Эх, казаки... мысли вслух

- Елистрат! Эй, Елистрат. Какого  черта? Ты где сгинул? Елистрат! Где тебя черти носят? Я тебя когда-нибудь пристрелю. Пес паршивый. 
   "Так ругается подполковник Белый на меня, своего денщика. Дело в том, что Александр Семенович с вечера маненько перебрали.
   Я тольки ведь денщик Его благородия. Так-то он человек справедливый и  добрый. Добрее и не сыскать, да вот, если перепьет малость, тады все. Ищи пятый угол. Мы с Ляксандром Семеновичем, почитай лет пятнадцать вместе. С малолетства вместе росли. Бывало, вместе шкодили. А, как же. Он барчук, рази яму откажешь? Вот и таскался с нами, казачьими ребятишками, везде.  А уж, когда подросли. Тогда пошли разными дорожками. Мне, молодому казаку, службу несть, да родителям по хозяйству помогать. Ляксандру Семеновичу самый срок подошел к поступлению в корпус готовиться.
      Ну, вот коснулась и меня милость Божия. Идтить по жизни вместе с имя. Сам, то я из казаков простых был. Батька мой из всего богатства имел только шашку, да коня. Конь был знатный. Не знаю, кто надоумил, но имя конь имел - "Герцог". Гнедой породы был жеребец. Когда помирал конь, ой как батюшка мой горевал. Больше такого жеребца у него не водилось. Ничего батюшка мой не нажил. Царствие ему небесное.  Все на войне, да на войне. Тольки вот и нажил он нас с Александрой  Петровной, матушкой нашей, ребятенков, аж  пять душ. Всего-то богатства. Мы казаки, хоть и вольные людишки, но все одно подневольные. Коли война, опять же бунт какой, седлай казак коня. Собирайся в поход. Присяга.
Наше семейство жило не бедно, а все едино на жалованье батюшки. Хозяйство, хотя и не велико, но не хужее было, чем у людей. Да только рук не хватало на все. Надо ходить и в поле, и за скотиной. Пока мы с братом росли, все на матушке, да на сестрах держалось. Пахать надоть было, ан некому. Мы с братом малые совсем, сестры только. А, чо от них толку в пахоте. Ну, один раз батюшка нанял казака молодого в поденщики. Так он, сука, чо сотворил? Черт белобрысый. Машку, нашу сестру старшую, обрюхатил, подлец. Ну, не снасильничал, правда, сама захотела. По согласию. Сучка не захочет, кобель не вскочит. А, когда у нее пузо на лоб полезло, поздно было. Учинил батюшка тогда спрос имя обоим. Призналися в грехе. А, чо толку? Он говорит: "Я по чести. Жениться готовый". А Машка ни в какую. Не хочу, говорит, за него, безсеребряника, замуж. Баба она баба и есть. Одна, говорит, дитя вырашшу. Насилу уговорили, штоб скрыть позор-то. Вот, подиж ты. И чо этим бабам надо. Ну, хоть живут мирно. Стерпится, слюбится. С тех пор боле зарекся батюшка работников брать. От греха подальше. В дому, никак,  ешшо две дочки подрастали. С тех пор сами управлялись.
    Когда Ляксандр Семенович народился на свет, мне уже, почитай, третий годок шел. Я мальцом-то плохо его помню. Помню, что барин рос без "Царя в голове". Да он и сейчас такой. Неугомонный. Только, когда в корпус поступил, стал не поусидчивей, да поспокойнее. Да и только с виду. 
    Когда отдали в услужение, шел мне семнадцатый годик.  А  Ляксандр Семенович и того моложе были. Я к его корпусу был приписан. Деток-то, кто к армейской службе сподобился разумом, да здоровьем, с малолетства к военным корпусам приписывали. Чтобы на будущее шли туда учиться. Вот и записали малого Ляксандра в военный корпус. А когда он подрос, батюшка евоный самолично и отвезли его. Ну, а моему батюшке предложили, чтобы я с имя ехал, да там за имя и приглядывал. Как говорится, на полном довольствии. Вот я и поехал с молодым барчуком в Москву,  где  находился корпус.
    А, что? Не жисть у меня была, а малина.  Поначалу ходил я в корпус кажный день. Да только не давали лишний раз видеться. Особо по началу. Все занятия, да занятия. Строевая, там. Физическая. Другие разные науки. Ну, а уж когда в увольнительная либо отпуск, то мы за всегда вместе проводили. Правда, он, когда постарше стал, в увольнительные один стал ходить, с такими же юнкерами. Мне уж выдавалось дома, на квартире, сидеть или по Москве слоняться. Ну, да я тоже не промах был. Однажды на рынке познакомился с барышней. Нюрой звали. Замечательная, надо сказать, девушка была. Она в дому у господ в горничных служила. Я ей корзинку с продуктами помог донести. Она тогда над моей темнотой дремучей  всю дорогу хохотала. А я и не обижался на нее. Потому, как темнота она темнота и есть. Хорошо мне с ней было. Спокойно.
     У Нюры свободное время случалось не часто, но, когда выдавалось, это время мы использовали с толком. Бродили по Москве. Болтали обо всем. У нее господа шибко грамотные были. Обучали прислугу грамоте, премудростям разным. Книжки разные давали читать. Нюра говорила, что даже обсуждали прочитанное. Толковали про городские памятники разные. Истории разные. А она потом мне рассказывала, да показывала. Благодать. Она славная была. Через нее я много нового для себя узнал. Потом в станице мне это шибко пригодилось. Перед казачками нашими поломаться. К Нюре тогда один приказчик сватался. Все ходил к ней. Она нас даже познакомила. Хороший человек оказался. Меня даже на свадьбу пригласили, да только я не пошел. Очень хотел, да не пошел. За себя испугался. Сболтну чего лишнего, али перепью. Ни приведи Господь, драться полез бы. Вообщем, Бог надоумил меня не ходить. Потом я встречался с Нюрой, но это было уже не то.
    Как-то раз подрались наши юнкера с тамошними студентами.  Ну?  Где-бы вот барину устоять? А казаки своих не бросают.  Пришлось вмешаться. Ну, и пошла тогда "котовасия". Ну, и кутерьма была. Но вот, что похвально! Мы студентов тогда побили. Вот тольки мене два зуба выщелкнули. Ну, да ладно. У меня тогда ешшо были.
    Я при их благородии ужо сколь годов. Он когда корпус заканчивал, меня спытал: "Зараз будешь со мною? Раз и навсегда". Ну, я казал, що буду. Вот так. И дивись, мы уже более пятнадцати годов вместе.
    Время шло. Ляксандр вырос. Меня к тому времени в казаки определили. Появилась тогда у Ляксандра Семеновича зазноба. Ириной звать.  Юнкером к своей Ирине по балконам лазить изволил. Меня с собой брал. Да только я на часах стоял. Ляксандр Семенович шибка любил Ирину, да и по сей день души в ней не чает. Ну, и она его тожь, видно, приглянула. А чего? Юноша видный. При погонах. Почти офицер. Полжизни, почитай, прожили. В мире, да согласии. Как видно обманом жила. Свались откуда така напасть, разлюбила. Оне же утонченные люди. Книжки разные читают. Романы.  Все им, каку-таку, "любовь" подавай. А человек щас страдает. Пьет без продыху кажный день. А чуть в уме будет от пьянства, да тут же на конь. Ускачет в степи. Меня теперь с собой не берет. Затосковал, их благородие. Знамо, затосковал.    
     Мерин у него, вот тварь. Меня к себе на дух не подпускает. Ляксандр Семеныч мене как-то объяснили, что де курю много, да и табак у меня дешевый.  Как сказывали Ляксандр Семенович: "Не турецкий". Ну, и где тая, Турция? Ажно мы ее не бивали?
Да, что еще важнее? Жена Ляксандра Семеновича, Ирина, на старости лет "белены объелась". Третьего дня прислала ему депешу. Тьфу. "Развожусь, мол, с тобою. Бог мне судья. Перед ним одним я в ответе за грех мой. Да ты и сильный, да и умной. Ты все поймешь и простишь".  Вот и запил мужик. Да, кто ж такую обиду сдюжит. Нашла, поди, кого в городе? А так-то он хороший. Да к тому же геройский. Что есть, то есть. А, что касаемо его самого, то я их благородию говаривал: "Не потребляйте ее, водку-то. Не приведет она до добра. Змей-то искуситель в нас сидит".
    Батюшка евоный, Царствие ему небесное, тоже был военным. Ужо почитай пять годков, как схоронили. Да, вроде, и не болел шибко. Не маялся перед кончиной. Старые раны, правда, не давали покою, а так ничего, бодренький старичок был.  Навоевался досыти. Все время на войне. То с туркой, то еще с кем. При штабах и не служивал. Батюшка мой вместе с их благородием, отцом, стало быть, Ляксандра Семеновича, служили. Бок о бок. Куды один-туды и другой. Так и мы сейчас с Ляксандром Семеновичем. Скольки они в жизни повидали боли, да лишений всяких. Герои. Что у одного, что у второго, вся грудь в крестах, да медалях. А вот скрутила его смертушка в один момент. Дала все-таки костлявая в своей постели умереть. Наш-то Ляксандр Семеныч больно горевал шибка. Матушка-то его еще ране померла. У Ляксандра Семеныча еще сестрица есть, Екатерина Семеновна. Вот только она народилась, так Елизавета Николаевна и начала хворать. Поначалу у нее молока нету, да это еще полбеды, а потом и совсем сил не стало. Воспитывала дочь, все болеючи. Крепилась. Сгорела бедная. Добрейшей души была женщина. Вся станица ее уважала и любила. Ко всем с добром шла. Шибко набожная была. Когда наши казаки с китайских, да казахских походов возвертались, она от раненых, да больных не отходила. И баб сподобила к сестринскому милосердию.
    А дохтур в станице един. Да ладно-бы казаки болели. Да кабы война была.      А то роды у бабы принять, зуб вырвать, ну там еще чего. Как ведь оно получается? Ежели казак семейной, то его жена, да родня выхаживають, коли, ранен али больной. Ну, а если казак вдовый, али не женат, тоды всем миром на ноги поставят. Да и лазарет у нас в станице есть. Вот наш дохтур от нечего делать и попивает. С горя, да от безделья. А, как напьется, то все в Оренбург убечь хочет. Семьи-то у него нету. Да и какая же казачка за него пойдет? Непутевый.
    Вот и лечил он Елизавету Николаевну. Лечил, правда, справно. Пока она не померла, он и не пил вовсе. А только проводили ее в мир иной - снова запил. Хороший так-то мужик, да тольки не путный.
     Он все с нашим Семеном Владимировичем в шахматы, да в карты играли. Семен-то Владимирович шахматы шибко уважал, но, да карты еще более. Наш атаман им кумпанию составлял. Ох, и шибко азартно резались, особливо, когда подопьют. А выпивали  оне хорошо. Да только без всяких там скандалов. Это мы казаки. Как напьемся, так надо с кем-нибудь силушкой мериться. А, ведь как выходит? Вроде вместе пили, вместе решили свою лихость показати. Друг перед дружкой повыделываться. Дремучесть, непроходимая. А доходит то до драки. До мордобою. Ну, да ешшо "стенка на стенку". Пока бабы по хатам нас не расташшат. А все потому, что мы наукам не обучены, да и культуры в нас шиш, да маненько. Вот так-то. Ужо по-молодости скольки раз битый домой приходил. Да вот всегда говаривал  жинке своей: "Ай, мы им дали!". А это-то надобно-бы ей, кто - кому дал в зубы? Сомневаюсь. Ужо детишки подрастают, а ума все, как не было, так и нет. Сохрани и помилуй.
    Ну, слава Богу, не обидел детями. У нас их трое. Два сына, старшие, да дочь, лапочка. Старший, Андрюха, ужо со мной в поле пашет. Сам за конем ходит. Молодчага.  Средний, Васька, скотину блюдет. Матери оба помогають. Ну, а Настену мы балуем. Она ешшо шибко мала. Ешшо в куклы играется.
    По субботам, да по праздникам в церкву ходим. У нас в станице-то она красивая. На взгорье стоит. Купола ото всюду видать. А так, особо не разгуляешься, негде. Чай не в городе. Молодежь, та находит себе место для гулянки. А казаки постарше разве, што в шинок заглядывают иногда.  Всяк казак на виду, да и семья его. Вон Ванька Миртов. Хорош казак. В походе, да в бою ему и равного не сыскать. Все в бою наперед лезет. В самую кучу. Да и, слави тебе Господи, из боя выходит победителем. Порой без единой царапины. А вот чудится мне, что смертушки он жаждет. Ан, нет? Да тольки вот  Бог его от смерти милует.
    Наши-то корни все из Малороссии идут. Коды царь объявил погудку, что- де в Сибири земель пахотных, да угодий охотных-пруд пруди. Тольки знай трудися, да не залеживайся. То и обогатеешь. Потянулись в наши края переселенцы. Кто от нужды, кто от смелости лихой. Тольки не всем переселенцам житуха та по нраву пришлась. Не ждал здесь никто никого. Батюшка рассказывал, сколь лиха пришлось хлебнуть.
      Батюшка с матушкой моей долго сумлевались. Ну, когда ужо есаул Белый, приехавши оттуда, сказал, что собирайтесь. "Я там бывал, сам все видал. Поедемте".  Тоды, видимо, вопрос сам по себе и отстал. Что могли, собрали, да и поехали.
     Как ехали? Куда ехали? Одному Богу известно. Поездом, обозами. Но вот приехали. Обживаться начали. Строится. Целину пахать. С Божьей помощью, да помолясь. А теперь ничего, ожили. Встали на ноги. И хозяйство наладили и службу казацкую настроили.
      Да, я же про Ваньку Миртова начал говорить. Судьбинушка у казака не из легких. Я ужо говаривал, что касаемо строевой службы али бою, Ванька казак справный. Боевой. А в житейском вопросе не везет казаку. Ну, что ты будешь делать?
     Жинка у него была-из хохлов Донских. Не казачка. Долго он ее обхаживал. С хлопцами, хохлами местными, до драк скольки раз доводилось. А вот полюбилась она яму. Да и все тут. Олесей звать. Увез он ее из хутора. Силой увез. Хуторские-то ведали, что будет такое воровство не по чести сие. Грех. Спытались сберечь, спасти от греха девку. Да Ванька и не собирался грешить.  Ни перед людьми, ни перечь, да ни перед Богом нашим. Да, вот увез, да и только. Но увез не потому, что хотел пакость совершить, а увез потому, что Олеся была и непротив. Полюбился ей казак.
    Обвенчались. Отец, мати да братья у Олеси смирились. Все у них в семье хорошо, да ладно.
    Родила она на свет доньку. Красавица. Всю станицу Ванька напоил тоды. И свекра свово и братьев Олеси тоже не забыл. Пили оне, да и потчевались на славу. Нам соплякам тольки издали глядеть. У Ваньки-то два "Георгия " позванивают, да и жинка вся, как краса ходит. Румяна, коса в калач на голове свернута. С гостями обходительна. Донька, хоть и мала ешшо, да на батьку  смахивает. Радость в дом пришла.
    Мы, оглоеды, смотрели и ни чего не могли понять, а чего это мужики взрослые из-за малолетней доньки с пьяну плачут?
    Потом были танцы, потом, когда казаки, да хохлы перепились, началась драка. Тогда нас матушки выгнали домой. Да и после этого мы не понимали.
     А и понять бы нам было. Что вырастит казак дочь. А как выйдет она замуж, да так и покинет родный дом. Вот и руки рабочие ушли. А наш-то казак, Ванька, не шибко богат. Да и помощников нету.
     Любил Иван свою Олесю, да и доню свою. Ой, шибко любил. Дружна была у него семья. Отец у Олеси не бедствовал, чем мог-помогал. У него в дому три сына, да у кажного невестка. Да ещщо внуки. 
     Все бы ничего. Но видимо Иван где-то прогневал Бога. Когда крал невесту. Дал Господь Бог ему ешшо трех дочерей. А дочь у казака - на выданье. Вот и рядись. Толи землю свою защищать? То ли с внуками нянчится? Олеся яму говаривала: "Уйди в нестроевыя." Да тольки где удержать дома казака. Казак присягу давал.  Как ни любил он ее, но служба - есть служба. Куда казак без службы. Да и со своими бабами надел земельный не одолеть. Сколь могли столько и  обрабатывали. Девки подрастали. Ну, да где гнаться за семейством, в котором  много мужиков. Вот и стал Ваня просить у вахмистра наряды на службу. То за набег джунгаров ответить на торговый караван, то на китаезов.
     А то и вообще. Каторжных конвоировать. Что само по-себе было пыткой. Но зато за такие кумандировки  платили в два раза больше. Вот и рвал себе жилы Иван, без устали. А ведь яму своих баб ешшо обиходить надобно.
    Я и сам был наряжен на сопровождение каторжан один раз. Гнали мы каторжных из Томского централа, с пересылки. Ну, были там урки отпетые. Которым человека беззащитного убить и ограбить было делом не шибко хитрым. Были и бандюги вовсе. Но ведь были и такие, с которыми начинаешь вести разговор, а понять их не можешь. Чудно разговаривают, непонятно.  "Политики" какие-то.
     У нас в станице бывал такой один. Ну, будто-бы, он с царской каторги, беглый. Бабы-то  яго приютили. Ну, накормили, конечно. Как полагается. Так он давай имя рассказывать. Что жисть грядет к лучшему, что скоро не станет барев, жидов - евреев. Воля всем грядет. Офицеры над вашими мужиками не будуть измываться. Муштровать, дескать, не будуть. Он еще сказал, что "Земля-крестьянам, фабрики-рабочим". То есть по его выходило, что все обчее будет. 
     А мы вот задумались. Ну, зачем нам фабрики. Мы живем на своей земле.   Нам фабрики не нужны. А земля? Да вон ее сколько. На пол России хватит. Можешь землю обиходить - она тебе даст, скольки может. Если не в силах, то сколь можем - поможем.   
    Да вот тольки в одном он перегнул. Он де заявил, что бабы тоже обчие будуть. Ну, в обчем, бабы яму все по-своему объяснили. Еле ноги унес.
    Потом приехал урядник из полицейского управления. Говорил, что это беглый вор. Да, чтоб на будущее, на такую пропаганду, не водились и не соглашались. Ибо оне беспокоят народ супротив царя, супротив правительства. Господи! Спаси и сохрани! Да, как же это? Супротив царя?"
***
   - Елистрат! Чертовы кошки!- Пнул, подвернувшуюся под ногу, кошку.- Брысь! Елистрат! Ну, вот ты хам. Ты, разве не видишь, что человеку плохо? Где у тебя заначка? Я знаю, у тебя она точно есть. Ну, давай сюда.               
   Так ругался подполковник Белый на своего денщика. Дело было в том, что Александр Семенович накануне маненько перебрали.
    "Только не это. Если сейчас Елистрат не найдет, чем похмелиться, я умру. Умру в молодом возрасте. Умру, так и не познав всех прелестей жизни. Да, в данный момент все прелести жизни проходят без меня.
    Божешь-мой! Какие были страсти? Какое было пылкое звучанье труб? Золотые погоны. Аксельбанты. Дворянки. Ее Императорского Величества фрейлины. А полюбил дочь купца, лавочника".
- Елистрат!
- Ну, что Ваше благородие, я здесь? Вам квасу, рассолу али водки?
    Белый задумался. Со всем своим уважением к вопросу. Будучи в галифе, офицерских хромовых сапогах и в белой нательной рубахе, он на лице своем изобразил  падшего ангела.
- А, дай для начала закурить.
- Да Вы-жешь мои не курите.
- Да давай. Али, жалко?
- Да нет. Не жалко.
- Ну, тогда давай.
Оба, молча, закурили.
- Елистрат?
- Ну, че?
- Ты Ирине письмо написал?
- Ваше благородие! Вы же сами давеча отписали ей депешу. Приказали и с казаком нарочным отправить, дождаться ответа, да и Вам доставить.  Ну, а что писали, то одному Богу, да Вам ведомо.
- А казак тот далеко уже?
- Ну, так, почитай, со вчера и убыл. Должно быть, скоро к Яику подъедет. Чай, недолго осталось. Ну, а там, как Бог положит.
Покурили.
- Ваше благородие. Тут еще вчера почта была. Ну, там письма, то, да, се. Так вот вместе со всем, какая-то газетка была. В ей все про царизм, да про свободу говорится. Мол, царь-то наш войну с германцем проиграл, что-де нет у него права нами грешными править. Так он когда уже отрекся. А его все хают. Долой, мол, самодержавие. Революция какая-то. Что еще одна? Тьфу. Вы, Ваше благородие, сейчас головушку-то поправите, да тую газетенку и почитайте. Мы тут с казаками почитали, да ни хрена не поняли.
- Елистрат! Нахрена тебе голова? Ну, на что она тебе дана? Да на то, чтобы думать. А ты? Ну, о чем можно думать в такую минуту? Вот ты сейчас о чем думаешь?
- Ну, да о свободе, да о равенстве. Дак и Вы ничего не кажите - водки Вам, али квасу. Али и того, и того.
- Елистрат. Хороший ты человек, да вот неуч ты. Матушка моя учила тебя грамоте, да видно, не выучила. Самому главному. Ты неужели не понимаешь, то, отчего заболел-тем и лечись. Давай водки! И квасу. Да мундир парадный. И еще. Пошли гонца. Пусть казаков на площади соберет. Газетка давно пришла? Где она?
- Ну, так Вы почитай пять деньков пили. Я вам не докучал. Да и сами знаете, как до нас почта из столицы ходит. Третьего дня и пришла.
***
   "Господи, неужели и у нас началось? А если, что-то и начинается, то все начинается с Петербурга. Там вся смута. Как там сестра, Анечка? Молва дошла, что живет с кем-попало. Курит, пьет. Опустилась, мол. Ну, разве в такое можно проверить?  И поверить в это не возможно. Чтобы Аня, окончившая Смольный институт, вдруг опустилась. Не может такого быть. Матушка, наверное, в гробу ворочается? Она, царство ей небесное, была придворной фрейлиной, пока батюшка ее замуж не взял. Из благородных девиц. А ее дочь выросла не понятно кто. Батюшка с матушкой лично ездили в столицу, чтобы Аня попала учиться в Смольный. Поступила. Окончила.  Красавица. Вся в мать. Но замуж так и не вышла. Поручик Евлампиев был в столице. Говорил, что слышал, будто-бы Аня ударилась в политику. Что живет с каким-то "политическим". Что уже побывала в тюрьме. Боже мой, какой позор. Отец об этом знал, но мне ничего не говорил. Видимо, от этого и мучился. Страдал.
    Аня не молодая уже. А детей все не родит.  Ладно, что матушка с батюшкой ничего этого уже не видят.
   Мы же с Анютой росли, как два деревца. Бок о бок. Любили друг дружку. Даже не ссорились никогда. Да если бы не корпус. Батюшка мне писал, что собираются Анечку в Смольный определить. Благородные  женские науки изучать.  Что, если потребуется, то к самой императрице пойдут. Просить. А что? Батюшка мой полковник. Одних орденов, да медалей целый иконостас. Сколько войн им пройдено. За веру,  царя и Отечество. А ранения.
    Вот Анечка и училась в Санкт-Петербурге. Да, вот и выучилась. Как я потом узнал, связалась с какими-то эссерами. Бомбистами. Прониклась их идеями. Отдала и душу, и тело делу революции. Дура. Лучше б вышла замуж. Сколько офицеров вокруг. Красивые, грамотные, интеллигентные. Так нет. Нашла себе какого-то РЕВОЛЮЦИОНЕРА. Дура. Ну, вот ей Богу, Дура."
***
     От мыслей его отвлек Елистрат.
- Ваше благородие, вот Вам водка и квас. Пейте. Но тольки к Вам прибыл посыльный из штаба корпуса.
- Кто прибыл?
- Посыльный. Из штаба корпуса. Аж цельный штабс-капитан.
- Проси.
- Слушаюсь.
     "Ну, вот и началось. Предупреждали же, что и до нас дойдет. Какая такая революция. Что это такое? Что-то такое давно назревало. Любая революция-это только одно-ВОЙНА. Война. Война, когда казак пойдет на казака, брат на брата. И, что еще хуже - сын на отца. Господи, спаси. Помоги России".
   Вошел военный. Видно, что с дороги. Весь в дорожной грязи. Под глазами круги от долгой и бессонной скачки. Не прислали другого. Прислали аж целого штабс-капитана. Видно, дела пошли очень круто. А капитан молодец. Не испугался большой дороги. Депешу довез скоро, без замедлений".
- Здравия желаю, господин подполковник! Разрешите представиться, штабс-капитан Илья Воронов. У меня к Вашему благородию пакет.
    Немного помолчав, капитан добавил слова, которые  потрясли, еще не совсем отошедшую от хмеля, голову подполковника.
- И еще у меня просьба. Личного характера. Разрешите?
- Капитан, давайте начнем с пакета.
- Да, Ваше благородие, конечно. Со мной ехали три казака. Нельзя-ли их покормить с дороги? Да и лошадям задать.
- Это и есть Ваша просьба?
- Никак нет.
- О чем речь? Штабс-капитан, как Вас величают? Простите. Вы так быстро представились, что я не упомнил.
- Илья Васильевич Воронов, к Вашим услугам. Честь имею.
- Очень приятно. Елистрат. Накорми казаков и накажи, чтобы обиходили коней.
- Ваше благородие, ужо все исполнено. Баньку затопили, обед на столе, коням Алеха сена задал. Не извольте беспокоиться.
- Господин подполковник, разрешите?
- Да, пожалуйста.
- У меня пакет конфиденциального характера. И, если возможно, попросите Вашего денщика выйти.      
- Елистрат, выйди. Оставь нас наедине.
- Слушаюсь, Ваше благородие.
    "Если так рассуждать, то у Ляксандра Семеныча николи не было от меня секретов. Но уж тута. Раз штабс-капитан просили выйти, знать каков-то секрет есть. Ну, вот, ужо битый час о чем-то говорят.  А, вот. Выходят".
- Елистрат, я посылал казаков собрать.
- Дак, я послал Алешку, он ужо возвернулся. Сказал, что всех оповестил. Сейчас конями занимается.
- Хорошо.
    "Эх! Как бы до Ирины добраться. Капитан поедет в Троицк. Можно с ним письмо переслать. Возможно сейчас, когда война неизбежна, она поймет, что я ей нужен. Может, вспомнит, что когда-то любила. А если нет? А вдруг у нее уже другой есть? Не надо. Не надо так думать. Она любит. Вот побесится и все будет нормально".
- Ляксандр Семеныч. Казаки в баньке пропарились. Капитан пошел. Казаки сейчас ужинают. Потом и капитана покормим. Спать- то имя где готовить? В избе, али как?
- Елистрат, ты видел, что у каждого из них "Георгий" на груди? Ты понял, что сюда приехал не просто штабс-капитан? Ты, наконец-то понял, что он привез не просто пакет?- Голос подполковника дрожал. Елистрату было видно, что нервы  их благородия на пределе.
- Дык, я Ваше благородие, это сразу понял. Когда попросили выйти. Тольки я в толк не возьму, а что такое случилось-то.
    "Надо немедленно возвращаться обратно. Отпуск, как видно, окончился. Вот незадача. Хотел с женой побыть. Не получилось. Хотел с мужиками на сенокос сходить. Не получилось. А вот не хотел пить. Ну, да вот и получилось. Ох, грехи наши тяжкие. Ну, бывали бунты крестьянские. Ну, подъедут казаки, потолкуют. Если не получается миром, разгонят нагайками. Но вот, чтобы так.
     Ну, случилась революция. Как писали в газетах "Долой самодержавие!". Ну, "скинули" царя зимой. А, что дальше? На немецком фронте хаос. Дезертирство, хаос и все, что этому следует. Появились случаи убийства командиров. Образовались какие-то "Советы солдатских депутатов". Бред! Бред! Бред, какой-то. А, что если казаки? А, если казаки поднимутся? От Черного моря, да до самой Сибири, да Дальневосточное казачество. Что тогда? А, вот вопрос - за кем казаки пойдут? Они, хоть и храбрые, бывавшие в боях, да вот грамоте не разумные. Затуманят им головы разными идеями. Всеобщим равенством. А где это видано, всеобщее равенство? Из спокон веку так было, всеобщее неравенство. Нет, казакам нужна земля. Их сможет удержать только земля-Матушка".
  - Александр Семенович, спасибо за баньку. Вам сказать, Вы и не поверите. 
Я в простой русской баньке парюсь второй раз. Первый был на немецком фронте. Где-то возле Житомира. А так все больше то в ваннах, а то из какого-нибудь ковшика или ведра. Ну, а банька! Это, конечно, несравнимо ни с чем.
  - Ага! Илья Васильевич, ну-ка, признайтесь. А после баньки водочки, да кваску, не прочь-ли Вы? По старому русскому обычаю.
 - А вот не прочь, Александр Семенович!
 - Ну, и славно. Анисимовна! Эй, Анисимовна! Ты где? Ну, куда все всё время деваются? Когда надо, никого не найдешь. Анисимовна, черт тебя задери!
 - Барин, ну чего кричать? Я все слышала, да и сама знаю, чего требуется.
    Он сидел в беседке под большой, раскидистой елью.  Сама беседка была уже далеко не нова, но каждый сучек, каждая трещинка были так, до боли знакомы хозяину, что не хотелось в ней думать, ни о чем плохом. Хотелось думать только о хорошем. Вот и поймал он себя на мысли, что думать и вспоминать можно только о прошлом. Прошлое-это, когда знаешь, что у него есть будущее. А есть ли оно у них у всех будущее?
  " Эх, прошлое. Эх, молодость. Никаких забот. В корпусе все было нормально. Учеба шла своим чередом. Обсалютная беззаботность. Юность. Любовь.
   А Москва?! Да, нет такого другого места. Краше и еще раз краше! Какие дома понастроены, церкви, Кремль. Барышни. Офицеры. Как мы, юнкера, им тогда завидовали. Золотые погоны, медали и ордена. Кресты. Когда это было?  А теперь у самого и медали, и ордена, да только молодость прошла".
  - Ваше благородие! Леха приехал. Докладал. Казаки по Вашему приказу собрались на площади.
  - Спасибо, Елистрат. А, где штабс-капитан? Ну-ка, покличь его.
    Капитан  уже успел привести себя в порядок. Форма почищена, Анисимовна постаралась. Сапоги огнем играют.
   - Илья Васильевич, у Вас орден "Первозванный", если не секрет, то где Вы его заслужили? Такими орденами, да в Вашем возрасте, редко кого награждают.
  - Ну, если хотите? Расскажу. Мы к немцу в окружение попали. Так получилось. Батальонного командира убило. Офицеры, кто ранен, кто убит. Вот и вышло так, что из боеспособных остался я один. Ну, если признаться, тоже был ранен, не серьезно, в руку навылет. Шрапнельной пулей. Черт ее забери. Клок мяса вырвало. А был у меня фельдфебель, Аристарх, вот он мне и говорит: "Господин поручик, нет никого. Если сейчас батальон не поднять, потом точно не поднимем". Ну, и куда поднимать? Под пулеметы? Под снайперов? От батальона одна рота осталась. Но делать нечего. Вот я и взял на себя командование. А по большому счету Аристарх, в общем-то, и командовал. У меня заражение началось. Температура, колотит всего. Ну, вот так и получается, что мой фельдфебель остатки батальона и вывел. А меня уже выносили на носилках. Хотя, остальные раненные, кто мог, шли сами. Самое главное, что вышли и в плен не попали. Тут так случилось, что в это же самое время  к нам в полк с инспекцией приехал представитель ставки от его Императорского величества. Ему доложили о нашем, так сказать, геройском выходе. Он в свою очередь доложил обо всем царю. Именным Указом наградили всех отличившихся. Вот, так и вышло, что меня наградили "Андреем", а Аристарха представили к "Георгию". Я потом попал в госпиталь, а Аристарх в полку остался. Где он сейчас? Не знаю. Поди, тоже с фронта дезертировал. На фронтах беспорядки. Офицеров поголовно разоружают. Фронт на "честном слове" держится. Куда катится Россия? Господин подполковник, как думаете, чем это все окончится?
  - Любезный Илья Васильевич. Чем это все закончится, одному Господу Богу известно. Мы с Вами люди военные. Нам указано присягой выполнять приказ командования, солдатам, да казакам выполнять наши приказы. Россия. Вот, что главное. То, что Россия будет жить - это бесспорно. Но вот какой будет Россия, да и будет ли нам в той России место. Такое мне неведомо. Обновления, конечно нужны, как новая, чистая кровь. Да вот только бы не захлебнуться в этой крови нам всем. Вы говорили, что у Вас ко мне личная просьба. Говорите. Я слушаю. Если в моих силах, я помогу.
  - Александр Семенович. Тут такое дело. Я Вам рассказал про свое ранение в руку. В общем, при ранении у меня были задеты кость, да еще какие-то нервные окончания. В целом-то рана зажила. Мясо наросло, но вот подвижность руки ослабла. Рука, хоть и левая, но сами понимаете. Рука. Я и стрелять могу, с конем управляюсь. Шашкой  могу. Да вот врачебная комиссия хочет меня списать в чистую. А куда меня списывать? Я с кадетского корпуса в армии. Я и не представляю себя без армии. Что я буду делать, чем заниматься? Вот я и прошу Вас. Оставьте меня при себе, я Вам пригожусь. Тем паче, что время такое, не спокойное. А Вы всего-то, отпишите в штаб корпуса депешу, что, де штабс-капитан Воронов Илья Васильевич, прикомандирован к отдельному Троицкому казачьему полку в качестве командира казачьей сотни. Ну, что Вам стоит? Тем более что командир корпуса Вас лично знает и уважает. Да и круговой атаман тоже. А я, в свою очередь, бумагами о переводе меня к Вам, сам озабочусь.
    "Ну вот, что делать? Как быть? Видно ведь, что настоящий офицер, боевой. Да и человек хороший. Да, я вот только сейчас заметил, как он рукой мается, а ведь старается держаться молодцом. Да. Такой, ежели что, не подведет. Ну, как ему отказать?"
  - Господин штабс-капитан, Илья Васильевич. Мне Ваша просьба понятна. И я, как человек, Вас понимаю. Но и Вы поймите меня. Пока Вы не рассказали про ранение, я и не представлял, что Вы так страдаете. По Вам и не видно. Но сами посудите, какие события разворачиваются. Могу ли я Вас так использовать? Может быть, где-нибудь в штабе, оно Вам и лучше? А? Вы об этом не думали?
   - Господин подполковник. Александр Семенович. Военно-врачебная комиссия на меня еще в декабре документы составила. В отставку. А я же еще молод. Я в Брусиловском прорыве участвовал. Ну, куда я без армии? Жены у меня нет. Детьми тоже не обзавелся. Большевики вон, власть взяли. Всякая тварь, евреи да шушера уголовная наверх повылезала. Кто будет Россию-матушку защищать. А я боевой офицер. Я еще и ей, и Вам пригожусь. Да я и в эту поездку специально напросился, чтобы Вас увидеть и переговорить. Вы только напишите в штаб корпуса, чтобы меня за дезертира не приняли.
   - Эх, грехи мои тяжкие. Ну, что с Вами делать. У меня сначала сложилась мысль, что Вы, наоборот, в отставку проситься будете, по ранению мол. Да, чтобы я Вам помог. Ну, а раз дело совсем по-другому. Ну, что? Казачку мы Вам добрую подыщем. Негоже без семьи-то. А раз такое дело, депешу я отпишу. А Вы ее со своими казаками и отправите. Добро?
  - Так точно! Добро. Спасибо, Александр Семенович.
  - Ну, вот и порешили. А сейчас нам надо на площадь. Там казаки собрались.
  - Ваше благородие.
  - Ну, что еще, Елистрат?
  - Ваше благородие, тут вот сейчас казацкая старшина подъехали. Сотники, да есаул. Пригласить?
  - Конечно, приглашай. Да, скажи Анисимовне, пускай на всех чайку приготовит. Пускай самовар раздует.
  - Эй, Ваше благородие, да нечто Анисимовна сможет хорошо чай изготовить. Я сам самовар поставлю.
  - Ну, добре.
  "Ну, вот уже и зима скоро. Вот надо же, зима. Снег уже первый прошел".
  - Елистрат, зови старшину казачью.
  - Слушаюсь, Ваше благородие.
    "Вот они. Старшина казачья. Есаул, два сотника, да и так командиры. У всех ордена. За спиной не одна война пройдена. А вот пришли ко мне за советом. Знать уважают. За, что и я уважаю их. И мне вот сейчас надо им что-то сказать. Объяснить? Объяснить то, чего я и сам не понимаю. Одно понимаю, что все они готовы головы сложить за Родину. За Россию.
      Родина. Родина она в душе. Она с молоком матери приходит. В муках. И в муках уходит. Нет в душе Родины, как и Бога, вот и слаб человек. А коли есть, тогда и смерть не страшна. Какая - бы она ни была Родина."
  - Господа офицеры. Прошу Вас. Присаживайтесь.
 Первым заговорил есаул, как старший по званию.
  - Ваше благородие, господин подполковник. Александр Семенович! Растолкуйте. Что происходит? Ну, революция. Ну, царя, батюшку, скинули. Арестовали. Ну, а дальше-то, что? Вы получили пакет из штаба корпуса? Получили. Так вот и мы получили. Я так понимаю, что Вам предписано поднять гарнизон по тревоге. Привести его в боевую готовность. Ну, там заправить пулеметы, коней обиходить и так далее. Ждать приказа. А дальше, то что?  С кем воевать? Это же не германец, не турок, не китаец. Это же свой - русский мужик. Свой.
***
   "Как? Как, вот оно так  получается? Он казак и я казак? Ванька Миртов, сука красная. Он меня рубанул. На что и я сподоблен, шашкой рубать. А, видать, он сподобней меня оказался. Рубанул так, что рука от плеча отвалилась. Холодно. Господи, Боже мой, как холодно. А ведь август.

   Александр Семенович погибли. Ужо, почитай, месяц назад. Да, и не погибли, а померли. От дизентерии. Дохтур-то наш с нами ушел, как с младенцем с ним возился. Молодец, чертяка. Все выдержал.
    Да, тольки жрать было нечего. Лошадей пришлось. Да, еще обоз у красных отбили. Баб-казачек, да детишек, да старых. Гнали оне их на работы, рубежи оборонительные строить. Вот мы и отбили. А потом, куды их девать? Вот и пошли оне с нами. Сколь верст отмотали. Опять-же жратвы нет. Тут у одного казака лошадь приболела. Брюхо у нее вздуло. Решили зарезать. Людей накормить. Да, вот, что и вышло. Заразная оказалась. Эх, сколь баб, детишек, да казаков с пузом маялись. Дохтур предупреждал, что ее не надо ести. А, что, коли дети голодные? Многие померли. Почитай всю Сибирь могилами отметили.
   Александр Семенович долго животом мучились, пока не  померли. Схоронили мы яго с бабой какой-то. Ефросиньей. Да с мальцом Венькой. В одной могиле. Тольки крест и соорудили.
    Сразу, когда их благородие заболели, команду на себя взял штабс-капитан, Воронов Илья. Вот умница, вот молодец. Нас очень сильно он спас. Да тольки не надежно. Сильно поперли красные. Ну, а куды нам с обозом. Бабами, да детушками? Решили тоды, Илья Васильевич, к казахам идтить. Просить, чтобы баб, да детей приняли. Сам ездил на разговоры. Вроде как сговорились. Вроде,  казахи такие же люди. Да токмо веры другой. Нехристи. Токмо оне красным сообчили. Вот при обмене нас красные-то и прижали.  Красных было-то сотни две. Оне давно по казахским степям за нами гонялись. Все мы от них уходили. Только передали мы баб, да детей казахам, а тут и навалилась лава. Успевай, поворачивайся. Тако ощущенье было, что оне за курганом нас ожидали. Бабы в вой, да кто из них посильней, да проворней, давай красных бить. Да, только, где там? Мало нас.
   А Ванька Миртов, когда Революция до нас дошла, ко красным ушел. Ушел, да и семью свою свез. Куда? Не ведомо. Да, вот возвернулся. Сука. Присягу казачью продал. Да и сколько их таких-то?  Холодно. Боже мой, как холодно".

2014г.