Капитанская внучка. В Куйбышеве

Вера Овчар

Капитанская внучка

Куйбышев на Волге

Замечательный город Ленинград остался позади. Отец получил назначение в Куйбышев на Волге. Мы должны были провести пару дней в Москве, там нас ждала его мама. Я теперь не помню, сколько ей было лет. Наверно, много. Довольно крупная старая женщина в тёмном вязаном платке сидела на Казанском вокзале и беспокойно оглядывала наши чемоданы, тревожилась, когда я отходила от скамейки. Я не помню, как мы садились в поезд, как приехали в Куйбышев, как добрались до воинской части, как вошли в здание редакции. А вот место расположения редакции и само здание, а также как оно выглядело внутри, помню отчётливо. Это было одноэтажное каменное здание с просторным коридором. С левой стороны было три двери. Первая вела в типографию, где у дальней стены стоял печатный станок, станок для нарезки листов для газеты, а потом рабочее пространство, где набирал шрифт пожилой рабочий. Он укладывал букву за буквой в плоской деревянной рамке, потом это была целая газета из железных букв. Другая дверь вела в общий кабинет, где сидело два офицера и секретарь. Затем кабинет редактора. Между общим кабинетом и типографией была маленькая каморка без окна. Там умещалась одна постель и маленький столик. Там жила секретарь, молодая девушка-камчадалка. Она действительно была с Камчатки, и более того - из местных народов, но не похожа на чукчей или другие северные народы. Я помню, она могла зубами разгрызать грецкие орехи. Вечерами часто болтала со мной, посвящая меня в тайны своей молодой жизни. Она была очень добрая и приветливая. Последняя дверь вела в нашу комнату, довольно узкую, о таких комнатах говорят, похожа на пенал. Комната была самая странная из всех помещений, предоставленных нам. В первую очередь - стены, покрашенные тёмно-зелёной краской, как стены в остальных кабинетах. Возле входной двери было пространство в форме квадрата. Справа вешалка, слева - кухонный стол с полочками для посуды, тут же была электроплитка с двумя конфорками. Занавеска отделяла этот небольшой куб - прихожая-кухня - от остальной части комнаты. Сразу за шторкой стояли две кровати по обеим сторонам комнаты, слева бабушкина, справа - моя. Третья кровать стояла вдоль единственного окна. Маленькое пространство между всеми тремя кроватями занимал стол. Здесь мы завтракали, обедали, ужинали. За столом по левой стене вписывалась какая-то деревянная скамья со спинкой, две табуретки прятались под стол, когда за столом никто не сидел. Здесь же за столом я делала свои уроки. Бабушка сидела всегда на своей кровати. Я находила множество предлогов, чтобы поспорить с ней на любую ему: есть ли Бог на свете, почему бабушка не читает книги и другие. Завязывался спор, и я бывала не рада, что начинала его, но меня спасала возможность всегда спрятаться в каморке Шурочки или убежать на каток. Слева по коридору дверь вела в умывальник и там другая - в туалет. Днём неторопливо шла работа в типографии и кабинетах редакции, приходили и уходили люди в форме, мы старались не выходить лишний раз из своей комнаты, а вечером для нас было свободнее и спокойнее.

Хорошо помню территорию части. По всему периметру часть была огорожена высоким забором. Возле КПП - большие ворота. Дорога вела от ворот мимо каменных зданий, где был штаб, казармы, потом поворачивала налево мимо одноэтажной редакции и дальше на хозяйственный двор. Всё это представляло большой прямоугольник. Посередине располагался плац, где проходила строевая подготовка, там же возвышались разные спортивные снаряды. В большой популярности у детворы были гимнастический шест, канат и турник. Надо сказать, что у нас, детей этой части, порой лучше получалось лазать по канату или шесту, выполнять перевороты на турнике, чем у иных молодых солдат. Мы приехали в конце октября, зима очень быстро наступила, и на плацу бесконечно долго маршировали молодые солдаты, одетые в неуклюжие ватные бушлаты и серые шапки-ушанки, завязанные под подбородками. Они похожи были на крупных птенцов-галчат.
Порой у солдат были занятия по лыжной подготовке. Это была и для меня возможность пройтись на лыжах. Пристраивалась к цепочке лыжников и старалась не отставать от более слабых, за сильными мне было не угнаться. Так мы выходили из ворот хоздвора и шли по проулкам частного сектора, затем по лыжне городского парка и выходили на Волгу. Зима была довольно снежная, но морозы небольшие. Многочисленные горки, какие-то бугорки с маленькими естественными трамплинчиками. Лыжи у меня были старые, всё те же крепления из медицинской резиновой трубки. Ещё в Ленинграде мама сама сделала их по совету тренера лыжной секции Дома пионеров. Никаких проблем не было у меня с ними, не спадали при скольжении, при падении с горок легко снимались и легко надевались снова. Некоторые одноклассницы и я записались в школьную лыжную секцию, но у меня никогда не получалось подчиняться строгому расписанию любой секции. Две мои подружки очень скоро добились значительных результатов. Однажды они появились на уроках физкультуры на лыжах с особыми ботинками и креплениями. Они не просто скользили по лыжне, они - летели, как на крыльях.

Проходная (КПП) части была как раз напротив ворот стадиона. Интересно, моя детская память сохранила два названия - «Труд» и «Трактор», а вот на современной карте города этот стадион обозначен как « Волга». Помню, той зимой висела вывеска «Труд», потом кто-то из знакомых упоминал в разговоре имя «Трактор». А недавно в Интернете на карте города Самары обнаружила на этом месте стадион под названием «Волга». Я долго не могла понять, какое название было у того стадиона, пока не вышла на сайт города Самары. Всё оказалось очень простым: на этом стадионе играли футбольная команда «Трактор» и команда завода Масленникова «Труд» по хоккею с мячом, а нынешнее имя «Волга» стадион получил в 1962 году. «В 1995 году завод передал стадион в аренду частной фирме, которая превратила его в вещевой рынок. Поле было заасфальтировано, трибуны постепенно разрушались. В 2001 году стадион перешёл в муниципальную собственность, ещё через несколько лет в июле 2005-го администрация города передала стадион в долгосрочную аренду владельцам футбольного клуба «Юнит». В 2005-2008 годах стадион был возрождён. Был постелен голландский искусственный газон, смонтировано новое освещение мощностью 500 люкс, реконструирована одна трибуна на 2 000 мест. Имелись планы расширения трибун до 10 000 мест, но в 2008 году начались финансовые трудности у «Юнитбанка» (спонсора клуба «Юнит»), из-за которых в 2009 клуб прекратил своё существование».
Но в ту зиму 1952-1953 года там был замечательный каток. Вечерами я со своими одноклассницами проводила часы на этом катке. Это было так близко, что я надевала дома ботинки с коньками и через проходную бежала прямо на каток. Билеты были недорогие, но мы иногда перелезали через забор стадиона. Каток был залит на большом футбольном поле, но рядом привлекала коробка для хоккея. Мы однажды залезли и попытались покататься, но лёд был такой удивительно гладкий, что наши коньки разъезжались в разные стороны, да к тому же нас быстро оттуда прогнали. Но ясно было, надо срочно точить коньки. Кто-то подсказал, куда надо подойти, нашли каких-то рабочих, те сказали: «Приносите по три рубля, и будут вам наточены коньки». Так мы и сделали. На большом катке всегда было много и детей, и взрослых, и даже музыка звучала по вечерам. А вообще наши детские годы, а потом и юношеские были наполнены чистым и приятным досугом, сюда относились и катки, работавшие ежедневно, и танцевальные вечера для школьников и студентов. Там музыка не заглушала речь, давала возможность пообщаться. В отличие от танцев на городских площадках в парках, пьяных и даже выпивших людей почти не бывало. Наверно, тогда думали о досуге молодёжи, а не о коммерческой выгоде. А в результате выигрывало всё общество. Почти все семейные пары у моих друзей, моих сверстников, сохранились, многие отмечают или даже уже отметили золотые юбилеи.

КПП части выходил на проспект Масленникова (проспект получил своё название в честь первого председателя Самарского горсовета Александра Масленникова), проспект резко шёл вниз к широкой улице Ново-Садовой, где были трамвайные пути. Две-три остановки, и мы выходили близко к своей школе. К ней надо было спуститься ещё полквартала по узкой улице. Школа - длинное жёлтое здание. Дети говорили, что это был женский монастырь до революции. Как это было на самом деле, не знаю. Мы всегда занимались в одном классе, кроме уроков ботаники и физики. Кабинет биологии был очень зелёный, но уроки ботаники мне не нравились, другое дело уроки физики с опытами. Но почему-то преподавательница физики не ставила мне пятёрки, говорила, что, отвечая, говорю лишние слова, надо точнее и лаконичнее отвечать. Маме сказали, что наш классный руководитель ещё малоопытный преподаватель. Она вела русский язык и литературу, и мне она нравилась. Она была очень худощавой, на бледном лице тени под большими глазами. На фотографии это отчётливо заметно. Мне нравились её уроки русского языка, я готова была выдать массу примеров предложений на любое грамматическое правило. Почему дети часто не могут придумать разные предложения, когда на свете столько вариантов примеров? Этот вопрос стоит и сейчас, когда занимаюсь с детьми английским языком.
В классном расписании уроков был предмет рукоделия. Девочки учились вышивать. Работы были разные, кто-то вышивал гладью, кто-то - болгарским крестиком. Сначала я заявила: «Не буду, не хочу, не люблю всякие там вышивки». Мудрая, простая, очень добрая женщина сказала: «Не хочешь - не надо, но посмотри, какие оригинальные, яркие и очень лёгкие в исполнении русские швы». Я подошла и увидела интересные рисунки, похожие на купола церквей. Стебельком проходишь по контуру, а потом яркими толстыми нитками «ирис» выполняешь сам узор - большие стежки, закреплённые крестиками. Удивительно просто и очень красиво. Наверно, сочетание этой лёгкости и в то же время очарования рисунка, нет, это, скорее, обаяние учительницы вышивания покорило моё мятежное сердце.
Внеклассная работа нам не приносила неудобства. Не принято было задерживать детей после уроков на всякие мероприятия. Всё укладывалось в школьное расписание. В мои детские школьные годы тематические классные часы готовили вожатые, студенты-практиканты, сами ученики. Как-то мне поручили подготовить классный час о городе Ленинграде. Сколько у меня ушло на это времени, не помню, но в один прекрасный день значительная часть класса получила листочки в клетку с подготовленными мной текстами. На классном часе эти девочки пересказывали содержание текстов, а иные просто читали по листочкам. Наверно, это была моя первая проба пера. Воображавшие себя очень взрослыми, наши вожатые потом делали мне замечания. Смысл этих замечаний сводился к тому, что надо было привлечь девочек к составлению рассказов, чтобы они вспомнили, что сами прочитали о Ленинграде, видели в фильмах… Вожатая вспомнила имя Тани Савичевой, пережившей блокаду. Почему о ней ничего не было сказано? Ах, эти критики! Никакая проба пера без них не обходится…
Помню, мы ставили пьесу «Снежная королева». Я играла роль Кая, так как тогда ещё носила мальчишескую стрижку.
Девочка по фамилии Глебова проявила настоящий талант, исполняя роль злого волшебника.
Наш класс был большой, было несколько девочек-переростков. Им было около 14 лет и больше, когда нормально было по 12 с небольшим. Эти девочки выглядели взрослыми и учились слабо. Зато ходили в школу в форме с красивыми белыми воротниками, отделанными кружевами. В классе была отличница Клава Корякина, но у неё были какие-то противоречия с большинством девочек в классе. Эта школа, как и школа в Ленинграде, была женская.
Учились во вторую смену, на уроки чаще ходили пешком, а домой иногда возвращались на трамвае. По проспекту Масленникова спускались вниз. Переходили трамвайные пути Ново-Садовой. По пути был большой завод, здания которого были скрыты забором и большими деревьями.

***(На сайте города Самары я нашла интересные данные и об этом заводе. Это был очень знаменитый завод. Построен он был после поражения России в русско-японской войне 1905 года и призван был сыграть значительную роль в восстановлении и техническом переоснащении русской армии. Назывался он Самарский трубочный завод, крупнейший в стране поставщик дистанционных трубок (взрывателей) для артиллерийских снарядов.
«Строительство предприятия начали в мае 1910 г. на казённую сумму более 5 млн. р. Только смета 1911 г. предполагала освоение 2 млн. 826 тыс. р. - огромные по тем временам суммы. На стройке работало 3 врача, 3 фельдшера и приёмный покой на 2 койки. Землекоп зарабатывал от 80 к. до 1 р. 20 к. в день, квалифицированный каменщик - до 1 р. 80 к. в день. Неплохие деньги для того времени, когда пальто стоило 11 р., 1 кг мяса - 50 к., гусь - 1 р., домашняя птица - по 1,5 к. за штуку и т.д.
Трубочный завод официально открыли 14 сентября 1911 г.
В день пуска завода участники церемонии выразили уверенность, что завод «…вящей славе России послужит сердечно».
…На территории завода располагалось не менее 7-ми мастерских, в том числе инструментальная, электрическая, сборочная и механическая. Начальники мастерских располагали своими конторами. Также на заводе было машинное отделение. Через дорогу от завода появилась водонапорная башня. Рабочий день составлял 12 часов, что было типичным явлением для России. На предприятии уже в год открытия работали 2500 человек. Трудоустройство на завод защищало от призыва в армию во время 1-й мировой войны.
После революции трубочный стал заводом имени Масленникова в честь первого председателя Самарского горсовета Александра Масленникова»).

По пути в школу был книжный магазин с вывеской «Когиз». Мы все увлекались марками и покупали в этом магазине отрывные странички с десятью гашёными марками. Стоила такая страничка 1 рубль 20 копеек. Я ещё покупала здесь тоненькие брошюрки с популярными рассказами по астрономии. С того времени я запомнила одну из теорий происхождения нашей Луны. Там говорилось, что наша планета изменяла скорость своего вращения вокруг своей оси и вокруг Солнца. Постепенно приняла грушевидную форму, затем этот выступ отделился и стал новым небесным телом и спутником Земли. Возле этого магазина произошёл очень неприятный для меня случай. Какие-то мальчишки стали задираться к нам. Я им ответила, затем небольшая потасовка с одним из них. Я оказалась сильнее, и он убежал. Я шла среди своих девчонок, довольная своей победой, как вдруг из ближайшего двора этот мальчишка выскочил и быстро-быстро стал наносить мне удары по лицу и сразу скрылся в подворотне. Я растерялась, пропустила удары, было обидно и больно. Наверно, я тогда впервые в свои 12 лет столкнулась с подлостью и коварством.
Проучилась в новой школе я недолго, с октября по начало апреля, может быть, поэтому плохо помню имена своих одноклассниц. Почему-то остались в памяти одни фамилии. Зато лица помню отчётливо. Чибисова жила на углу проспекта в одноэтажном деревянном доме, где ютилось несколько семей. Она ходила в пуховой вязаной шапочке с ушками. Где-то через дорогу, на другой стороне была знаменитая Фабрика-кухня.
(Фабрика-кухня - крупное механизированное предприятие общественного питания, получившее распространение в 1920-1930-е годы в СССР... ...является единственным зданием в мире, построенным в форме серпа и молота).
Аршавская жила за нашей частью. Мы с ней шли один лишний квартал, проходили мимо хозяйственного двора части, потом немного поднимались наверх. Там были дома частного сектора. Улицы неровные, с буграми, с которых мы катались прямо сидя на наших портфелях. У меня был большой кожаный портфель, он очень быстро стал довольно потрёпанным. Догадывалась ли моя мама, как я применяла этот портфель? Аршавская мне часто рассказывала о том, как они живут со своей мамой одни и как она постоянно «тянет из мамы все жилы». Я удивлялась таким словам. Наверно, её мама часто говорила ей эти слова. Мне было непонятно, как небольшая девочка может из мамы тянуть жилы.
Конечно, зарплаты были очень маленькие, дети были просто, даже бедно одеты. Многие родители работали на ближайшем заводе. Одна девочка с очень бледным, почти бескровным лицом очень часто говорила с таким убеждением о всяких бесчестных поступках начальства на заводе. Причём всегда приговаривала: «Мы как были крестьянами, так крестьянами и остались». Фамилия этой девочки была Поношева. Жила она со своими родителями в маленькой квартире дома барачного типа. Её вечные жалобы на бедную жизнь не укладывались с её частыми визитами в отдел марок, где она покупала не меньше марок, чем другие, а также тратила деньги на пирожки и пирожные. Когда мы уезжали из Куйбышева, я с разрешения мамы отдала ей свои ботинки с коньками, а она отдала мне целую кучу марок.
Но больше всех мне нравилась Галя Горшкова. Галка мечтала стать лётчиком, а я капитаном морского корабля. Мы часто и подолгу спорили, какая профессия интереснее. Она жила в деревянном доме рядом со школой. В доме были ещё дети, помню, был мальчик постарше на год или два. А ещё у них была настоящая русская печка. Неподалёку находился берег Волги, и мы однажды пошли с Галкой и ещё двумя другими девочками на другую сторону Волги. Снег был довольно глубокий, иногда мы шли по пояс в снегу. Но холодно не было. Через какое-то время мы оказались на другой стороне реки. Там в лесу снег был гораздо глубже, стало трудно идти. Мы подошли к толстому стволу дерева и увидели, что снег лёг воронкой вокруг ствола. Мы скатились на дно этой воронки. Здесь было очень тихо. Галка достала свёрток с котлетами и чёрным хлебом. Вкуснее этой еды в тот момент трудно было вообразить. На обратном пути зашли к Галке, её мама сказала нам забраться на русскую печку. Опять ничего лучше нельзя было пожелать. Мы уместились там вчетвером на лежанке на тёплых кирпичах печки. Как не хотелось слезать с тёплой лежанки и идти домой. Дорога домой не запомнилась, но остался на всю жизнь вкус котлет с чёрным хлебом и приятное, просто божественное тепло русской печки. Прошли годы, и потом оказалось, что однокурсник моего мужа в Горном институте в Ленинграде был именно брат Галки Горшковой, Михаил Горшков, они даже в одной комнате студенческого общежития жили. Это был шанс установить связь с подругой детства, но семейные заботы, маленький сын, и всё осталось только на уровне тёплых воспоминаний.
Запомнилась мне другая одноклассница Мельникова. У неё были редкие, крупные зубы, особенно выделялись передние. Это была скромная девочка, с хорошими оценками по всем предметам и хорошая лыжница. Вспоминается она в связи с неким проявлением бурной активности масс в Куйбышеве после ареста еврейских врачей в Москве. В центре города были митинги, на которых ораторы призывали выслать всех евреев в места отдалённые, туда, где в те годы сидели или уже побывали многие, а ещё больше погибло людей почти из каждой семьи. Так, эта девочка пришла в класс взволнованная и говорила, чуть не плача: «А я не хочу, чтобы моего папку выслали. Он хоть мне неродной, но он очень хороший, он нам так помогает».

Скоро после этих событий школу потрясла смерть Сталина. Мы росли с этим именем, воспитывались на всех этапах нашей детской, точнее, школьной жизни так, что это имя было роднее всех родных. Дорогому Сталину я писала письмо в конце зимы 1953 года, делилась сокровенными детскими мыслями, с какой наивностью просила передать привет маршалам Будённому и Ворошилову. Многие детские радиопередачи приводили подобные письма и высказывания. Ну не выбросить слова из песни! А сколько было подобных песен и речёвок: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! А мы действительно чувствовали себя счастливыми советскими детьми.
Теперь на улице звучали траурные марши, в школе линейка, где произносились речи, чуть ли не клятвы продолжить дело вождя, работать и учиться для нашей страны. Я, шестиклассница двенадцати лет (через два месяца мне исполнилось 13), тоже призывала учащихся нашей школы хорошо учиться, убеждала других, что это очень нетрудно, это даже очень возможно. Я привела пример из опыта моего недавнего ленинградского класса, где в первой четверти было 8 неуспевающих учениц, а в конце года все перешли в следующий класс. В этом помогли ученицы старших классов, они занимались с отстающими по разным предметам и подтянули их. А потом мы вернулись в класс, и все, как по команде, положили головы на парты и рыдали горько и безутешно. А я сидела, как островок, поглядывая на своих подруг. Они плакали до самого звонка на перемену. Потом наступила моя очередь, я не могла сдержать ни слёз, ни всхлипываний. Сколько я плакала, не помню, никто меня не тревожил, все занимались своими обычными делами.
Скоро мы пошли домой. Дома была тишина, я не помню ни одного высказывания своих родителей. Очень грустная сидела бабушка, она приговаривала: «Дай бог, чтобы было так же хорошо, как при нём». На мои вопросы она только и произносила эти фразы. Как же иначе? Оба её сына носили офицерскую форму.
Старший служил в железнодорожных войсках, младший - редактор дивизионной газеты.
До революции эта женщина работала поваром у помещиков. Я до сих пор помню булочки, которые она пекла в Куйбышеве. После той воздушной выпечки я не хотела есть любое другое сдобное тесто, я и сейчас его не люблю. Исключением были пироги, сделанные моей мамой, но и они не дотягивали до бабушкиных изделий. Как-то я призналась в этом своей маме. Она сразу ответила: «Бабушка отказывалась печь, если хоть одна специя отсутствовала. Мне приходилось бегать по ресторанам в поисках почти 15 наименований». Жаль, что моя мама не записала перечень этих составляющих и не посвятила меня в секреты бабушкиных булочек. Наверно, ей было не до рецептов кулинарии. Рушилась её семейная жизнь. Она всё чаще проводила время в библиотеке, где просто помогала хорошей знакомой в разборке книг. Но никаких скандалов в маленькой комнатушке не было. Потом, только через много лет, я узнала, родители уходили в сквер и там обсуждали свои семейные разногласия.
И однажды отец сказал: «Вы едете с мамой в Благовещенск на Амуре, потому что маме не подходит здесь климат». Я не сразу запомнила название города, но очень обрадовалась новой перемене мест. Конечно, меня огорчил факт только нашего с мамой отъезда, но папа меня успокоил, что он приедет позже. Не помню, как проходили сборы, все эти хлопоты легли на плечи родителей, в основном мамины. Отъезд разрушил мою заветную мечту овладеть мастерством верховой езды. В детские годы я любила лошадей больше всех увлечений. Ещё не так давно я рассталась со своим Ромбиком, удивительным конём. Это он выписывал такие кренделя, когда ординарец соседа ставил ногу в стремя, и потом конь пытался сбросить солдата с седла. Но он так осторожно брал угощения из моих рук, так спокойно стоял, когда шустрая девчонка 10-11 лет демонстрировала своим друзьям способность проходить у него под брюхом. А однажды отвязала повод Ромбика от дерева и, взобравшись на забор, оттуда уселась на него. И Ромбик так послушно потрусил рысью. Останавливался, давая мне возможность сесть в седле удобнее. Ноги не доставали до стремян, и я сползала несколько раз, то на один бок коня, то на другой. Он останавливался, я выпускала повод из рук, упиралась в верхнюю часть седла обеими руками, с трудом садилась ровно, а он терпеливо ждал. Потом опять послушно шёл рысью, куда направила его я, а это было не менее трёх кварталов. Там жила моя подружка Лиля Лысенко. Возле её дома не было забора. Мои ноги упирались в бока животного, когда я слезала, желая дать подружке возможность покататься. Но я не смогла подсадить её в седло. И опять ботиночками (хоть я и носила тогда 30 размер) упиралась в бока Ромбика, и мы снова с остановками возвращались к нашему дому. Я описала этот случай в моей книге «Детство в Порт-Артуре». Повторяюсь, так как по прошествии стольких лет этот эпизод моего детства волнует и удивляет меня с неослабевающей силой. Как он тогда бесновался, стараясь сбросить солдата, когда меня стащили с седла...
И вот теперь судьба подарила такое счастье наблюдать за тремя настоящими скакунами, породистыми лошадьми. На них высокие чины принимали военные парады в городе. А каждый день прямо напротив окна нашей комнаты строгий капитан с двумя солдатами подолгу гарцевали на площадке плаца. Капитан учил солдат правильно сидеть в седле, звучали непонятные слова, выполнялись команды. Лошади были словно из сказки.
Очень часто во время тренировки возле площадки появлялся молчаливый подросток с маленьким ребёнком на руках. Он редко отпускал его походить на своих ножках. Капитан очень строго, порой грубо разговаривал с подростком, но ребёнка брал на руки и садил его перед собой на лошадь. Мальчика никогда не приглашал покататься. Потом эти двое уходили домой куда-то рядом. Я не замечала, куда они уходили, всё моё внимание было направлено на этих коней.
Прошло какое-то время, и я обнаружила на хоздворе конюшню, где содержались эти лошади. Меня гоняли, а я снова приходила. Потом солдаты привыкли ко мне, даже рассказывали про лошадей. Самый спокойный был Топот, рыжеватой масти с красивой белой полоской от середины лба до самой верхней губы. К нему первому я отважилась зайти в стойло. Потом был Стенд, гнедой, похожий на арабского скакуна, сухопарый, очень подтянутый, подвижный, но осторожный, старающийся не причинить вреда, спокойно смотрящий в глаза. Как он любил сахар! Возьмёт мягко, почти одними губами, и долго держит кусок во рту, причмокивая, как бы продлевая удовольствие. А вот Чирс был похож на богатырского коня, не тяжеловеса, конечно, тёмно-коричневой масти, почти вороной, с белой звёздочкой на лбу и косящими глазами. К нему я одна не заходила, хотя и он был дружелюбный и также любил сахар. Сколько сахару я перетаскала из дома за ту зиму и печенья…
У всех коней были белые повязки на ногах. Это было так красиво! Капитан тоже скоро перестал гонять меня из конюшни. Да и я старалась не злоупотреблять своими визитами.
И вот уже ближе к весне капитан на плацу после окончания очередной тренировки лошадей и всадников подошёл ко мне и сказал: «Ладно, настанут летние каникулы, буду учить тебя верховой езде». Эти слова отдались такой радостью в моём сердце, я не помню, что я сказала. Конечно, я не могла не сказать спасибо. И я ждала тех летних
каникул. Ничего не состоялось. Мы уезжали из Куйбышева...