Поэт и художник. сказки для 19-летних. сказка втор

   И не припомнить, когда все это случилось. Во всяком случае намного раньше тех времен, когда Тургенев наделял своих героинь милыми чертами роковой Виардо. И раньше, чем были написаны неразделенные, как судьба, сонеты Шекспира смуглой таинственной леди. И, конечно же, раньше самого Данте, божественно оплакавшего юную Беатриче, и раньше великого Леонардо, оставившего нам кроткую улыбку Джоконды. И раньше преданного Боккаччо, увековечившего незабвенную Фьямметту, и раньше эпохи Петрарки, писавшего посвящения Лауре, пронзительные, как жизнь, и торжественные, как смерть… Не припомнить, когда все это случилось.
   Итак, в маленьком городке на узкой улочке напротив друг друга жили Поэт и Художник. Летними стыдливыми рассветами Художник выносил мольберт на балкон и с упоением писал рождение нового дня. А на соседний балкон выходил Поэт ивдохновенно слагал оду солнцу. Так они и познакомились.
  - Искусство – это умение передавать свои чувства, - говорил Поэт, удобно устраиваясь на стареньком топчане в мансарде Художника.
  - Искусство – это фантазия реальности, - отвечал Художник, снимая с плиты закопченный чайник.
   И между ними закипал очередной спор. И через каких-нибудь полгода уже невозможно было представить наших героев друг без друга. Словно братья-близнецы, они чувствовали один другого даже на расстоянии, правда расставались они все реже и реже. Вместе выезжали в дремлющий лес и шелково-изумрудные поля, к насупленным мрачным горам и берегам прозрачной капризной реки, и писали, писали музыку гимна природе, композиторами и летописцами которой себя считали. Но особенно они любили длинные дождливые осенние вечера, когда за окном, как семечки по стеклу, дробился дождь. Никто  и ничто не мешало неторопливой беседе об избранности и предназначении их всемогущему искусств, перед служением которому меркли все изведанные и неизведанные человеческие страсти. В один из таких вечеров в дверь мансарды Художника постучали.
    Художник недовольно поморщился, запнулся на полуслове, виновато пожал плечами и пошел открывать. За дверью стояла девушка в промокшем насквозь плаще.
   - Зачем? – брякнул невпопад опешивший хозяин мансарды.
    Девушка подняла мокрое лицо, и на Художника взглянули влажные глаза.
   - Я оч-чень замерзла, а только в вашем окне горит свет, - прошептала девушка.
   - Боже, что я стою истуканом, проходите, проходите, ну быстрей же, - забеспокоился Художник.
   А на девушку изумленно взирал Поэт, не заметивший что обжегся горячим напитком.
   Так в их жизнь вошла она.
   О себе девушка ничего не рассказывала, как и о том, почему в промозглый осенний вечер оказалась на улице. Впрочем, и Поэт, и Художник, из благородства и сострадания ее и не расспрашивали. В первый вечер она молчала, вздрагивала и неотрывно смотрела на огонек свечи. Молчала и тогда, когда пришла навестить неожиданных друзей во второй раз, но уже вслушиваясь в их разговор. А в третий раз она улыбнулась, а затем удивила и устыдила творящих прекрасное тем, что вдохновенно навела в мансарде порядок. И стало уютнее, и не столько от ее заботливых рук, но от внимания. Потом она стала приходить еще и еще. И как-то случилось само собой, что девушка стала неотъемлемой частью судьбы обоих друзей. И в те вечера, когда ее не было, уже не хватало наивного взгляда ее серых глаз, запаха волнистых пшеничных волос, тепла тонких хрупких пальцев. И разговор не очень получался. И Поэт не засиживался, как раньше, допоздна. И сменившая плачущую осень равнодушная зима представлялась скучной и утомительной.
   Но однажды девушка не пришла. Ни в первый вечер, ни во второй, ни в третий… И они вдруг отчетливо поняли, что она больше не придет никогда. Никогда. Явилась звездой из тумана и растаяла вместе с ним. Всю ночь Художник и Поэт вздрагивали от каждого шороха на лестнице, тревожно ходили по скрипящему полу мансарды, прижимались лицами к одетым в узоры мрачным окнам. Но все вокруг спало под холодным уютным снегом. Боже, они же не знают, где она живет?...
   Утром с воспаленными от бессонницы глазами Поэт и Художник пошли искать девушку. Они спрашивали о ней каждого встречного. Тщетно. И лишь к вечеру, когда оба шатались от усталости и уже мало чувствовали немеющие ноги, на окраине города им указали на покосившийся домик. Робко открыв пробурчавшую ржавыми петлями дверь, оба вошли внутрь. Испуганно заметался светлячок огарка свечи, пробежали судорогами тени по бревенчатым стенам. В сиреневом сумраке Поэт и Художник увидели лежавшую на кровати под старым стеганым одеялом девушку. Их девушку.
  - Вы больны? – бросились к кровати друзья.
  - Нет, -  девушка была смущена.
   Поэт и Художник топтались возле постели, не зная о чем спросить ее, как попросить придти к ним. Но что-то незримо распласталось над низким потолком и мешало говорить. Это была тоска, тоска последней встречи.
   - Извините меня, что я нарушила ваш покой. Я не хотела, - тихо произнесла девушка. – Но мне правда тогда было очень плохо, а вокруг было так темно.  А я нуждалась в свете и тепле.
  - Ну что вы, - воскликнули Поэт и Художник.
  - Мне с вами было очень хорошо, хотя я почти ничего не понимала из того, о чем вы всегда спорили, - девушка улыбнулась, но тут же ее улыбка погасла. – Но вдруг я поняла, что так дальше продолжаться не может. Мне суждено уйти от вас. И я ушла…
  - Но почему?
  - Потому что второй раз я не вынесу одиночества глухих лиц и равнодушных взглядов. А это произойдет, ибо – неизбежно. Потому что это любовь.
  - Любовь? – переспросили друзья. – А что это такое?
Но девушка закрыла глаза и отвернулась. Распластавшееся над потолком нечто незаметно и грубо вползало в сердца Поэта и Художника. Шаркая налившимися свинцом ногами, они медленно пошли прочь.
   С этого вечера у Художника стала непослушной кисть, а у Поэта вместо свежих ярких строк получался серый кисель. Нет, это было невыносимо. Их преследовали серые глаза, глядящие с холста и листа бумаги. И тогда они пошли к знакомому волшебнику.
  - Я знаю, зачем вы пожаловали, - хмуро сказал волшебник, помешивая густое варево в щербатой чаше. – Но то, что вы от мены услышите, вряд ли облегчит ваши страдания.
  - Мы готовы на все, - мужественно ответили друзья. – Говори.
  - К вам приходила сама любовь – настоящая, испепеляющая в сладком огне, утоляющая жажду глотком поцелуя, кормящая грудью жарких ночей, убаюкивающая запахом тела, сводящая с ума разлукой, преданной собакой ласкающаяся у ног, гордой богиней одевающая венец счастья, - прохрипел волшебник. – Блаженны служащие у алтаря любви. Ваше искусство – бессонные ночи и неземная радость от гениальной строфы и обретенного цвета, поклонение современников и потомков, удача избранных богом распознавать краски, запахи, состояния и мысли всего мира, высшее пророчество человеческой души. Бессмертны служащие у алтаря искусства. Искусство – это страсть. Любовь – это страсть. И обе они требуют преданности. Они ревнивы, жестоки и мстительны к измене. И они признают жертвы только у своих алтарей.
 - Но как же нам быть? – вскричали Поэт и Художник. – Мы не можем без нее.
 - У вас есть выбор, - волшебник окинул их черным взором. – Девушка полюбит любого из вас, и тот будет до конца дней своих любим ею и счастлив этой любовью. Но ТВОРИТЬ в божественном значении этого слова – нет. Отвергнув же ее любовь и выбрав служение искусству, тот обрекает себя на мученичество и бессмертие во славу все той же любви, ибо искусство – это прежде всего любовь неистовых. Так выбирай же! А теперь уходите, меня ждут другие дела…
  Всю ночь изваянием у бледного холста простоял Художник, держа в руке трепетную кисть. Наконец безумный вдох вырвался из его груди: «Пусть будет счастлив Поэт», - и кисть уверенно коснулась холста. К утру на нем был написан прекрасный портрет девушки с серыми глазами, перед которым до сих пор с изумлением останавливаются люди. А по щеке художника катилась горькая чистая слеза.
  А Поэт заканчивал в это время стихотворение о девушке с серыми глазами, которое до сих пор читают влюбленные при свете луны друг другу, и думал: «Пусть будет счастлив Художник».