особый. На два дня идти надо.
- Что так? Зайцы у Термоса кончились? – я действительно опешил: Зосимыч очень редко звонил сам и никогда не спрашивал на день или два я приеду. Будет погода на воскресенье – оставайся ещё на день. Ну а нет, так нет. Зайчишка у тебя в рюкзаке уже есть, так что, не зря скатался, а за погоду, прости, я не ответчик.

Действительно, первого добытого зайца Зосимыч всегда отдавал мне. Вроде как, компенсация за расходы на дорогу. Так думал я, а потом оказалось, что старику просто лень было таскать лишнюю в его возрасте тяжесть целый день. Так что, и второй заяц, как правило, оседал в мой рюкзак к первому. Зосимыч был не жаден, но считал, что охота должна быть доведена до логического конца – зверь должен быть добыт. А уж в чьём рюкзаке он окажется, не так уж и важно.

- Да куда они, косые, денутся! Но тут дело другое. Так, по телефону, рассказывать не хочу. Секрет! Если приедешь, узнаешь, – сказал старый хитрец.
- Зосимыч! - взмолился я и тут же осёкся: на кухне стало подозрительно тихо. – Зосимыч… - пропищал я в трубку, - ты пойми, я клятву дал.
- Христом-Богом божился? – мгновенно осведомился старик.
- Нет…
- Тогда не считается. Клятву из тебя, Слава, под пытками вырвали, против твоей воли, насильно, а потому соблюдать ты её не обязан. Завтра в обед позвони, если соберёшься…

Пошли короткие гудки, и я положил трубку.
- Слав, ну иди ужинать! Сколько тебя можно звать? – Ленка вошла в комнату и увидела меня с трубкой в руке. – Кто звонил?
- По работе.
- Никуда не поедешь!
- Говорю же: по работе.

Ленка принялась меня изучать сквозь свои очки, но тут засвистел закипевший чайник.

- Пошли ужинать, – строго сказала жена, и я отправился вслед за ней на пытку.
Впрочем, на сегодня пытки отменили. К рыбе Ленка выставила красное вино, а мне перепало водочки. Водку дома я могу выпить и без спроса, но, несмотря на то, что это случается довольно редко, неодобрительное бурчание жены стало обязательной частью этой программы. Так что, большого желания пригубить стопку-другую и снять с себя заботы дня я не испытываю во многом из-за этого побочного эффекта.

За ужином Ленка ходила вокруг да около, но разговор о звонке не заводила. Наоборот, предоставив мне некоторую свободу рук, исчезла на несколько минут из кухни, чем я и не преминул воспользоваться. Тут уж не зевай, поскольку никто, даже сама Ленка, не знает, после которой моей стопки у неё начнётся бурчание. Вернулась жена скоро, и ужин за разговорами продолжился.

О работе не было сказано ни слова. Речь шла о друзьях, знакомых, погоде, словно мы были на одном из первых свиданий. Потом халатик словно невзначай сполз с Ленкиного плеча, и оказалось, что под халатиком ничего нет, кроме самой Ленки. Затем мы плавно перебрались в спальню…

Утро и половину рабочего дня я терзал себя мыслями, что мне приходится выбирать между женой и собой. Диссертация и Зосимыч были, при всей их важности для нас обоих, величинами второго порядка. Я и Ленка. Муж и жена. Вновь разгорался спор первых лет совместной жизни: кто главный в семье. После пары лет барахтаний, многих ссор и одной драки, мы, зализывая свежие раны, порешили, что самый лучший способ семейного ведения дел - это демократия. Ленка даже сказала, что в особых случаях мой голос по праву того, что я - мужчина, может быть главнее. Я был так рад, что даже не стал уточнять, в каких случаях конкретно. Я почивал на лаврах победителя и прозевал дворцовый переворот, проведённый женой тихой сапой. Нет, она и сейчас не посмеет мне запретить, если я буду твёрдо добиваться своего, но как только я представлю себе, каких сил мне это будет стоить, как всякое желание бороться пропадает. Именно для этого и была придумана ею эта ненавистная клятва. Вроде, как сам себя я лишаю удовольствия общения с природой, добровольно уходя в монахи химической науки. Но Зосимыч, никогда не видевший мою Ленку, Зосимыч, при котором за все годы я не сказал о Ленке дурного слова (да и ни при ком не скажу), уловил суть вынудившего меня поклясться просто и точно: пытки.
 
Психологические пытки длились три месяца. Ленка разработала целый комплекс причин, из-за которых она начинала давить на моё сознание. От выходных, проведённых на охоте, вызывавших бурю негодования, бушевавшую от нескольких часов до двух суток, до домашних мелочей, верхний предел за которые был тихое, но назойливое ворчание, продолжающееся до тех пор, пока она не найдёт новой причины для того, чтобы позудеть. Я ни минуты не оставался в тишине, которая под конец уже требовалась мне не меньше воздуха. Чтобы усилить эффект, Ленка вложила в программу перевоспитания всё своё знание моей психологии, полученное за годы совместной жизни, настояла это всё на ненависти к Зосимычу, как причине отсутствия моего научного роста, приправила "морковкой, вывешиваемой перед носом ишака", и резюмировала короткой, но полной яда фразой: «Защитишься, и охоться сколько влезет». Прикинув в уме, что в декабре я от силы раз или два выезжаю на охоту, а потом подвалит снега так, что в лес будет уже не выбраться, я заглотил наживку и тут же был подсечён умелой рукой и вынужден был дать клятву. Я попался.
 
А теперь вот меня берёт в оборот мой старый друг, не желая рассказывать, зачем я ему понадобился. Но дело даже не в его тайне...

...Последний раз я был в ночном семнадцатилетним мальчишкой. Мы, трое друзей-одноклассников, после окончания школы ушли на два дня ловить рыбу на дальнее озеро. Что теперь мне эта рыбалка? Сколько их было и до этого и после. Удачных и не очень. Потому эти два дня я не помню совершенно, но до сих пор мне нет-нет, да снится та ночь, когда мы втроём сидели у костра, варили уху, и мечтали о будущем, потому что прошлого у нас ещё толком и не было. Самая короткая ночь в году. Как же она врезалась в мою память, растянувшись на всю жизнь, озаряя её юношескими мечтами! Я до сих пор оглядываюсь на неё, когда хочу убедиться, что иду в правильном направлении.

Как же я хочу сейчас точно так же посидеть в ночном лесу у костра со стариком, который старше меня на три десятка лет, поговорить с ним о жизни и судьбе, попросить помощи и совета, оглянуться на прожитое и задать себе новые ориентиры на будущее...

...Пока компьютер обрабатывал данные эксперимента, я подошёл к окну. Там, на свободе, шёл снег. Мокрый, крупными хлопьями он падал прямо на землю, скрывая за какую-то минуту человеческий след, и только на дороге этот белый снег превращался в грязную кашу, разлетающуюся далеко по сторонам из-под колёс спешащих взад-вперёд автомобилей. Но и на тротуарах снег пролежит только до тех пор, пока не вырвутся на улицу спешащие по домам люди. Тогда всё вокруг превратится в серую ненавистную кашу, и лишь деревья останутся белыми. Сколько же их в лесу... Сколько сейчас на них снега, особого деревенского снега, пушистого и колючего одновременно… Я подошёл к столу и поднял трубку.

- Тётя Маша, здравствуйте. Это Слава, – сказал я после того, как на том конце мне отозвался приятный голос пожилой женщины. – Ивана Зосимовича позовите, пожалуйста.
- Слава, его нет, но он наказал, что если ты позвонишь, приезжать к пяти утра.
- Спасибо большое. В пять я буду у вас. До свиданья.
Час от часу не легче. Такую-то рань. Что же Зосимыч там удумал?

Если честно, то от Ленки я сбежал. В пятницу в обед я рванул домой и забрал весь охотничий скарб, который в собранном виде хранился на антресолях в двух рюкзаках, оберегающих его от пыли. Достал ружьё и, оставив жене записку, чтобы не ждала раньше вечера воскресенья, уехал. К чему весь этот домашний сыр-бор, если я ещё вчера твёрдо решил наконец-то защититься, но эти два выходных дня для меня были также важны, как и вся десятилетняя научная работа. А потому ровно в пять я отключил свой мобильник. Нет меня, Ленка. Я умер. Я должен сгореть в огне ночного костра, чтобы возродиться вновь. Другим человеком. Человеком, устремлённым в своё будущее.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2015/09/02/1153