Капитанская внучка. О театре. Некоторые подробност

Вера Овчар
Капитанская внучка

О театре (некоторые подробности)

Весной 1953 года поезд вёз мою маму и меня на Дальний Восток в город Благовещенск. Моя мама, Кудрявцева Зоя Александровна, получила от директора областного театра драмы Аннушкина приглашение работать в театре заведующей костюмерным цехом. Мама получила не только вызов для проезда в пограничную зону, но и денежный перевод. В этом театре её знали ещё с довоенных лет, так как многие в коллективе областного театра работали вместе с ней в передвижном железнодорожном театре. Мамина старшая сестра работала там актрисой и пианисткой, муж сестры, Махарадзе Сергей Михайлович, был одним из руководителей театра на колёсах. В те годы театр базировался в Свободном, жили работники театра в вагончиках, там же были расположены и вспомогательные цеха. В костюмерном цехе росла её дочь, делала первые шаги и часами играла, перебирая пуговицы, а их была целая коробка. Очень жаль, я мало запомнила рассказов о той жизни театра на колёсах. Только отдельные эпизоды. Так, одна довольно влиятельная в театре актриса держала в вагоне парочку курочек. Птицы сидели в клетке на жёрдочке, а хозяйка палочкой мягко и изящно приучала несушек сидеть хвостиками над специальным лотком. Курочки были довольно послушные, а эта актриса на завтрак имела свежее яичко.
В Новосибирске мы пересели на поезд до Куйбышевки-Восточной, ныне Белогорск. Там мы должны были получить пропуск для въезда в пограничный город и сесть на поезд до Благовещенска. В Куйбышевке-Восточной наш багаж был выгружен в самом начале платформы, довольно далеко от здания вокзала. К нам очень быстро подошёл милиционер и предупредил, что очень опасно оставлять вещи на платформе, милиция не отвечает за наши вещи, идут составы с освобождёнными из лагерей. Мы сидели около наших вещей, потом мама уходила и приходила обратно. Это продолжалось довольно долго, но всё обошлось. Пропуска были получены, билеты куплены, багаж погружен в товарный вагон, и часа через три после отхода поезда мы были на перроне Благовещенска. Мама позвонила в театр, и за нами пришёл грузовик. Вещи были сложены в кузов, туда же посадили и меня. Нас повезли в гостиницу «Амур» (старое здание на улице Ленина). В большом полупустом номере стояли две кровати с панцирными сетками. Почти сразу к нам пришла Нина Николаевна Гейнтце. Я помню, что в тот же день мы обедали в ресторане внизу гостиницы и что подавался очень вкусный борщ, хотя самый вкусный борщ для меня был в то время тот, что готовили в вагоне-ресторане поезда. Назывался тот борщ – «Московский». Он был густой, наваристый, сочно-красного цвета, заправленный сметаной. В нём было много кусочков разного мяса и ещё больше кусочков кружочками нарезанных сосисок, тех молочных сосисок, разумеется, без соевой добавки. Порции подавались на стол в судочках из нержавеющей стали, чтобы еда дольше оставалась горячей.
Многие актёры и актрисы Благовещенского театра драмы работали в том передвижном железнодорожном театре. Среди них заслуженный артист республики Чекмарёв Виктор Константинович (он позднее переехал в Ленинград, работал в театре Ленинского Комсомола и снимался в кино). Летом 1964 года Зоя Александровна навестила Чекмарёвых в Ленинграде. Они в то время жили на Набережной Чёрной речки. Они радушно встретили Зою Александровну. Нина Феликсовна рассказывала о жизни в столичном городе, о своих занятиях большим теннисом. Выглядела она замечательно. Чем занимался их сын Константин, я уже не помню. Их адрес мне продиктовала моя мама, но у меня тем летом родился старший сын, очень скоро начался новый учебный год, и мне пришлось работать и заниматься малышом. Жила я в пригороде, и каждая поездка с коляской в большой город на электричке, потом в метро, на автобусе или трамвае была непростым делом. Я так и не собралась навестить их, поэтому в памяти остался лишь эпизод из периода жизни в Благовещенске. Шла генеральная репетиция одного из спектаклей, на переднем ряду сидел режиссёр и представители разных организаций, зрителей было немного. Свободные от спектакля актёры, другие работники театра, их дети сидели в партере ближе к последним рядам. Я заняла место в свободном ряду. Во время одного из антрактов рядом со мной сел Виктор Константинович. Он поздоровался и сразу задал мне несколько вопросов, совершенно обычных, какие взрослые часто задают детям. Но он совершенно искренне интересовался жизнью подростка. Конечно, он был актёр, и хороший актёр, но дети всегда замечают фальшь и, наоборот, чувствуют сердцем подлинное к себе внимание. А ещё мне просто было приятно общение с ним.
Заслуженный артист республики Денисов (кстати, Денисов играл роли Ленина, а Чекмарёв - Сталина) со своей семьёй жил в нашем доме. Это была очень приятная семья. Денисов - образец интеллигентности, с внешностью профессора и очень добрым характером. Жена его, довольно полная женщина с больными ногами, редко появлялась во дворе, её можно было видеть в окне комнаты, выходящей на улицу, а рядом на подушечке сидела белая болонка со слезящимися глазами. Денисов увлекался фотографией, причём фотографировал простым “Любителем” на высоком штативе. Когда мне исполнилось 16 лет, он сфотографировал меня. Сохранились эти чёрно-белые снимки школьницы в форменном платье и белом фартуке.
Среди актёров из передвижного театра в театральном дворе жили также Гейнтце - мать и сын. Когда Нина Николаевна работала в театре на колёсах, её сын был маленьким ребёнком. В Свободном жили её родственники, если я не путаю, её девичья фамилия - Снежко.
Нину Снежко привёз в театр Сергей Гейнтце. В детстве моя мама и её две сестры жили на острове Русский, а по соседству жил Серёжа Гейнтце. Девочки Кудрявцевы не пускали Серёжу кататься с горки, они не очень дружили с соседским мальчиком, и он частенько плакал из-за обид, нанесённых ему проказницами девчонками, но теперь они были в хороших отношениях и тепло встретили его молодую жену - спортсменку в футболке, обтягивающей её высокую фигуру с большой грудью. Но молодая семья распалась. Муж очень скоро оставил её с ребёнком, потом малыш заболел. Врачи поставили диагноз: “навсегда будет не способен самостоятельно двигаться”. Но навсегда - только материнская любовь, которая выходила маленького Серёжу. Но надо же было опять случиться несчастью, в десять лет он попадает под напряжение электрического тока, и опять руки и ноги не слушаются. Мать на своих руках несёт мальчика до станции, едет в Москву, волею случая попадает к известному профессору - и Серёжа спасён, но у него всегда было очень слабое здоровье и очень больное сердце. Он не стал звездой в Амурском театре, он ушёл из жизни рано, болезнь дала ему отсрочку, но, обрушившись на него с особой жестокостью, сделала жизнь его матери бессмысленной. Гибель Нины Николаевны под колёсами паровоза потрясла всех, знавших её. Была ли это нелепая случайность или намеренный поступок, вызванный безнадёжным состоянием её сына, теперь сказать трудно. Зое Александровне эта весть пришла в город Ленинград. Она гостила у своей дочери. На протяжении многих лет Нина Николаевна была очень близка к нам. Она и называла себя моей крёстной матерью, сохранилась дарственная надпись на книге Шота Руставели “Витязь в тигровой шкуре”: “Верочке. С Новым годом! И с хорошей учёбой к достижению твоей мечты. К.М”. (крёстная мать). Похоронены они рядом, их могилы в одной ограде. У меня хранятся портреты обеих мам, эти портреты когда-то висели в фойе театра. Но всё это произошло в конце шестидесятых, а тогда, в пятьдесят третьем, передо мной была не только красивая женщина, но и близкая подруга моей мамы. Естественно, что большинство воспоминаний связаны с ней. Вот она зимой раздетая, в валенках, но без чулок, выносит мусор, вот она проветривает свою мягкую перину и пуховое одеяло на веранде актёрского дома. Помню, как она признаётся, что лучший отдых для неё - хорошенько выспаться и понежиться в постели. Она по-матерински добра ко мне и всегда старается угостить чем-нибудь вкусненьким. Я могу, не стесняясь, рассказать ей о маленьких девчачьих желаниях, например, о пышном новом ситцевом платье, что мама советует его носить с новыми красными кожаными тапочками, но Нина Николаевна задумчиво поправляет: “Нет, платье может быть ситцевым. А вот туфли должны быть изящными”. Несколько лет спустя, когда мама готовила мне платье для школьного выпускного вечера, она сразу прибежала посмотреть на мой наряд и на лакированные туфельки. Они с мамой переглянулись, когда я встала на высокие каблучки. Тётя Нина удивилась, она, по её словам, не знала, что у её крестницы хорошенькие ножки.
А моя мама подумала о другом. Она купила мне удобные босоножки на маленьком каблучке, и я на выпускном вечере через некоторое время с удовольствием сменила роскошные туфли на высоком на удобные босоножки.
Вот Нина Николаевна возвращается из Москвы, она впервые летала в Москву на ТУ-104. Кажется, на какой-то съезд. Она была в восторге от выступления Клавдии Шульженко: “Настоящая характерная актриса! Такое мастерство! Изумительный талант!” А затем рассказывала о полёте на ТУ, показывала, как заботились о них стюардессы, как носили постоянно леденцы, которые сосали, чтобы предотвратить закладывание ушей. Как восторг перед передовой советской техникой сменялся горечью, когда она говорила: “Ну нельзя же построить всё только за счёт одного поколения!”. Конечно, она имела в виду низкий уровень жизни большинства людей. Красивая это была женщина, высокая, стройная, миндальный разрез бархатисто-карих глаз, прямой нос. Тело сильное и характер крепкий. Маленький недостаток, очень редкие волосы, она превращала в произведение искусства. Так говорила моя мама. Нине Николаевне столько раз в жизни было нелегко, но она всегда готова была поддержать других, оказавшихся в трудном положении. К сожалению, некоторые, поймав удачу, начинали относиться к ней с плохо скрытым превосходством. Так, один довольно талантливый актёр, играющий ведущие роли в спектаклях (разговор происходил в дежурной комнате), изображая из себя такого респектабельного представителя лучшей части общества, рассуждал о достоинствах того или иного блюда, с презрением отозвался о простой еде, лук назвал плебейской едой. Нина Николаевна заметила ему, что он с удовольствием обедал в её доме. На что этот актёр произнёс: “Я помню, как я у вас “щи” ел”. И получил по заслугам: “Тогда у вас и портков не было”. Намёк был на тёмный период в жизни этого задавалы, когда он пропивал деньги, а его семья влачила полуголодное существование. У него было трое детей, старшие мальчик и девочка, погодки, почти мои ровесники, и маленькая девочка. Слова Нины Николаевны были встречены весёлым хохотом.
Вот Нина Николаевна в нашей кухне занята засолкой капусты, движения её сильных рук проворны и умелы. Она режет, мнёт капусту, кладёт разные специи и вспоминает, как это делалось в большой семье её родителей. Я хорошо помню, что квашеная капуста, приготовленная Ниной Николаевной, была особенно вкусной, хрустящей и очень ароматной.
А вот она вместе с нами едет очень рано утром в аэропорт. Моя мама и тётя Нина провожают меня на педагогическую практику в школе прииска «Октябрьский» Зейского района. Погода нелётная, рейс до прииска «Октябрьский» отменён. Нина Николаевна и на следующий день едет с нами, но улетела я только на третий день.
…Через пару недель мы должны были переехать в нашу комнату в театральном общежитии на улице Комсомольской, 35, позднее этот адрес был изменён на 41. Но мне пришлось побывать в театральном дворе гораздо раньше. Актриса театра Голикова пригласила меня в гости. Ей хотелось взглянуть на девочку-подростка, которая 13 лет назад была младенцем в поезде передвижного железнодорожного театра. С новой подружкой из нового для меня класса я шла по незнакомым улицам, и скоро мы уже сидели за круглым столом в комнате приветливой актрисы, женщины полноватой, но с удивительно белым и ухоженным лицом.
Мы пили чай с шоколадными конфетами и пирожными с кремом. Я не помню, какие вопросы задавала мне эта женщина, но я помню её молочно-белое лицо, казалось, оно никогда не знало прикосновений загара и поползновений морщин. Позднее я слышала о её рецепте ухода за кожей лица: она настаивала самые мелкие, почти зародыши, огурчики на водке и протирала этим раствором лицо. Она и её муж актёр Мраков играли роли немолодых персонажей. У них были между собой непростые отношения. Но внешне всё выглядело вполне пристойно. В свободное время Мраков часто сидел на ступеньках приставной лестницы, что вела на чердак дома, и курил, взирая на всю панораму двора и его обитателей. Обычно он был без рубашки и майки. Спина, руки и шея были покрыты сплошь веснушками, как у настоящего рыжего, он был рыжеволосый...
Такой же рыжей от природы была его сестра - Наталья Николаевна Жданович. Так же густо усыпана веснушками кожа на руках до самых плеч, на шее и на ногах. Наталья приехала к брату в 1948 году. Я слышала, как взрослые говорили, что она попала в очень трудное положение. Жила она в Саратове в шикарной квартире. Устав от одиночества, она решила поехать жить рядом со своим единственным братом, продала всё, села в поезд, а на другой день была денежная реформа, и она осталась ни с чем. В комнате на стене висел очень старый ковёр старинной работы. Над ним висел портрет очень молодой и красивой девушки. Снимок был сделан немного времени спустя после окончания гимназии с золотой медалью. Мы, дети театрального двора, откуда-то знали, что она закончила два института. Нам она казалась очень пожилой женщиной, но мы всегда восхищались её удивительно лёгкой походкой. Она даже и нас, девочек, учила ходить, ставить ступню “на три точки”, очень легко, и не ковылять и не косолапить. Всегда в безупречно отглаженных платьях и блузках и туфлях или босоножках на каблуках. Особенно выделялась её причёска. Густые волосы не были обезображены перманентной завивкой, она сама делилась своим секретом: волосы надо после мытья смазывать сливочным, несолёным маслом, добавляя немного хорошего одеколона. Поэтому её волосы после перманентной завивки казались блестящими и красиво уложенными. Работала она много лет в библиотеке благовещенского пединститута, очень образованная, очень интеллигентная, очень интересная женщина. В её комнате часто собирались актёры театра, художники и журналисты… Жаль, что на старости лет жизнь сломила её окончательно, опустила на самое дно, и в прямом смысле тоже, она закончила свои дни в полуподвальном помещении театрального дома…
Театральный двор был закрытым со всех сторон. Находился он на правой стороне улицы Комсомольской (бывшей Никольской), если идти от драмтеатра. Этот двор и сейчас со всеми своими домами остался почти без изменений, хотя люди там живут другие, и нет больше клумб с цветами вокруг оградки детской беседки, как и самой беседки.
От театра театральный двор был на четвёртом квартале, немного не доходя до улицы Горького. Этот квартал выглядит сейчас так, как будто здесь остановилось время. Вы идёте мимо частных деревянных домиков, и вот неожиданно перед вами - кирпичный дом, много раз испытавший на себе процесс побелки, оттого и кажется белым. Дом невысокий, но в нём два этажа, нижний - полуподвальный, окна наполовину поднимаются над землёй. Верхние окна высокие, гораздо выше, но уже современных окон. Когда-то на окнах были ставни, но в пятидесятые годы прошлого века от них остались только железные затворы - висячие болты. Удобное средство вызывать из дома своих друзей. Дом в форме прямоугольника, на улицу выходит сторона с большим количеством окон, 6 или 7, сбоку всего три окна. Высокий забор отделяет белый дом от участка соседнего дома, а дальше границей раздела служит стена второго двухэтажного. Этот дом громадой нависает над крыльцом белого дома со стороны двора. Пройдя вдоль белого дома, вы оказываетесь перед большими высокими воротами, затем узкая калитка, пролёт забора с длинной лавочкой - всё окрашено в коричневый цвет. Слева добротный бревенчатый дом с окнами на улицу и во двор. Вход в дом со двора. Две ступеньки ведут на большую открытую террасу, тяжёлая деревянная дверь, за ней большая прихожая с бочками и баками для воды, ещё одна дверь и узкий коридор с комнатами по обе стороны.
В этом доме жил пёс Джим, любимец не только всех жильцов дома, а это были в то время в основном актёры, но и всего театра. Джим каждый день ходил на работу в театр утром, весь рабочий день спал или в комнате отдыха, или в костюмерном цехе. После шести часов вечера его мог любой позвать домой, и он с удовольствием шёл, но раньше 6 часов вечера он не соглашался покинуть своё “место работы”. Он не пропустил ни одного дня службы театру за всю свою жизнь. Даже в стенгазете в комнате отдыха однажды появилась заметка с фотографией Джима. Заметка призывала работников театра брать пример с трудолюбивого прилежного Джима. Это был серый с чёрными крапинками пёс, с крупным туловищем, но низкого роста из-за коротких лап. Он состарился, плохо видел и слышал и погиб под колёсами машины по дороге домой “с работы”. Его принесли в театр и закопали во дворе.
Но вернёмся к театральному двору на улице Комсомольской и к деревянному дому. Вдоль окон, выходящих во двор, росли какие-то деревья, я не могу вспомнить, что это были за деревья, хотя не раз залезала на них. Скорее всего - это были клёны. Вдоль дальней стены деревянного дома шёл забор, вдоль которого располагался ряд дощатых сараев, под прямым углом к ним - вторая линия сараев, которая служила границей двора, затем второй деревянный дом, два входа которого смотрели внутрь двора, а третий был за домом, там были многочисленные хозяйственные постройки и огороды некоторых обитателей театрального двора.
Когда-то все квартиры были заняты работниками театра. Но постепенно актёры и другие работники театра получали квартиры в благоустроенных домах. Некоторые получили квартиры в доме напротив театра, но в начале пятидесятых основная масса жила в театральном дворе на Комсомольской, 35.
Каждый день, и даже на выходных, нарядные актрисы спешат на спектакли или на репетиции. Вот красавица Маслова, темноволосая, яркий румянец на белом лице и очень яркие губы. Такую же красивую, но немного располневшую, я её встретила года три спустя во Владивостоке в центральном гастрономе на Светлановской улице. Она приветливо улыбалась, спрашивала меня о своих знакомых, но о себе ничего не говорила, а я не осмелилась её спросить. Я знала, что она вышла замуж за военного моряка, и больше ничего. Вот из раскрытого окна доносится голос художника Полетики. Он замечательно пел романсы, арии из разных опер, весь двор слышал его, иногда отпуская разные комментарии, но детвора слушала с восторгом.
А вот идёт знаменитая актёрская пара: Кривенко и Ростовцев. Ростовцев пришёл в театр из художественной самодеятельности И вот теперь играл в театре первые роли. Актёр он был незаурядный, и сыграл очень многие роли, но мне очень нравилась его первая, увиденная мною роль Саши Григорьева в спектакле по книге Каверина “Два капитана”. Мне казалось, именно таким я представляла себе этого героя, читая книгу “Два капитана”.
Вряд ли кто-нибудь из актрис умел так изысканно одеваться, как немолодая в то время актриса Кривенко. Она и заказывала, и шила сама себе наряды, обувь носила из мастерской военторга. Прекрасная хозяйка и удивительно работоспособная в любом деле. Замечательная мать, как бы она ни была занята, она привила своей дочери всё необходимое и рациональное. Её дочь Наташа училась на круглые пятёрки, после школы окончила медицинский институт и преподавала в этом же институте. К сожалению, мне не пришлось встретиться с взрослой Наташей, но свежи в памяти наши проказы в театральном дворе.
Детей в нашем дворе было довольно много. Среди них намного старше нас - Игорь, пасынок актёра Кормушкина, девочки-двойняшки Валя и Нина, дети жены актёра Боярышникова. Это был довольно вредный, часто пьяный мужичок маленького роста. Хорошо, что он быстро уехал куда-то, а девочки со своей мамой остались в театральном дворе. Нина окончила медицинский институт, а Валя - инфак педагогического института. Затем Павел, сын заведующего электроцехом Бендеберы, Ира и Никита Ломакины, старшие дети актёра Ломакина. Талантливый актёр, но как часто не хватало многим актёрам таланта быть хорошим семьянином.
Были и другие дети, их родители когда-то работали в театре плотниками, рабочими сцены, парикмахерами.
Кроме семейных пар, жили и молодые актёры и актрисы. Вот Мохин живёт один, но однажды после гастролей привозит молодую женщину. Я помню её, сидящую в нашей кухне, моя мама отогревает её горячим чаем, чем-то кормит и её, и Мохина, о чём-то они говорят. Молодая женщина смущается, её щёки розовеют, новая семья кажется счастливой. Я знаю, что она работала где-то бухгалтером, родила Мохину сына. Как и многие, они переехали на другую квартиру.
Рядом с нашими двумя комнатами одна маленькая комната, в ней постоянно меняются жильцы. Здесь жили по очереди две молодые актрисы. Они были ненамного старше нас, одна из них тайком даже ходила с нами на танцы.
Затем молодой актёр Анатолий Манулик, он только что пришёл из армии, был очень аккуратен, комната его была в образцовом порядке, но он очень много курил, и его комната пропахла табаком, этот запах был настолько силён, что врывался в наш коридор, когда его дверь открывалась. Манулик начинал играть интересные роли, но как-то жизнь его не сложилась. Говорили, что его видели в Уфе, не в очень приятный период его жизни.
Мимо детворы проходили спешившие в гости к своим друзьям актёр Корякин, поэт Завальнюк. Корякин мне запомнился очень молодым и розовощёким. Девочке 13 лет он казался очень красивым. Меня в то время приводила в восторг его игра в роли Финиста - Ясного Сокола из сказки с таким же названием и роль жениха Софьи в пьесе Фонвизина “Недоросль”. В первые же дни жизни в Благовещенске я была на спектакле “Недоросль”. Во время антракта через дежурную комнату прошла за кулисы и прямиком к маме в костюмерный цех. Костюмерный цех находился в самом конце большого помещения, перед ним коридор и по обе стороны гримёрные, но сначала надо было пройти через комнату отдыха. Я вышла из-за кулис и оказалась в комнате отдыха, напротив входа в неё на большом кожаном диване сидели во всей красоте костюмов и париков 18 века персонажи пьесы Фонвизина. Большое зеркало сбоку отразило фигурку девочки-подростка в синей матроске, смущение и восторг на её лице...
В разное время в разные дни я шла к маме в костюмерных цех, то вприпрыжку взбегая по ступенькам на сцену, то тихонько, на цыпочках проходила за плотным задним занавесом. Часто я видела человека с пышной седой шевелюрой, сидящего за столом с настольной лампой. Это был главный режиссёр театра Уралов. А для нас - настоящее божество. Репетиции кончались, а он сидел за письменным столом и работал. Потом воплощал на сцене свой Ураловский стиль, стиль классики и совершенства. Я никогда не слышала, чтобы он кричал на актёров. Мне казалось, что в “прошлом веке” театр поднимал публику, звал к лучшему, более благородному, а не опускался к публике, чтобы угодить среднему зрителю, вызвать смех, потакая низменным чувствам.
Мне запомнился тогда ещё молодой помощник режиссёра Шубинский. Это потом он стал главным режиссёром театра, а тогда это был очень быстрый в движениях молодой человек, успевающий везде и во всём. Неутомимый, как перпетуум-мобиле. У него никогда не было больничных бюллетеней, и он всю жизнь работает в одном театре.
Что бы ни говорили о характерах, об укладе жизни актёров, это был особенный мир с его буднями репетиций, очень напряжёнными вечерами генеральных репетиций и праздниками премьер, когда несколько раз опускался и поднимался занавес под очень громкие аплодисменты, когда все актёры и завцехами поздравляли друг друга. Коридор и гримёрные были похожи на муравейник, все спешили друг друга поздравить, обнять и поцеловать, сказать непременно что-то приятное и доброе.