Капитанская внучка. В Порт-Артуре

Порт-Артур
Наверное, это было ранней весной. В нашей маленькой комнатке на улице Пограничной во Владивостоке сидел на стуле возле окна человек в военной форме и рассказывал очень интересные вещи. Говорил он с моей мамой, но иногда обращал-ся ко мне, и адресованное мне вызывало у меня и восторг, и сомнение, и большое желание верить его словам, и нетерпение: “Скорее бы всё это осуществилось!”. Слу-жил этот военный в Порт-Артуре на Квантунском полуострове. Он привёз от отца письмо. Шёл 1946 год. Время - тяжёлое и полуголодное. Фрукты: яблоки и мандари-ны - связаны в основном с новогодней ёлкой. Игрушки самодельные. У меня был большой деревянный грузовик, сделанный одним из умельцев столярного цеха в те-атре, где мама работала портнихой в костюмерном цехе. Куклы, клоуны сшиты ма-миными руками, не говоря об одежде для них. А тут этот человек говорил, я буду иметь всё, куклы настоящие, даже велосипед, а ещё у нас будут разные, разные фрукты и обязательно каждый день. Я смотрела в окно, выходящее на крышу полу-подвального этажа, видела кусочек внутреннего двора и представляла себя с рулём велосипеда в руках, но почему-то в этом же самом дворе. Сборы и посадку на паро-ход я не помню. Название парохода я запомнила - “Гоголь”, но почему-то не уверена в правильности этого. Пассажиров было довольно много, люди сидели в трюмах. Мама рассказывала, что отец ходил в штатском, ему было неудобно перед более высокими чинами. Полковники со своими семьями вынуждены были ехать в трюме, а он, простой лейтенант, занимал замечательную каюту, где даже не качало, и ещё была невиданная роскошь - раковина с блестящими кранами холодной и горячей во-ды. Потом в нашей уютной каюте появилась женщина с двумя детьми. Мальчик был примерно моего возраста, а девочка младше. Звали её Лёлей, она с трудом ходила от последствий укуса энцефалитного клеща. Её постоянно тошнило, и чудесная ра-ковина потеряла свою привлекательность. Мне очень жаль, что я не помню фамилии этой семьи, впоследствии мои родители поддерживали с ними приятельские отно-шения, но где-то дороги разошлись, и связь потерялась. Погода во время плавания была отличной, дети играли на палубе, с восторгом прыгали под искрящимися струями воды, когда матросы мыли палубу. Путь корабля проходил вокруг Кореи. Как-то вокруг нашего корабля столпились длинные, узкие лодки, совсем не похожие на широкие с круглыми бортами шлюпки нашего корабля. В лодках сидели люди с желтыми лицами в широких соломенных шляпах. Они продавали фрукты. Детское внимание рассеянное, и я не помню, купил ли кто-нибудь. Как мы высадились на бе-рег в Порт-Артуре, память не сохранила, но знаю, нас, очень многие семьи, поселили в корпуса. Так назывались длинные здания, стоящие параллельно друг другу вдоль нескольких гряд сопок. Корпуса были соединены одним широким коридором, пол ко-торого был наклонным, и мы зимой катались по нему сверху вниз на санках, так как доски пола почему-то были покрыты слоем тонкого скользкого льда. Если мне не из-меняет память, в этих зданиях был у японцев авиационный институт и при захвате его наши солдаты выбрасывали дорогое оборудование в окна. Мы находили под ок-нами и вокруг зданий много всяких трофеев, то почти целый микроскоп, то какие-то коробочки с красными и белыми кнопками. Но однажды мы, ребятишки, перелезли через какой-то дощатый забор и попали в царство странных больших ламп. Они бы-ли чуть ли не одного с нами роста, но с множеством извилин. Стыдно признаться в том, что мы били эти лампы, кидая в них камни, лампы взрывались и разлетались на мелкие осколки. Нас выгнали, но мы переколотили почти все эти огромные лампы-страшилища. Жизнь в корпусах была очень некомфортной, холодные огромные ком-наты с высокими потолками. Сначала в одной большой секции поселили несколько семей, и мы все: и взрослые, и дети - мыли деревянные некрашеные полы. В корпу-сах было много детей, я запомнила фамилии двух мальчишек примерно моего воз-раста: Игорь Латышев и Генка Шилов. В школу мы ещё не ходили. Целыми днями иг-рали в коридорах корпусов и на склонах сопок среди одичавших яблонь. Когда эти яблони успели одичать, если прошло не больше года, как японские садовники или китайцы, работающие на японцев, перестали о них заботиться, на этот вопрос труд-но ответить. Но плоды были мелкие и зелёные. Может, просто детвора успевала объедать их, не давая им созреть. Я помню вкус этих кислых яблочек, довольно ма-леньких, так как они не успевали вырасти. Одна девочка ела эту зелень с особенным аппетитом и приговаривала: “Моя мама говорит, у меня сладостей много, а кислостей мало”. Наверное, её мама имела в виду пониженную кислотность желудка девочки. Часть яблонь беспощадно вырубалась на дрова и нашими жителями корпусов, и ки-тайцами. Японцы обогревали свои помещения электричеством, наши же ставили в комнатах буржуйки. Все годы в наших домах нас обогревали эти железные печки с трубами под потолком, протянутыми в форточку. На этих печках готовили также и еду. Много лет прошло с тех пор, и многие картины прошлого стерлись из памяти. Только четыре фотографии запечатлели тот период жизни. Мне 6 лет, но мама учит меня писать буквы, я старательно вывожу палочки, крючки и целые буквы. На снимке видны плоды моих усилий. Мама сидит рядом. Я похожа на первоклассницу, но не в школьной форме, а в рубашке, перешитой из папиной гимнастёрки, галстук, очевид-но, тоже уменьшенная копия папиного. Интересно, тогда не было военной формы с галстуком, мама предвосхитила современную форму. На столе пенал, я сосредото-чена, а мама наклонилась ко мне, сейчас я понимаю, какой любовью ко мне напол-нен мамин взгляд. Как ей хотелось выработать у своей дочери хороший почерк. Она всегда страдала от отсутствия такого у неё самой. Она не училась в школе, с 13 лет работала, пошла в вечернюю и сразу сдала экстерном за семилетку. На другом снимке мы с папой сидим на изогнутом стволе одной из тех самых яблонь. Ветки без листьев. Южная зима, и снега не видно. Папа в шинели и армейской зимней шапке, даже звезда отчётливо видна. Я в цигейковой шубке, шапка острым капюшончиком и муфточка из той же цигейки. Руки спрятаны в муфточку, голова немного наклонилась, и тень прикрывает глаза, хорошо освещены солнышком носик и левая щека, но не скрыть улыбку счастливого ребёнка, сидящего на коленях у своего папки. Как-то нас пригласили на день рождения Игоря Латышева. На снимке вся наша компания: Игорь Латышев на переднем плане (снимок делал его папа), рядом с ним его младший брат, по бокам Вера Кудрявцева и Генка Шилов. На заднем плане Люся Иншакова и ещё двое малышей, но их я совсем не помню. С Люсей Иншаковой мы потом учились в одном классе. Это была красивая девочка с длинными косами и очень серьёзным взглядом серых глаз. Меня поражала её непривычная для нас, ребятишек, самостоя-тельность. Она была маленькая хозяйка, у неё было всегда очень много дел по дому, и ей некогда было играть с нами на улице, вечно она мыла горы жирной посуды, подметала и мыла полы в доме. Но, несмотря на такую недетскую для маленькой первоклассницы занятость, Люся училась на круглые пятёрки и её тетради были идеальным, но недосягаемым образцом для нас, шаловливой братии, весело иг-рающей во все популярные в конце сороковых лет игры: лапту, казаки-разбойники, прятки, прыгание через скакалку, а лучше через тяжёлую верёвку и прочие игры. Как-то я пришла к Люсе звать её поиграть на улице. Люся показала на гору посуды. Я не ушла, она мыла посуду, и мы разговаривали с ней о разных наших школьных делах. Неожиданно она спросила: “А твоя мама говорит тебе: ах, моя маленькая, мои кро-хотные ножки, ручки?” Я сказала, что нет. Она вздохнула и добавила: “Мне тоже - нет”. Тогда я подумала, она сказала неправду и ей стыдно за те мамины нежности. Но впоследствии мне стало понятно. У Люси был маленький братик, и, скорее всего, она ревновала свою маму к ребёнку. Братик родился в более благоприятный момент, а младенчество Люси прошло в военные годы. Рядом с домом Люси был красивый садик с резной оградой. От ажурной калитки к дому, скрытому зеленью, вела дорож-ка, выложенная каменными плитами и с красивыми цветами по краям. В особняке жил какой-то генерал. Его сын был болен и не ходил в первый класс. Люся носила ему уроки. Я часто провожала её до калитки, но в садик она меня не пускала, шёпо-том предупреждая каждый раз: “Они не разрешают к ним ходить”. Люсю встречал мальчик в светлом фланелевом костюмчике. Он явно был рад Люсе, на меня не об-ращал никакого внимания, почти сразу они скрывались в доме. Иногда я ждала Люсю за калиткой, но часто уходила обиженная домой. Мне почему-то очень хотелось по-играть с этим мальчиком, даже объяснить ему, как решать задачи про вечные бас-сейны, насосы и обои. Все задачи в учебнике математики я лихо решала за считан-ные минуты. Но это будет потом, а пока мы живём в корпусах. Папа служит военным корреспондентом, и мама тоже устроилась в редакцию корректором. В доме масса газет. У них такие заголовки: “За честь Родины”, “Суворовский Натиск”, “Слава Роди-не” и другие. Я пытаюсь показать, что умею читать, и безбожно перевираю и путаю все заголовки. Взрослые смеются, но, к счастью, скоро забывают обо мне, заброше-ны уроки, не удалось маме выработать у меня хороший почерк. Не испытывая ни ма-лейшего сожаления об этом, я наслаждаюсь исследованием закоулков корпусов, шныряем даже по подвалам, ищем всякие трофеи, радуемся найденным кусочкам разноцветной слюды. Скоро Новый год, из этих кусочков думаем сделать разные ук-рашения для ёлки. Первая ёлка в Китае из колючих веток кипариса. Ветки очень гус-тые, и вешать украшения непросто. Как она была украшена, вытеснено из памяти, но отчётливо помнятся темно-зеленые и очень колючие ветки. Длинные коридоры кор-пусов иногда наполнялись едким дымом, это детвора иногда нечаянно, а порой и на-рочно разбивали какие-то ампулы. Нашли мы целую свалку красивых разноцветных маленьких стеклянных трубочек за одним из корпусов. Трубочки были запаяны с обоих концов, внутри блестела светлая жидкость. Особенно было много синих и оранжевых трубочек. Среди них было очень много разбитых, и вокруг стоял такой резкий запах, от него слезились глаза, невозможно было дышать. Но мы, задержав дыхание, спешили набрать эти привлекательные стекляшки и быстро отбежать по-дальше. Никто нам никогда не объяснил, что это было. Мы заметили, что чад был гуще и запах ужаснее, когда разбивали синие и оранжевые ампулы вместе. Стыдно признаться, но за свои обиды мы иногда мстили, разбивая именно такие трубочки в коридорах своих обидчиков. Наверное, в дальнейшем бесхозных вещей стало мень-ше, а может, и исчезли вообще. Наша энергия была направлена в созидательное русло. Но сначала о двух происшествиях. На Квантунском полуострове было много пленных японцев. В корпусах они встречались чаще, так как они делали ремонт раз-рушенных частей зданий. Они иногда были без конвоя, подчинялись своим команди-рам, считались очень дисциплинированными. Их дисциплинированность была фан-тастичной. Я слышала, как говорили взрослые об отправке пленных японцев в свою страну. Подошёл пароход, японцы выстроились в колонну по одному и по команде своих командиров спокойно, без толкучки один за другим бегом погрузились на ко-рабль. На корабле их размещением руководили другие японские командиры. Когда ответственный за посадку наш офицер доложил вышестоящему начальнику о завер-шении посадки, тот сразу не поверил. Но факт подтвердился. Вся операция заняла во много раз меньше отведённого времени на погрузку. Но это было позднее, а то-гда, встречаясь с этими странно одетыми и с совершенно другими лицами, фигура-ми, мы старались быть от них подальше. Но однажды, катаясь на санках и спустив-шись вниз к отдалённому нижнему корпусу, мы вдруг обнаружили себя в окружении этих странных фигур япошек, как мы их звали, для нас они были такие же ненавист-ные враги, как и фрицы. Встреча была неожиданна, мы вскочили с санок и огляде-лись, мы искали взглядом безопасное место для отступления. Наши глаза встрети-лись. Мы и раньше иногда замечали выражение глаз пленных, обычно у них были ус-талые, невесёлые, но совсем не враждебные взгляды. Сейчас, мы чувствовали злость, какую-то свирепость, нам даже показалось, что блеснуло лезвие кривого но-жа. Не помня себя от страха, мы побежали на звук русской речи. По дороге нам встречались другие японцы, но от страха нам мерещился среди них один, тот самый страшный, у которого, нам показалось, был японский кривой нож. Мы долго вспоми-нали об этом случае. Что по этому поводу говорили взрослые, не помню. Почему-то запоминаются такие острые моменты. Хотя сладкие тоже! Никогда потом моя мама не пекла такие вкусные печенюшки. Это были настоящие шоколадки, но немного су-ше и рассыпчатее. Маленькие, коричневые и очень вкусные. Нет мамы, и никто не подскажет тот рецепт. Много лет спустя на мой вопрос: “Почему ты не печёшь шоко-ладки?” мама ответила: “Нет кокосового масла”. В те первые годы в Порт-Артуре па-пе выдавали на паёк кокосовое масло. Шоколадки должны были остыть. Как долго они остывали, и как быстро кончались.
Джек
Ну кто из ребятишек не мечтает о собаке? У меня не было прежде никогда ни одной собаки, даже щеночка не было. И вдруг повезло. Ко мне пристал игривый уже довольно большой жёлто-коричневой щенок породы овчарка. Он бегал целый день за мной, благосклонно принимал от меня многочисленные и частые подношения и наконец, о счастье, пришёл со мной домой. Удивительно, но мама не выгнала нас на улицу. Несколько дней он жил у нас. Я назвала его Джеком. Просыпаясь ночью, я шла в прихожую убедиться, что он здесь, рядом, тайком заводила в свою комнату и даже затаскивала его на кровать, что не поощрялось мамой. Но в первый же день, когда мы с ним вышли на улицу, он стал убегать от меня. Я носилась за ним, а он, подпустив меня совсем близко, приседал на передние лапы, но при моём приближе-нии вскакивал и отбегал в сторону, чтобы повторить свой маневр. И так бесконечно. Устав гоняться за ним, вся в царапинах от колючего кустарника, в синяках от паде-ний, запыхавшись от лазания вниз-вверх по оврагу, вся в колючках и с пятнами грязи и глины на одежде я в слезах пришла домой. А Джек спокойно пришёл следом.. По-том нашлись его первые хозяева, забрали, но почему-то отдали через некоторое время нам. Джек переехал с нами на новую квартиру. Несколько раз родители гово-рили, что лучше вырастить собаку из щенка. И настал день, когда они отдали Джека знакомому китайцу. Почему они так сделали, зачем Джек понадобился тому знако-мому, не знаю. Мне был обещан другой маленький щенок. И действительно, тот же знакомый китаец принёс двух маленьких щенков разной породы. Но об этом позже. Мы пока ещё живём в корпусах, и у нас новая неприятность. У мамы и у меня появи-лись чирьи. У мамы на боку, у меня же прямо над бровью. Нестерпимо болел глаз. Мама повела меня к врачу, тот стал настаивать на срочном вскрытии нарыва. Мама была категорически против. Обычно мягкая и уступчивая, в этом же случае она про-явила такую убеждённость в предложенном ею методе лечения, что врач спросил: “Вы медицинский работник?” И получил ответ: “Для своего ребёнка я врач”. Ей дали ихтиоловую мазь, йод и бинты (в то время не было аптеки, да и потом я не помню ни-какой аптеки, все необходимые лекарства выдавались лечащим врачом). Мама по-стоянно меняла повязку, прикладывая к месту нарыва свежую мазь, и очень скоро врач сделал маме комплимент: “А Вы, мамочка, молодец! Нарыв прорвался благопо-лучно, и шрама не будет у девочки”. Так оно и было, при всём желании не могу найти следы того ужасного нарыва. На этом привыкание к жаркому и влажному климату Квантунского полуострова не закончилось. С наступление тепла нас кусали сотни ко-маров, среди них были и малярийные, и энцефалитные. Нам постоянно делали при-вивки против энцефалита, малярии, чумы, холеры и прочие. Места укусов воспаля-лись, гноились, покрывались коростами, от которых могли остаться следы, как от ос-пы. В школу нельзя было идти с болячками на ногах, надо было непременно наде-вать чулки, а потом дома с трудом снимать, отдирая коросты и замедляя заживле-ние. Дети ходили разрисованные зелёнкой или марганцовкой. Но через пару лет ко-жа детская привыкала и можно было легко узнать по “разрисовке” впервые приехав-ших, свежих людей. Да и загар у “старичков” был особый. Когда мама привела меня в ленинградскую школу, медсестра с удивлением спросила: “Вы откуда приехали?” Светловолосые, глаза серые, на людей Востока не похоже, и такой желто-бронзовый загар. Но если говорить о загаре, то невозможно не сказать об особом оттенке загара у наших русских эмигрантов, живших в Дайрэне. У них был очень красивый золоти-стый, очень нежный. Поговаривали взрослые, что они держат в секрете тайну такого красивого загара. Не знаю, была ли в том доля истины, просто отношение к эмигран-там было не очень доброжелательное, общаться с ними не поощрялось. Даже китай-цы говорили о них с пренебрежением: “У тех русских нет Москвы”. И про жителей со-ветского гарнизона: “У этих русских есть Москва”. Но в нашу семью приходила Вера Александровна Быкова. Она вела курсы английского языка для советских офицеров. Мой отец посещал эти курсы и познакомил мою маму с этой очень интересной жен-щиной. Все годы, проведённые в Порт-Артуре и Цзиньчжоу, куда мы вскоре перееха-ли, Вера Александровна была нашей самой любимой гостьей, и её приезд в наш дом был настоящим праздником для всех нас, особенно для меня. Я была не просто оча-рована этой женщиной, но и мечтала стать на неё похожей. И профессию я выбрала не случайно, у меня был хороший пример. Правда, это совпало и с желанием моей мамы, хотя она больше мечтала видеть свою дочь врачом, и имя она мне дала в честь замечательного детского доктора.
Корпуса находились на окраине города, переехали мы на другую окраину, но центр города теперь был рядом, и улица, на которой мы жили, была не последней, за ней не начинались сразу склоны сопок, как это было в корпусах, но и добраться до них можно было довольно быстро. Мы поселились в доме из красного кирпича, таких домов было несколько на нашей улице, это были типичные постройки, оставшиеся после японцев. Каждый дом двухэтажный, рассчитан на два хозяина и имел два вхо-да. Внизу были холл, комната и туалет. Наверное, была и баня, но я её не помню. А вот туалет был без воды: просто деревянный настил, в нём овальная дырка, и глубо-ко внизу бетонная яма, которую почти ежедневно выскабливал китаец, вычерпывая из неё всё ковшом на длинной палке. Он бесцеремонно заходил в наш двор с ма-ленькой повозкой, в которой была зловонная бочка. Не только дом был разделен по-полам, но и двор. Вдоль ограды, разделяющей наши половины двора, росла роскош-ная глициния, она обвивала всю ограду и тянулась вверх. Я не помню, в какое время она цвела, но у меня сложилось впечатление, что всегда свисали длинные кисти ли-лового цвета. Кроме глицинии, в нашем дворе не было других цветов, но потом мы с мамой посадили клубни топинамбура, и вдоль всех стен дома росли высокие стебли с довольно крупными листьями и ярко-оранжевыми цветами, похожими на маленькие подсолнухи. Сейчас это растение хорошо известно многим, но раньше, когда я рас-сказывала о целых зарослях больших кустов с цветами, похожими на маленькие под-солнушки, семечек они не давали, но на корнях росла сладкая картошка, никто не знал, что это за растение. Мои босоногие друзья и я ели клубни сырыми, взрослые на них не обращали никакого внимания, зато китайцы то и дело делали набеги и тай-ком выкапывали клубни. Когда мы переехали в Цзиньчжоу, мы привезли с собой не-сколько клубней. За три года весь двор зарос этой культурой и привлекал китайцев, они то и дело залезали в наш двор, оставляя ямы свежей разрытой земли, но топи-намбур продолжал бушевать.
Нашим соседом был военный врач Субботин, имени его не помню. Его жену мы звали тётя Таня. Она была медсестрой и военной подругой полковника. Семья его была в Союзе, но об этом я тогда не знала. Дядя Субботин, так я его называла, был фотографом-любителем. Многие снимки в Порт-Артуре сделаны им. Он выходил из дома с фотоаппаратом и, видя интересный сюжет для снимка, сразу начинал сни-мать, было и так, что он возвращался домой за фотоаппаратом, попросив нас не ме-нять положение. Так, заметив Ларису Кишек и меня на дереве, попросил свою Танеч-ку принести камеру. Снимок получился. Лариса и я на небольшой туе, вечнозеленом дереве. Кругом снег, зима, две девчонки в зимней одежде застыли на дереве. Если бы это была видеокамера, она бы показала, как я тащу Лариску наверх. Ей так хоте-лось забраться, но самостоятельно залезть на верхушку у неё не получалось. Лариса была на год младше, а мне не больше семи лет. Дядя Субботин разводил гладиолу-сы, его двор утопал в разных очень красивых цветах. Такого замечательного садика на нашей улице ни у кого не было. Этот пожилой военный врач и внешним видом, и манерой поведения выгодно отличался от других живших рядом офицеров. Нетороп-ливо, спокойно появлялся в кителе и брюках на выпуск. Кажется, он не носил брюки галифе. Он мог бы казаться слишком важным со своими очень ухоженными бородой и усами, если бы не выражение добрых, внимательных глаз. Он с особенным уваже-нием относился к моей маме, но мог сделать и комплимент, и замечание. Когда мы с Леной вышли на улицу в новых платьях, сшитых мамой из шерстяной шотландки, он сказал: “Как я давно не видел подлинно детское платье!” Да, платья были действи-тельно замечательные. У Лены отрезное по талии. Юбка вся в складку. Воротник, ис-полненный в косую клетку, очень украшал платье. Все швы платья имели значитель-ный запас ткани, особенно подшивка подола, так что Лена могла носить его не один год, причём с большим удовольствием, поскольку и расцветка, и само качество ма-териала было отменным. Что касается моего платья, оно явилось бесспорно на-стоящим шедевром детского платья. Фасон представлял платье на кокетке с малень-ким воротничком. И воротничок, и кокетка пущены по косой клетке. От кокетки платье всё в заутюженных складках, на талии стянуто поясом. Когда я выросла из него, от-пороли кокетку и из остальной части легко получилась чудесная юбочка в складку. Ткань с рукавов и кокетки пошла на отделку курточки из однотонного красного мате-риала, таким образом у меня получился замечательный костюм. Но на этом история моего платьица не закончилась. Я уже училась в институте, когда, рассмотрев зна-менитую юбочку в многочисленную складку, распустила складки и сделала платьице рубашкой, выкроив его поперёк ткани. Ворот лодочкой, на талии кожаный поясок, а иногда и широкий лакированный пояс, как тогда в шестидесятые было модно. Про-шло ещё несколько лет, и я сшила из этого же платьица своему первенцу краснень-кую рубашку. Надо сказать, она была к лицу моему Сашке. Вот такая история. Но вернёмся к дяде Субботину. Он мог сделать и замечание. Так, однажды я играла на улице, мама находилась на первом этаже нашего дома в Порт-Артуре. Мне что-то понадобилось, или мама позвала меня домой. Я не захотела заходить во двор, и, по моей просьбе, мама втянула меня за ручки в комнату через окно, выходящее на ули-цу. Дядя Субботин с глубочайшим тактом, но очень серьёзно и убедительно прочитал маме настоящую лекцию. Нельзя никогда, ни при каких обстоятельствах давать ре-бёнку повод вести себя неправильно. Сегодня в свой дом можно влезть в окно. Зав-тра ему не остановить соблазн попасть в чужой дом или совершить другой непозво-лительный поступок. Конечно, я об этом узнала со слов моей мамы. Я не помню, чтобы нам дядя Субботин делал какие-то замечания, его профессорский облик, акку-ратно подстриженные бородка и усы, внимательное и ласковое обращение босоно-гая девчонка запомнила на всю жизнь. Да и фотографии его запечатлели на всю жизнь тот необыкновенный период времени. Моя жизнь единственного ребёнка в се-мье вдруг неожиданно закончилась. Я вдруг узнала: у папы есть две девочки, мои сё-стры. Папа поссорился много лет назад с их мамой, и вот теперь она написала, что ей очень трудно прокормить детей и она просит забрать старшую. Весть о скором появлении сестры в нашем доме очень взволновала меня. Почему-то я представля-ла себе маленькую девочку, даже лялечку в пелёнках и с соской в маленьком ротике. Папа уехал, я всё время спрашивала, когда же наконец приедет сестра Лена. И вот однажды мне сказали: “Сегодня вечером”. Но вечер оказался поздний, и я уснула, не дождавшись. Сквозь сон я слышала шум, хождение по комнатам, голоса, но детский сон был слишком крепок. Зато утром я вскочила с удивительным чувством, что у ме-ня есть сестра, она здесь, в соседней комнате. Как мне хотелось поговорить с нею, показать ей нашу улицу и главное - склоны близ расположенных сопок. Склоны были покрыты жёсткой травой, редкими колючими кустами с вполне съедобной красной ягодой. По дороге попадалось японское кладбище или, вернее, несколько участков с одиночными могилами или с несколькими могилами рядом. Все они были разруше-ны, белые камни разбиты, на могильных плитах небрежные надписи на русском. Но по этим склонам можно было бродить свободно в любом направлении. Раз мне по-везло встретить большую рыжую птицу с длинным клювом, очень похожую на круг-лый пушистый ком. Птица медленно перелетала с места на место, как бы дразня ме-ня, у неё был широкий размах крыльев. Я пыталась попасть в неё из примитивного лука с тупой стрелой. Это “оружие” я сделала сама. Стрела шлёпалась далеко в сто-роне от птицы, но я охотилась с луком на настоящую птицу. Скоро она улетела, а я мечтала встретить такую снова, но не пришлось. Зато в другой стороне окраины го-рода с двумя-тремя представителями нашей босоногой улицы забрела я на узкую дорогу между скалами и обрывистым краем глинистого плато. Южный день быстро грозил перейти в сумерки и скорую темноту вечера. Мы перестали болтать, перешли на шёпот, когда увидели над скалами паривших больших птиц. Зловещие тени плыли над нашими головами. Птиц было несколько, что это были орлы и хищники, мы не сомневались. Конечно, им далеко было до ужасного огромного орла, единственного в довольно большой клетке. Тот орёл был коричневый с большим клювом, загнутым вниз, но каким страшным, сильным клювом. Возле него всегда лежали крупные кро-вавые куски мяса и, о ужас - растерзанный кролик. Тот орёл всегда сидел, грозно и зловеще блестели его большие глаза, огромные когти на сильных лапах тоже пугали нас изрядно. Клетка с орлом была в зоопарке в центре Порт-Артура. Зоопарк был небольшой, но в нём была высоченная клетка с округлым куполом. Внутри росли на-стоящие деревья и кусты, и вся клетка буквально кишела различными пернатыми. Можно было часами стоять и смотреть на всю эту удивительную колонию птиц. Раз-ноголосое щебетание, пестрота оперенья и свободный полёт завораживали посети-телей, особенно нас, детвору. Громадный орёл же внушал нам страх, и мы невольно переводили взгляд на прутья клетки: достаточно ли они прочны? Эти орлы были меньше, действительно меньше, но они делали круги, опускаясь всё ниже и ближе к нашим головам. Мы убежали. Наверное, это было сделано вовремя и разумно. И всё же это были наши сопки, а мы чувствовали себя свободными странниками. Как этим было не поделиться с моей сестрой? Но она спала после позднего приезда. Приеха-ла она на поезде по Маньчжурской железной дороге. Её уже восстановили, и шли поезда, пригородные и дальние, до самого Владивостока. Мне нужно было разбудить Лену. И я придумала такую хитрость. Положила маленького котёнка на простыню и стала его снимать, что-то приговаривая, мол, не мешай Лене спать. Конечно, котёнок зацепился коготками за простыню, и она стала стягиваться со спящей девочки. Лена проснулась. Это оказалась девочка-подросток. Она села на кровати, протерла глаза ладонями и почесала голову. У неё были блестящие чёрные вьющееся волосы, за-плетённые в две довольно длинные пушистые косички. Она пробормотала что-то вроде ”А, это ты, Вера”, и сразу что-то спросила. Не помню, как я умудрилась пота-щить её сразу за город в сопки. Она брела очень недовольная, и больше никогда мне не составляла компанию в прогулках.
Стояли очень жаркие дни, хотя лето заканчивалось и нам предстояло пойти в школу, мне в первый класс, Лене в новую для нее школу. В послевоенные годы школьную форму купить было невозможно. Потом девочек младших классов выря-дили в темные платья из какого-то пестрого, старушечьего материала. На черном фоне - мелкие беленькие цветочки. Белые воротник и манжеты немного украсили эти нелепые платья, хуже всего, что материал был плохого качества, мялся и выгорал от стирки. Но нарядили нас в такие платья позже, а первого сентября по улице шла пё-страя толпа ребятишек, одетых согласно вкусам и возможностям их родителей. Впрочем, сейчас это никого не удивит. Наоборот, удивляют очаровательные созда-ния в школьных коричневых или синих платьях с белыми фартуками, к сожалению, один раз в год по случаю Последнего звонка для выпускников школ.
Итак, мы шли в школу. На Лене тёмная юбка и блузка защитного цвета с ко-роткими рукавами, в руках командирская сумка с длинным ремнём через плечо. Не было возможности купить школьный портфель. Мне мама сшила платье из какой-то тонкой ткани светло-коричного цвета и тоже с короткими рукавами. Но второй коман-дирской сумки не нашли, и мама до позднего вечера шила мне портфель из толстого, но очень мягкого драпа. Так я и ходила в школу с таким портфелем. А настоящий ко-жаный портфель с маленьким блестящим ключиком на тоненьком шнурочке был не-досягаемой мечтой. После окончания каждой четверти в большом школьном актовом зале счастливым отличникам и отличницам вручали такие портфели из кожи, покры-той блестящим лаком, и с крошечным сверкающим ключиком. Кроме такого портфе-ля, большим дефицитом считались детские шерстяные костюмчики, очень красивые костюмчики разных цветов, отделанные полосками из ярких ниток. Но такие вещи доставались или по большому блату, или по счастливому стечению обстоятельств. Ценных вещей было очень мало, и на право покупки таких предметов роскоши, а подчас и просто необходимых вещей, выдавались талончики. Отцы семей, разумеет-ся, не всегда мирно оспаривали своё желание принести такой талончик домой. Так счастливое стечение одного обстоятельства заключалось в скромности моего отца и нежелании принимать участие в споре, разгоревшемся из-за женской беличьей шуб-ки. Чтобы примирить споривших, начальник решил отдать талончик на шубку моему отцу. Так у мамы появилась беличья шубка, она носила её очень бережно много лет. Мама выглядела такой нарядной и красивой. Купив позднее несколько беличьих шкурок, сшила муфточку и комбинированную шапку: вся шапка из голубого сукна, и только нижний край оторочен беличьим мехом. А что касается костюмчика —на него не хватило “счастливого” случая, и мама мне сшила свитерочек и рейтузы из япон-ского нижнего белья. Выдавали военным такое тёплое бельё светло-песочного цве-та, мама покрасила его в синий цвет, но так как нитки были из сомнительной шерсти, то и цвет получился неоднородный. И всё-таки это был костюмчик. Учительница за-метила мою обновку и сказала: “Твоя мама - молодец”. Мне было приятно, и я откро-венно сказала: “Мама сама сделала мне костюмчик, потому что я получила три пя-тёрки”. Пятёрки я получала довольно часто по всем предметам, даже по русскому языку, с которым в старших классах имела крупные неприятности, сделав “лишнюю” ошибку в очередном сочинении по литературе. Мои родители принимали как долж-ное пятёрки по математике, а вот неизменные в моём табеле –“пение -5, рисование -5, физкультура -5” - вызывали у них приступы веселья и каскад добродушных шуток. Ни к рисованию, ни к пению у меня никогда не было ни малейшей способности. Ко-нечно, физкультура здесь не причём, здесь моя “пятёрка” была совершенно закон-ной, просто этот предмет стоял после первых двух в школьном табеле. И все-таки рисовала я очень часто и много, и пела неправильно, но громко и чаще всего песни о море. Хорошо, что жили не в коммуналке и слушали только моя собака и кошка о том, что не сдаётся Варяг, как раскинулось море широко, последний матрос покидает Севастополь и многое другое. Но вернёмся к физкультуре. В первых чётырёх классах это был урок сплошных игр в школьном дворе. Бегали, прыгали, играли в лапту, в “третий лишний”, в “выбивалы” - из круга надо было выбить соперников из другой ко-манды. В те же игры играли и возле наших домов и, конечно, “в войну”, ведь мы были дети военного времени. Несмотря на очень маленький рост, я была намного крепче многих своих сверстников и девчонок и мальчишек. Лучше многих лазала по деревь-ям, иногда просто из азарта залезть на верхушку самых высоких деревьев, а порой нарвать абрикосов, каких-то плодов, напоминающих незрелые финики, стручков с крупными семенами со вкусом бобов, что росли на деревьях, похожих на акации, или поймать цикаду, звонкая трель которой разносилась далеко вокруг. Цикады были по-хожи на больших оводов, серые, с длинным хоботком. Мы сначала боялись их брать в руки, слышали всякие небылицы об их страшных укусах, но потом ловили их. Это было не трудно, но надо было подкрасться к дереву, с которого раздавались трели, двигаться только во время её серенады, замирать на месте, когда певунья отдыхала, песнь продолжается — бесшумно лезть по стволу и успеть накрыть ладошкой цика-ду, прежде чем она закончит песню. Одна цикада едва умещалась в спичечном ко-робке. Мама хотела привезти такую диковинку домой на Родину, и у нас были две или три коробочки с такими большими насекомыми, но потом затерялись. Кроме ци-кад, были у меня большие ночные бабочки. Коричневые, на крыльях яркие круглые пятна, словно глаза, в которых выделялись круги жёлтые, бежевые и оранжевые. Всё это напоминало узор на перьях павлина, оказалось, те бабочки так и называются - павлиний глаз. Интересно, что ловили мы и взрослых бабочек, и их гусениц, которые спустя некоторое время превращались в куколки, из последних вылуплялись крыла-тые красавцы. Однажды какая-то “глазастая” бабочка отложила в коробочку, где она сидела, круглые яички, похожие на семена. Вот тут-то мы и увидели весь цикл пре-вращения: яички, гусеницы, куколки, бабочки. Но, видимо, не всем хватило питания, хотя мы и подкладывали зелёные листочки в коробочку, и куколки были разного раз-мера, и бабочки некоторые “родились” с недоразвитыми частями крыльев, то нижнее правое, то верхнее левое, или, наоборот, были короче, нераспрямившимися, вот та-кой брак был.
Советские военнослужащие и их семьи жили в основном в бывших японских домах, китайцы жили в других районах и в Старом Городе - так называлась часть го-рода, огороженная очень высокой и толстой стеной. Это действительно была древ-няя часть города. Улицы там были очень узкие, дома стояли, тесно прижавшись к друг другу и вплотную к дороге, тротуары или отсутствовали совсем, или были на-столько узки, что едва было возможно идти вдвоём рядом. Сплошные магазинчики, лавочки, на витринах всякая всячина, сейчас я бы сказала: “Сплошной антиквариат”. Это было похоже на музей под открытым небом, с разными закоулками маленьких лавочек, в которые мне почему-то было страшно заходить. На витринах привлека-тельные куклы в роскошных китайских или японских кимоно, многие статуэтки под стеклянными колпаками, пупсики, мы так называли куколки, сделанные из целулои-да, часто чёрного цвета, на затылке выпуклые пряди волос, как крылышки, так на стриженном затылке китайского ребёнка оставляли две довольно широкие пряди во-лос для защиты от злых духов, если мне не изменяет память. Запомнились мне и разнообразные шкатулки из дерева, покрытые лаком поверх изумительного рисунка, или просто чёрного или вишнёвого цвета, часто отделанные перламутром. У нас бы-ла шкатулка в форме комода с открывающимися дверцами, на дверцах миниатюр-ные застёжки из светлого металла, и на колечках висели шёлковые кисточки. Откро-ешь дверцы, за ними крохотные выдвижные ящички с ручками из того же белого ме-талла. Вся шкатулка покрыта черным лаком с тонким светлым орнаментом. И по сей день как память о том древнем городе стоят у меня две шкатулки, поскромнее того шкафчика, но изготовленные из такого “тёплого” дерева, чего не скажешь о совре-менных изделий из пластмассы. Но там, в Старом Городе, мне было страшно, хотя за всё время, прожитое в Китае, не было ни одного случая, чтобы пропал ребёнок. Рядом были дети, побывавшие в Германии или Венгрии, вот они говорили о некото-рых страшных вещах в тех странах, но здесь мы беззаботно ходили всюду, где нам вздумается. Удивляли нас китаянки с очень маленькими ножками. Они всегда ходили в мягких матерчатых тапочках, что было похоже на пирожки. Шли они очень медлен-но и покачиваясь. В центре Порт-Артура в небольшом особняке был Исторический музей. Возле входа в дом застыли гранитные статуи священных китайских собак, больше похожих на львов. В музее среди всяких других экспонатов были древние мумии. Страшно было смотреть на изуродованные ступни женских ног. Вот как вы-глядели эти ножки на самом деле без тапочек в форме “пирожков”. К нам приходила одна такая женщина средних лет. Она забирала бельё для стирки. Носила бельё в белом узле. Иногда вместо неё приходил её сын, кажется, его звали Арчо, и говорил: “Сегодня ветра большой. Она не может ходи. Нога шибко маленькой”. Этот Арчо час-то помогал моей маме приносить продукты с магазина-склада, где мы получали паёк. Однажды мама отправила меня получать что-то очень объёмное и тяжёлое. Она объяснила, где найти Арчо. Я пошла со своей подружкой. Весело болтая о своих детских интересах, мы подошли к складу, и, не узнав, есть ли тот нужный товар, сра-зу отыскали Арчо и попросили его помочь. Он пошёл с нами к прилавку. И о ужас! Выданные продукты лежали на самом донышке сетки. Я молчала, не знала, что ска-зать, но Арчо не моргнув глазом взял эту сетку и пошёл впереди нас. Мы шли позади, мне было и неловко, и стыдно, и я боялась упрёков своей мамы. Она расплатилась с Арчо, меня поругала. Её слова я не помню, а вот то чувство горячего стыда и нелов-кости, какое я испытывала, следуя за мальчиком, живо и сегодня. Заглаживает это неприятное чувство только воспоминание о встрече с Арчо в одном из ресторанов на железной дороге. Мы покидали Квантунский полуостров навсегда. Ехали поездом. Поезда подолгу стояли в то время в крупных городах, а порой и на всяких полустан-ках, а иногда и вовсе на каких-то разъездах, ожидая прохода встречного поезда. И вот в одном ресторане к нам подошёл высокий юноша-официант, в чёрном костюме, в галстуке “бабочка”. Он улыбнулся неожиданно, и мы узнали в этом довольно рес-пектабельном молодом человеке нашего Арчо. Он был очень доволен своей работой и рад встрече с нами. Говоря об Арчо, вспоминаю другого китайского мальчика. Он был невысокого роста, но намного старше нас. Имя у него было очень типичное - Ван. В то время под влиянием детского фильма “Тимур и его команда” мы все уст-раивали свои штабы. Это было уже в Цзиньчжоу. Один из наших штабов располагал-ся в каменном сарае возле дома Светы Картошкиной. На юге темнеет рано. В одно такое уже тёмное, но совсем не позднее время мы зашли в свой штаб. Там было темно, но мы почувствовали, что кто-то есть в углу. Конечно, мы испугались, но мед-лили убегать, стараясь разглядеть, кто же находится рядом. Нас было трое или чет-веро, и, наверное, поэтому мы не убежали. И тотчас же услышали: “Твоя моя не бой-ся! Есть светочка?” К этому времени наши глаза привыкли к полумраку, и мы увидели подростка в грязных лохмотьях, довольно чумазого, но с приятным выражением ли-ца, умным взглядом не очень узких глаз. Мы удивились и показали на Свету. Он за-мотал головой и поправил: “Светочка надо гори”. До нас дошло: ему нужна свечка. Конечно, мы готовы были принести ему и свечку, и поесть, натаскали ему разной еды. Наша игра в “Тимуровцев” приобрела особый смысл. Но однажды наш подопеч-ный исчез. Первое время мы часто о нём вспоминали, но потом забыли. И вот одна-жды с нами здоровается молодой китаец в традиционном костюме рабочего синего или жёлтого цвета. Так были одеты тогда все рабочие местной текстильной фабрики. Наш Ван предстал перед нами в новеньком с иголочки светло-жёлтом костюме. Чис-тое лицо казалось намного светлее, чем мы привыкли видеть, а глаза светились ра-достью и гордостью молодого рабочего. Ему было приятно видеть наше изумление, радость при виде такой перемены в судьбе китайского “гавроша”. Лицо его расцвело в улыбке, и он поведал нам об устройстве на фабрику. Как и подобало настоящему рабочему, у него на груди сверкала цепь разных значков и в кармашке две авторучки. О! Он был бы таким важным, если бы не добродушие его глаз. Больше мы его не ви-дели, но хочется верить - у него всё хорошо сложилось в жизни.
Почти пять лет прожили на Квантунском полуострове, конечно, нас окружало местное население, особенно в Цзиньчжоу, где возле нашего дома находилась ма-ленькая китайская школа, но общения с китайскими сверстниками, совместных игр почему-то не было. Два мира почти не соприкасались. Окна маленькой школы были открыты и расположены так низко, что мы, детвора, наклонившись, видели весь класс и очень странных учеников, просто неправдоподобно дисциплинированных. Мы старались привлечь их внимание. Напрасно: ни одного поворота головы, ни одного взгляда в нашу сторону - урок для них был священен. Кто-то из маминых знакомых вёл уроки в китайской школе, и говорили, всё, что планировалось, легко выполня-лось, и всегда оставалось время, которое надо было заполнять дополнительным за-данием. По словам этих учителей, это было совсем не похоже на уроки в нашей шко-ле, в нашей Советской средней школе, как она там называлась. Но на перемене ка-кие это были шумные дети, они прыгали и бегали! Девочки играли в “зоску”, но под-кидывали своими ножками не свинец, прикреплённый к куску, вырезанному из чьей-то шубы, за что и запрещали беспощадно “зоску” в нашей школе, а маленький матер-чатый мешочек, наполненный соей. Это была национальная игра для девочек. Пры-гали они и через верёвку и даже играли в разновидность классиков. У них был свой мир, свои игры, после уроков их не было видно на улице, наверное, были заняты ра-ботой в своих семьях и не болтались, как это было свойственно нам, до вечера на улицах. Однако очень сердечно принимал нас зал, почти до отказа забитый детьми и молодёжью в новом Доме культуры, построенном из кирпича разобранной стены, от-делявшей Старый город от новой части. В Цзиньчжоу тоже был Старый Город. Клад-ка кирпичей была настолько крепкой, что целиком кирпичи не вынимались, только дроблёные, но это не помешало китайским строителям построить отличный Дом культуры. Наша школа выступала с большим концертом. Среди номеров тех лет бы-ли обязательно всякие физкультурные пирамиды. Помню, после каждой на несколько секунд застывшей “фигуры” раздавались очень громкие аплодисменты, это нас ок-рыляло, и мы бодро маршировали по сцене, выполняя очередную “фигуру”. Очень скоро открылся большой универмаг и книжный магазин. В универмаге было много новых товаров, в отличие от маленьких лавочек, где часто торговали старыми веща-ми. Был и непонятный отдел, где стояли деревянные ящики. Между щелей узких до-сок были видны куски соломы с известью, издававшие специфический запах. Это был деликатес, только не для нас: тухлые яйца вызывали отвращение. Книжный ма-газин был удивительный. В нём были даже книги на русском языке. Пару книг мне мама купила, содержание рассказов в них и язык были немного странными для меня, привыкшей к Советской литературе, воспитанной на образах книг о Ваське Трубачё-ве, о Ване Солнцеве и других очень “наших” ребятах. Понятно, книги были зарубеж-ных писателей, жизнь в них была иной. Из-за определённых сложностей на таможне все книги были оставлены, когда мы уезжали из Китая. Мне было очень жаль мои книги. Когда мне исполнилось 10 лет и мама устроила для меня настоящий праздник, сколько прекрасных книг подарили мне в тот день. Особенно запомнилась большая книга с чудесными иллюстрациями, я их отчётливо вижу перед собой: вот Тарас Бульба встречает своих сыновей, на другой Андрей со своей паночкой, Остап в муках и Тарас Бульба в языках пламени.
Наша жизнь так или иначе была связана с морем. Самое приятное - это когда мы проводили многие часы на берегу. Жёлтое море - тёплое, купаться - одно удо-вольствие. Я не умела плавать. Только мама хорошо плавала. Она спокойно держа-лась на воде, ведь в молодости она переплывала бухту Золотой Рог во Владивосто-ке. У них было особым шиком переплыть бухту и, не касаясь ногами дна, плыть на-зад. Мама говорила, плавали они до ноября. Отец же плавал как топор, вернее, он не плавал вовсе. Он лежал на мелком месте, руки его делали движение, будто он плы-вёт. У него это получалось и шумно, и смешно. Но мне было не до смеху, когда как-то я отошла в сторону и вдруг почувствовала, что ноги ушли куда-то вниз и вода захле-стывает лицо. Я попыталась вытянуть шею и приподняться на носках, но нос опять оказался под водой. Я не могла крикнуть, так как мой рот наполнился водой. Отчаян-но барахтаясь, я видела лежащую на берегу мою маму, но она смотрела в другую сторону. Наверное, я сделала правильное движение, под водой сумела по дну сде-лать пару шагов и голова моя оказалась над водой, это было спасение, и я быстро вышла на берег. Родителям ничего не сказала об этом случае, могли не разрешить ходить с ребятами на море без них. В бухтах Жёлтого моря мы видели особенные отливы. Вода уходила от берега на очень далёкое расстояние, обнажалось илистое дно, во многих местах видны были круглые норки, в которых при нашем приближении исчезали юркие крабы. Чем дальше от берега, тем крупнее крабы. Перед глазами так и стоит это тёмное илистое дно всё в круглых норках и двигающиеся боком-боком крабики. Почему там не было разных водорослей, подальше от берега росла только морская трава в виде узких лент, я не задавала тогда такой вопрос. И почему не бы-ло разных других обитателей моря. Сейчас я могу себе представить, что бы откры-лось взору, если бы такой отлив произошёл возле Русского острова или даже в бух-тах Владивостока. Роскошные водоросли, морские звёзды, оранжевые с длинными лучами, достигающие огромных размеров, голубоватые с бордовыми или красными пятнами, чьи лучи очень широкие, морские ежи - одни “гладкошёрстные”, зеленова-тые, другие коричневые с фиолетовым отливом и длинными острыми иголками, ме-дузы, всякие ракушки, от больших до очень мелких, и многое другое. Но всё равно было очень интересно бродить по недавнему дну и пытаться ловить крабов. Китай-ские ребятишки делали это гораздо проворнее. Однажды мы не заметили, как ушли далеко от берега. Вода едва касалась наших ног, но вдруг скрыла ступни. Море воз-вращалось. Было ли преувеличено наше опасение, что можно не успеть дойти до берега, наверное, так, и особой опасности мы не подвергались. Но почему так опус-тело это место, никого не было вокруг? Мы побежали. Вода шла за нами по пятам. Рано темнеет на юге, а может, день нахмурился и потому казалось и море тёмным, и всё вокруг тревожным и мрачным. Больше мы так далеко не заходили в бухту во время отлива.
Летом после окончания учебного года нас с Леной отправили в летний ла-герь. В сопках стояли большие армейские палатки. В одной палатке помещался це-лый отряд. Спали на раскладушках. Лагерная жизнь стёрлась из памяти, но запом-нился колокол в море. Он находился довольно далеко от берега и во время прилива был скрыт под водой. Звучал он гулко и скорбно каждый раз, когда волны прилива или отлива раскачивали цепь его языка. Это был памятник на месте гибели корабля адмирала Макарова. Чёрный силуэт его был хорошо заметен во время отлива. Берег моря в том месте высокий, и вся бухта видна, как на ладони. Лагерь разместили не-далеко от старых бастионов времён Русско-японской войны 1905 года. Запомнились названия Золотой и Орлиный. От одних бастионов остались только воронки и камни, другие были почти целые с огромными береговыми орудиями. Проржавевшие от времени, заросшие травой, но всё ещё очень внушительные и грозные. Рядом росли незнакомые небольшие деревья, таких не было возле наших домов и на улицах го-рода. Деревья были очень ветвистые, детвора повисла на всех ветвях, странные ягодки привлекли их внимание и прожорливые желудки. Ягодки были большей ча-стью зелёные, чуть розовые, и только на одном дереве ярко-красные. Только спустя много лет я узнала, что то была шелковица. Видно, кто-то из русских воинов, слу-живших на этих бастионах, посадил семечки с далёкого российского юга. Не раз при-ставала к своим родителям с вопросами о странных ягодках, растущих на деревьях. “Они красные и похожи на малину. Растут на деревьях”. Мама могла и не знать о шелковице, но папа - он вырос на Украине. В Днепропетровске повсюду растут эти деревья. Как он мог не сообразить, не догадаться, о чём речь - нет, он не имел пред-ставления о такой ягоде! Прошло больше двадцати лет, в Крыму мой муж принёс мне как-то пакетик спелой ягоды. Попробовав первую, я воскликнула: “Да, вот она, та са-мая ягода с деревьев. Столько лет она будоражила детскую память. Что это такое?” Женщина, торговавшая ягодой, пояснила коротко: “Шелковица”. Увешанные плодами шелковицы встретятся мне не раз в Днепропетровске, в Судаке на Крымском побе-режье и даже в американском штате Нью-Джерси. Каждый раз я останавливалась и рвала эти ягоды, какие они вкусные! Таинственные ягодки моего детства.
На нашей улице произошло важное событие: в большой дом напротив нашего одноэтажного домика въехал генерал. Этот дом стоял за высокой железной оградой, скрытый раскидистыми ветвями вечнозелёных туй. Однажды ворота открылись и дом ожил, видно было, как входили и выходили солдаты, что-то заносили из подъехав-шей машины. Потом дом стоял обновлённый, покрытый новой известью и сверкаю-щий покрашенными окнами. Во дворе стали важно прохаживаться две жёлто-коричневые японские овчарки. Но собаки не были злые и большую часть времени пропадали где-то в доме. У генерала было двое детей. Девочка чуть младше меня и кто-то в пелёнках. С девочкой мы подружились и часто играли вместе у них во дворе. Иногда заходили в дом, но он был такой большой и казался совершенно пустым, много комнат совершенно без мебели. У девочки было невероятно много кукол, и странно они выглядели, брошенные на полу в пустой комнате.
Верными спутниками в наших прогулках по сопкам были наши собаки. Но с собаками нам сначала на везло. Я рассказала о Джеке, пришёл черед рассказать о Дружке и Бобке, которых принёс знакомый китаец после того, как забрал Джека.
Дружок
Это был очень спокойный щенок с коричневой густой шерстью, светлой на боках, с белыми лапками. Он был похож на щенка овчарки. Может, он и вырос бы в большую, сильную овчарку, ушки у него не стояли, не знаю, то ли еще было не время им стоять, то ли порода была не овчаричья. Сохранился снимок. Мне лет восемь, нет, меньше, я держу Дружка на руках, стараясь повернуть его мордочку к объективу, но щенок отворачивается. Он недолго прожил. Болезнь была очень странная. Он по-крывался насекомыми как коркой. Мы его старательно купали, но все было беспо-лезно. Ничего не помогало. Ни особое мыло, ни дуст - ничего. Знакомый китаец по-смотрел на собаку и сказал: “Его помирай скоро”. Так и произошло.
Бобка не обещал быть крупной собакой, он был сразу откровенно похож на маленькую дворняжку. Сестра Лена выбрала его, что меня только радовало: мне больше по душе был Дружок. Но и Бобка не прожил долго, не сумел преодолеть страшную собачью “чумку”. И вот тогда и появился Геббельс.
Геббельс. Или просто Гепс
Странное имя было у этой собаки. Мы звали пса Гепс, хотя полностью звуча-ло Геббельс. Предложил так назвать мой отец. Трудно сказать, почему он предложил это имя. Я, конечно, знала, что это имя связано с плохим немцем. Гитлер, Геббельс - карикатуры на них я хорошо помню из книги с рисунками Кукрыниксов на стихи Мар-шака. Одно из них про Гитлера я помню до сих пор:
Покойник был такой разбойник,
Подлец, мошенник, плут,
Что смерти вы его не верьте,
Покуда трупа не найдут.
Эти стихи были под картинкой, Гитлер там выглядывал из-под могильной плиты. Про Геббельса стихи не помню, но в памяти остались рисунки, на них он изо-бражен с яйцевидной головой на тонкой шее и с длинным языком, таким лживым - лживым по замыслу авторов.
Зачем же так называть собаку? Во-первых, звучало очень необычно и звучно, во-вторых, папа принял участие, уделил своё время и обратил внимание на мои ре-бячьи дела, заинтересовался моей собакой - и я с радостью согласилась. Сначала мы так и звали: Геббельс, Геббельс, но потом стало неудобно кричать это “враже-ское” имя, и мы стали звать его просто Гепс. Это был замечательный во всех отно-шениях пес. Появился он у нас случайно. Меня послали в магазин за хлебом, на об-ратном пути я увидала возле моих ног бегущий пушистый комочек, это оказался ще-нок, белый с черными пятнами, помимо которых отчетливо были заметны голубые пятна от чернил и еще какой-то краски красновато-бурого цвета. Заметив мое внима-ние к нему, он стал весело крутиться вокруг, его блестящие карие глазки искрились так приветливо, а маленький, закрученный в колечко хвостик вилял так дружелюбно. Я позвала его, и он побежал за мной до самого дома. Мы жили на окраине Порт-Артура, магазин вернее продовольственный склад, где семьи советских военных по-лучали продукты по особым карточкам, был довольно далеко от нашего дома, воз-можно, это было по детским меркам - далеко. Нам всем знакомо чувство удивления и порой разочарования, когда “великие” предметы нашего детского окружения по мере нашего взросления становились мельче и не такими значительными, но по-прежнему такими своими и незабвенными. Мама не хотела брать в дом нового щенка, но я так умоляла её оставить этого милого собачонка. Я помню свои слова: “Ты только по-смотри, какие у него глазки!” Глазки действительно были не только очень красивые своим ярко-карим, бархатным цветом, но и блестели смышленно, их взгляд проникал в душу и вызывал ответную симпатию. Конечно, моя мама не устояла перед моей просьбой и ей тоже понравился щенок, у него действительно были очень умные гла-за, в дальнейшем это был отличный во всех отношениях пес. Очень скоро после это-го было объявлено по радио о необходимости делать прививки собакам от бешенст-ва. Мне пришлось самой тащиться с собакой на руках на другой конец города. Пом-ню, стояла большая очередь, было очень жарко. Во дворе перед небольшим доми-ком стоял стол, за ним сидели военные. Они улыбнулись, когда я поднесла пушисто-го щенка и поставила его на стол. Дальше случилось непонятное, они сказали, что не надо делать укол моему маленькому щенку. Я растерялась, ведь я преодолела до-вольно большое расстояние, затем свою застенчивость - и вот результат - идти до-мой ни с чем. Но потом до меня дошло - маленькой собачке не будут делать укол, и я очень обрадовалась и побежала домой вприпрыжку. Обратный путь показался мне намного короче. Угроза заболевания казалась мне не такой страшной, как сама при-вивка для маленького щенка. Хотя взрослые часто говорили о страшной угрозе бе-шенства для собак, о жутких последствиях для человека после укуса такой собаки. Самое страшное звучало в неизбежности уколов в таких случаях. Бешенство собак встречалось в то время. Я видела собаку, медленно шагавшую, из её пасти текла слюна. Это был признак бешенства, так нам говорили взрослые. А однажды, гуляя между домами, я услыхала хлопок выстрела и скоро увидела коричневую собаку, ле-жавшую на боку. Она хрипела, из раны возле шеи текла кровь, она сжимала зубы, сквозь которые шла кровавая пена. На это было невыносимо смотреть, но мне каза-лось, если вытереть кровь с её шеи, ей станет легче и она встанет на ноги. Бормоча что-то вроде “Собача, собача. Подожди, я сейчас помогу тебе”, я сорвала пучок тра-вы и уже наклонилась к собаке, собираясь вытереть её рану, не обращая внимания на оскаленные зубы, как вдруг чьи-то сильные руки подхватили меня и рывком от-бросили в сторону. Человек в форме сердито, даже истошно кричал мне: “Убирайся вон! Ты видишь, это бешеная собака! Быстро отсюда!” Я убежала, до меня дошло, какой опасности я подвергалась, но страшнее был тот человек, ведь собака была ра-неной и её было очень жалко, а военный был груб, и ясно было: это он убил собаку. Взрослые переглянулись, когда я рассказала про этот случай, в их глазах были страх и тревога, они знали: тот офицер, возможно, спас мне жизнь. Но вернёмся к рассказу о Геббельсе.
Через год отца перевели в небольшой город Цзиньчжоу редактором дивизи-онной газеты, кажется, она называлась “За честь Родины”. Редакция находилась в маленьком домике возле школы, в стороне от центра города. Рядом, отделенное ал-леей гигантских тополей, стояло двухэтажное здание моей школы. Это была бывшая японская школа с хорошо оборудованными кабинетами. Особенно привлекал внима-ние биологический класс с высокими стеклянными дверьми, через стекла видны бы-ли таинственные чучела птиц. В том классе, что походил больше на музей, занима-лись ребята постарше, нас, учеников младших классов, туда не приглашали. Но обо всём этом и о многих других интересных вещах я узнаю потом.
Вещи погрузили на грузовик, мне дали наволочку с кошкой, и мы с папой сели в кабину, собаку привязали к ножке стола в кузове машины. На первой остановке об-наружили, что Геббельс сбежал. Ехали мы очень долго, так мне показалось, да и тревога за друга портила впечатление от дороги.В кабине было довольно тесно, я держала на коленях наволочку с кошкой, старательно не позволяла ей высовывать свой нос, чтобы она не запомнила дорогу и не вернулась назад в Порт-Артур, так, мне сказали, надо делать. Конечно, кошка всё время пыталась освободиться, и это меня отвлекало от печальных мыслей. Когда мы прибыли на место, моя мама и старшая сестра Лена (дочь отца и его первой жены) уже были на месте, они благо-получно привезли собаку с собой на поезде, у них на это ушло час или два. Геббельс прибежал довольно скоро после нашего отъезда, и они привезли его с собой. Есть одна фотография, на ней пес еще не совсем взрослый и я его с трудом, но все же удерживаю на руках. Но я помню: у этой собаки, уже взрослой, был именно такой ум-ный взгляд, как у полувзрослого щенка на фотографии. Снимок же сделан в Порт-Артуре, мне было лет восемь, собаке месяца четыре. Счастливое это было время, как, впрочем, и все детские годы: всем приятно вспоминать, что бы там ни было...
Всё свободное время мы, ребятишки с одной улицы, проводили в играх и бесконечных исследованиях окружающих сопок. Моя собака всегда сопровождала меня. Конечно, были собаки и у моих друзей, но они предназначались для другого - сидеть на цепи и охранять дом. Хорошее дело и нужное, но мне гораздо интереснее и, главное, справедливее было чувствовать поддержку и преданность моего четве-роногого друга. Наши любовь и уважение к этому замечательному созданию сказа-лись на характере собаки. Этот пёс был отважен и решителен. Однажды я пошла к маме на работу в детский садик и не взяла его с собой, заведующая была против по-явления собаки во дворе садика. Через какое-то время собака нашла меня. Я не могла понять, как она выбралась из дома. Скоро мы узнали. Во дворе нашего дома была куча морской травы, наши соседи выбросили содержимое матраца - в то время матрацы набивали сухой морской травой как сеном. Геббельс прыгал с балкона вто-рого этажа на эту кучу морской травы.
Летом мы часто ходили на сопки. Это были округленные хребты с нескольки-ми вершинами. Издалека кажется: высокая круглая сопка, подойдёшь ближе, и видны круглые макушки, словно головы матрёшек, поставленных одна за другой. Забе-рёшься на первую вершину, за ней небольшой переход, и опять идёшь вверх, и так довольно долго, сколько позволяет время и терпение друзей. Склоны сопок были по-крыты скудной растительностью и очень колючими кустами, на которых росли желто-вато-красные ягоды, вполне съедобные, и мы их ели. Похожие кусты росли у нас во дворе, но выше, и листья покрупнее, и ягоды продолговатые и более мясистые. Больше я таких кустов нигде не встречала. Конечно, колючки от этих кустов вонза-лись в собачьи лапы - босиком бегают наши четвероногие друзья. Видя хромающую собаку, я бросалась её выручать, нетрудно было удалять тёмные колючки из лапок, и очень скоро Геббельс сам бежал ко мне и протягивал мне свою лапу с очередной за-нозой. Дружил он и с нашей кошкой, добродушно позволял теребить свой хвост её маленьким котятам. А кошка отважно кидалась на чужую собаку, если та начинала задираться к Геббельсу. Однажды перед нашим домом появился здоровый пёс, и че-рез несколько минут в сплошном вертящемся клубке нельзя было понять, где чья го-лова, пыль поднялась столбом. Я растерялась и не знала, как помочь моему другу. Помощь пришла неожиданно. Мурка сидела за окном и смотрела на улицу, форточка была открыта. В одно мгновение подскочила к дерущимся собакам, и... первый удар лапой достался Геббельсу, он удивлённо отскочил, а Мурка вцепилась всеми когтями в морду этого огромного пса и стала раздирать, рвать когтями. Собака взвыла и, поджав хвост, убежала. Это было так не похоже на поведение всегда кроткой, ласко-вой серенькой кошечки, очень тихой и спокойной, такой заботливой мамаши. Но этот рассказ не о ней, но о собаке, которая, очевидно, заслужила, чтобы ради неё не жа-лели своих когтей даже кошки. Вот такая история.
Уезжали мы из Китая, уезжали насовсем, чтобы никогда не вернуться. Мы не могли забрать с собой ни кошку, ни собаку. Никакие справки не смогли бы помочь: не пропустили бы через границу. В наш дом въезжали новые жильцы, они согласны бы-ли принять животных. Геббельс лежал в комнате, не поднимая головы. Он всё пони-мал, но не знал, почему всё так должно происходить. Я его вспоминала с тоскливой болью в душе и с благодарностью за его тепло преданной собачьей дружбы.
Комары
Нам часто делали прививки от разных инфекционных заболеваний, я не буду перечислять их неприятные названия, и к тому же я не слышала, чтобы кто-нибудь болел - на нашей улице и в школе не запомнилось ни одного случая. А вот комары не просто не давали спать по ночам, не только их укусы были причиной всяких болячек, но и таили смертельную опасность. Они заражали малярией и энцефалитом. Первые два года мы спали только под защитой москитных сеток, зато в последнее лето я спала на балконе под открытым небом. Комаров почти не стало. Им объявили на-стоящую войну. Все водоёмы, где находили личинки малярийных или энцефалитных комаров, обрабатывались керосином. Там, за границей, мы, дети, не собирали ни металлолом, ни макулатуру, а вот с комарами воевали. В школах создавали настоя-щие отряды юных санитаров. Через плечо перекинута белая сумочка с большим красным крестом. В сумочке стеклянные пробирки, плотно закрытые резиновыми пробками. Пробирок несколько, каждая в своей ячейке, в них образцы личинок кома-ров. Надо было запомнить, где находился тот водоём. Если водоём маленький, мы могли и сами плеснуть в него керосин из пол-литровой бутылки, если большой, с на-ми шёл солдат из санчасти для той же процедуры, но в большем масштабе. Ловили личинки особым плоским сачком, не таким, каким вы ловите бабочек или стрекоз. Тот сачок был очень простым, кружок из проволоки обтянут марлей. Личинки комаров легко заметить, если на миг застыть над водой. В Краткой энциклопедии домашнего хозяйства есть в разделе “Комары” рисунок и описание простых и малярийных кома-ров, их личинок и куколок. Личинки и куколки простых комаров плавают в воде на-клонно по отношению к поверхности воды, малярийные лежат параллельно поверх-ности, а энцефалитные - перпендикулярно. Мы находили и приносили в санчасть об-разцы этих вредных тварей. Сами китайцы тоже проводили свою очередную кампа-нию. Всем известно, что они уничтожили воробьёв, но сначала у них исчезли нищие, получив работу. Помню, как оборванные, грязные люди просили у двери дома: “Ма-дама, хлеба куси, куси! Моя твоя шибоко знаком!” Обращаясь к мужчине, они говори-ли: “Капитана”. Исчезли они как-то сразу и больше не появлялись. Я уже говорила, что жили мы своим обособленным миром и с китайцами общались, в основном, с уличными торговцами и лавочниками. Мы с мамой чаще всего ходили в две лавочки в разных концах города. В одной торговал старик с морщинистым лицом, таким мор-щинистом, что его и без того узкие щелочки глаз были совершенно не заметны, но при вашем появлении он спешил навстречу, морщины возле глаз раздвигались, и взгляд его глаз становился хитро-приветливым. Однажды мой папа был в какой-то длительной командировке, а мы брали у этого старика копчёных цыплят, сначала за деньги, потом в долг. Старик видел меня с мамой не раз, и, когда я пришла по мами-ной просьбе одна, он дал мне пару цыплят, но пошёл следом за мной. Так мы и шли: я несла в сетке свёрток с цыплятами, он ковылял сзади, согнувшись, одной рукой держась за поясницу. Мама вышла к нам навстречу. У старика, видимо, было отлич-ное зрение, он издалека увидел её, остановился, замахал руками и воскликнул: “О, Мадам, Мадам!” Повернулся и ушёл.
В другой лавочке нас встречал молодой китаец. Его продолговатое лицо бы-ло светлее, глаза почти европейского разреза, но какая редкость - волосы его были курчавые. Я слышала, как взрослые говорили: “Китайский еврей”. Мама часто поку-пала арбузы, яблоки, груши, виноград и другие фрукты, любые, кроме хурмы. Поче-му-то она не покупала хурму, хотя подносы ломились от этих тёмно-оранжевых фруктов. Маленькие китайчата, сидящие на руках своих мам, часто ели именно хур-му. Много позднее в Благовещенске мы ели её в виде сухофруктов, довольно вкус-ных. Мама рассказывала: лавочники никогда не продавали хурму русским пьяным, говорили, что водка и эти фрукты вместе вызывают отравление, и очень серьёзное. Не знаю, был ли тот молодой лавочник, китайский еврей, искренним или это была обычная уловка продавца, но он всегда говорил: “Мадамма, сегодня арбуза не бери, плохой арбуза, яблока шибко хороший!” В другой раз наоборот: “Арбуза шибко хоро-ший, груша плохой!” Так или иначе, но мы следовали его совету и покупали фрукты только у него.
В Цзиньчжоу мы жили в двухэтажном доме. Этот дом напоминал мне ко-рабль, у него было несколько круглых окон, похожих на иллюминаторы на корабле. Дом имел два входа, парадный, с улицы, и “чёрный” - выходил во двор. Чёрным он был в буквальном смысле, так как всё помещение до выхода было завалено углём. Печки и буржуйки топили углём. Японцы свои дома обогревали электричеством, по-лы у них были застланы циновками из жёлтой соломы. Наши эти циновки выбрасы-вали или находили им другое применение. Так возле одного дома был закрыт кана-лизационный люк толстой циновкой. Он сгнил, и маленькая девочка упала в этот люк. Тот дом стоял на углу нашей улицы, и я слышала громкие крики, затем через мгнове-ние видела, как кто-то побежал на улицу с ребёнком на руках. Ручки и ножки ребёнка странно свешивались, волосики были мокрые. Машина увезла их. Через какое-то время девочка лежала в маленьком гробу, одета она была в красивое розовое креп-дешиновое платье с оборками, но тельце и лицо её распухли. Это было в первый раз - я видела смерть человека. Её маме не давали целовать свою девочку, я слышала непонятные, шепотом произносимые слова: “Может быть трупный яд”. Нам, сосед-ским детям, прикрепили чёрные бантики на рукава платьев или рубашек, поставили парами, каждой паре дали венок, и мы пошли. Другие дети без бантиков и венков шли рядом. Мы прошли довольно далеко, и мне стало плохо, страшно и захотелось домой. Подозвав кого-то из толпы, я отцепила черный бантик и, прицепив к рукаву другого, дала ему возможность держать венок и тихонько отстала. Но на протяжении многих лет передо мной стоит образ этой маленькой девочки, такой жуткий контраст между жизнью и смертью, мокрое повисшее тельце, но ещё живое и неестественно распухшее лицо среди цветов...
Но это был единственный случай на нашей улице. Улица утопала в зелени акаций, цвели они роскошными крупными белыми гроздьями. Чтобы не мешали про-водам, иногда ветви подстригали во время цветения, и тогда на земле некоторое время лежали охапки белых букетов. Весь квартал был застроен одноэтажными кот-теджами из красного кирпича, обычно в них проживало по две семьи, дома того же типа, что и в Порт-Артуре. Но это на противоположной стороне улицы, на нашей сто-роне выделялись два серых дома. Наш двухэтажный и рядом трёхэтажный большой дом с причудливыми балкончиками, верандами и башенками, похожий на терем или замок. Это была гостиница и столовая. Вокруг дома японский сад с рельефным са-дом камней из серого гранита, в центре было недействующее сооружение для фон-тана, весь двор огорожен высокой цементной оградой, отделанной гранитной крош-кой, ограда была широкой, а верхняя часть гладкой и плоской, и мы свободно могли бегать по ней по всему периметру. В верхней части были прямоугольные прорези, как бойницы в крепостной стене. Это придавало ограде более привлекательный вид. Точно такая же ограда была и вокруг нашего дома, и, только чуть пониже, вокруг на-шего балкона. Второй этаж возвышался только над частью дома, над остальной ча-стью располагался обширный балкон, любимое место для игр моих соседских дру-зей. Балкон был такой большой, что можно было на нём играть в волейбол, но бегать вниз за мячом было неудобно. В нашем дворе не было красивого сада, росло не-сколько молодых абрикосовых деревьев и пара колючих кустов с красной ягодой, что повсюду росли на сопках, но это был не шиповник. Однажды я принесла из конюшни горсть овса и мы с мамой посеяли его во дворе. Всходы взошли таким ровным неж-но-зелёным ковром, так радовали глаз среди повседневной серости нашего двора, что я прибежала со слезами к маме и жаловалась на соседа, который безмятежно спал на одеяле, расстеленном поверх нежных стебельком овса. Конечно, он помял этот зелёный коврик, я очень огорчались, хотя и не знала, зачем мы посадили этот зелёный лоскуток. Под абрикосами росли странные кустики с жёлтыми мешочками, внутри круглые жёлтые ягодки, мы их боялись кушать, но пробовали. Конечно, это были дикорастущие жёлтые паслёны. Из Порт-Артура мы привезли клубни топинам-бура, и скоро почти весь двор превратился в заросли высоких стеблей с яркими жёл-тыми цветами, и часто подвергался набегам китайских мальчишек, после которых ос-тавались большие ямы в земле, но очень быстро покрывались новыми зарослями. Вместо заднего забора двора стояла стена какого-то склада, за ним шли участки дру-гих железнодорожных складов и железнодорожные пути. Поезда ходили довольно часто, гулкий стук колёс был привычным фоном всех наших игр. Вдоль путей выси-лись огромные насыпи угля, песка и... соли. Дожди поливали эти рукотворные холмы, солнце поджаривало образовавшуюся корку соли, всё это сооружение сверкало и ис-крилось и звало нас забраться наверх, что мы и сделали. Верхняя корка соли была похожа на обледеневший снежный наст. Среди оплавленных солнцем кристаллов соли вкрапления копоти и пыли, как на весеннем подтаявшем снежном насте. Но на этом сходство заканчивалось. Загоревшая детская кожица изрядно пострадала от многочисленных царапин, полученных при спуске вниз, к тому же эти ранки беспо-щадно щипало от соли. Но вернёмся к нашему дому. С улицы к парадному входу на-до было подняться по нескольким пологим ступенькам, слева и справа от верхней самой широкой ступени, скорее её можно назвать площадкой, - небольшой газон, на каждой его части по дереву. Газоном его можно назвать только условно, трава там не росла, но он был засыпан каким-то белым песком. На улицу выходили два окна на первом этаже и круглые окна на втором, словно иллюминаторы, что и придавало до-му сходство с кораблём. Но войдём в парадную дверь, нам предстоит сделать не-сколько шагов и затем ещё пару шагов по широким ступенькам в коридор - плавное продолжение верхней ступени. Но стоп, посмотрим вниз налево, там ниша под полом с задвигающимися деревянными дверцами. Там пыльно и много всяких разных бу-тылок: из-под лимонада, пива и водки. Бутылки гранёные, круглые, маленькие и большие. Наверное, большая часть осталась ещё от прежних владельцев, конечно, не японских. Точнее, было много до недавнего времени. По улицам часто ходили взрослые, но чаще китайские подростки, торговавшие мороженым. В белом ящичке лежали узкие прямоугольные футляры из жести, в них замороженный лимонад. Про-давец тёр футляр тряпкой или руками и вытягивал мороженое за палочку. Несмотря на строжайший запрет, услышав крики очередного продавца: “Ой, пинго, пинго, ой, морож, морож!”, наша детвора часто покупала такое мороженое. Позднее носили другое мороженое в плоских широких футлярах. Оно было вкуснее, в него добавля-лись яичные желтки. Соответственно, и призыв раздавался: “Ой, яйца морож!” Часто носили оба вида и кричали: “Ой, пинго, пинго, ой, морож, морож! Яйца морож!” Можно было поменять бутылки на мороженое или за бутылки получить деньги. Вот и я ре-шила однажды сдать все те бутылки из ниши. У парадного входа стояли трое: один подросток и двое мальчишек. В руках у них были большие плетённые из прутьев кор-зины. Я покупала у них не раз мороженое, видела их и после этого неприятного слу-чая, но они всегда делали вид, что это были не они, и меня не знали, хотя взгляд от-водимых в сторону глаз выдавал наглость и уверенность в безнаказанности. Взрос-лым не хотелось связываться, но хозяину лавочки, где делалось мороженое, было всё сказано. Наказал ли он их, не знаю, но мы у них никогда ничего не покупали и гнали их прочь от наших домов. За что такая немилость по отношению к юным китай-цам? Вы уже догадались, что их корзины быстро наполнились, но самый старший по-просил ещё раз заглянуть в нишу, не осталось ли какой-нибудь бутылки. Нет, больше не было, но, когда я вышла из двери, они с громким хохотом бежали прочь, не запла-тив ни гроша.
Забудем эту неприятную сцену и продолжим осмотр дома. Маленький кори-дорчик упирается одним концом в дверь большой комнаты, справа от двери туалет из двух маленьких комнат, в первой раковина с краном холодной водопроводной во-ды. Войдём в большую комнату. Из мебели — посреди комнаты большой обеденный стол, пять стульев, слева печка буржуйка, справа самодельный диван со спинкой, со-ставленный из циновок, обтянутых солдатским шинельным сукном. Чтобы циновки не лежали на полу, их поместили поверх лежащих в ряд чемоданов. Справа от двери что-то типа маленького серванта. Слева - дверь в маленькую кухню, в ней деревян-ный некрашеный стол, пара табуреток и электроплитка на окне. Напротив окна про-ход в большую нишу-кладовку. В ней две широкие полки. Зимой на нижней спала я. На верхней Лена, позднее Лена и Лариса, вторая папина дочка от первой жены. На диване спали только зимой родители. Вся семья собиралась в холодное время в од-ном месте, так как только здесь было тепло от печки буржуйки. В этой комнате стоя-ла новогодняя ёлка, вернее, туя. Игрушки были почти все самодельные. Хлопушки из цветной бумаги, стройные балерины (контуры их вырезаны из картона) в бумажных юбках, на ниточках висели шёлковые купола парашютов, за стропы из ниток держа-лись крошечные фигурки парашютистов (проволочный каркас, обтянутый материа-лом), смешные клоуны в разноцветных костюмчиках и ярких колпаках на голове (тот же проволочный каркас, обтянутый марлей, головка набита ватой и обтянута белым материалом, лицо нарисовано). Всё это готовилось заранее, вырезались из картона фигурки рыб, всяких зверюшек, их раскрашивали или наклеивали сверху фольгу. Из раскрашенных полосок бумаги склеивали длинные цепи или нанизывали на длинную нитку разноцветные полоски-флажки. К большому нашему восторгу мама принесла из детского сада, где она работала в то время, четыре или пять стеклянных ёлочных игрушек, заведующая выделила всем работникам такой дефицит. Мы их повесили возле самой макушки. Потом ещё много новогодних ёлок мы будем украшать само-дельными игрушками, и только на верхней части ёлки будут красоваться стеклянные. Покупать их будем каждый год понемножку, и постепенно они вытеснят все само-дельные игрушки. Большие ёлки в школе и Доме офицеров были также украшены самодельными игрушками, сделанными ребятами на уроках и после них.
Второй конец коридора вёл в нашу детскую: светлую комнату с двумя окнами и панелями из лакированной фанеры, края которой украшены полоской дерева с вы-резанными на ней половинками шариков. Здесь стояли две кровати и стол у окна, выходящего на улицу. В комнате в правом углу высилась небольшая печь, но топить её было невозможно, она очень сильно дымила. Приходили специалисты-печники. Но печь так и осталась недействующей, поэтому боковое окно было заделано и в хо-лодное время мы перемещались в нашу большую столовую. Но детская осталась в памяти, как своя комната. Уедут девочки учиться во Владивосток, комната будет мо-ей и будут такие вечера, когда в доме останемся только мы с собакой Геббельсом и кошкой, мама с папой уйдут на какой-нибудь вечер. Уедут в отпуск соседи, дом, такой светлый и приветливый днём, вдруг наполнится какими-то скрипами, что-то будет ур-чать и шипеть под полом. Звуки проходящих поездов, стук их колёс будут отдаваться в пустых комнатах. Я выключу свет, возьму собаку на поводок, на пояс привяжу ра-кетницу, саблю в железных позолоченных ножнах и, освящая себе путь фонариком, начну обход всего дома. Зачем выключать свет? Чтобы внезапно появиться и осве-тить того, кто, может быть, прячется за углом коридора или в комнате. Обычно мы с собакой потом запирались в детской и, положив вокруг себя наше оружие, ждали прихода взрослых. В доме было две сабли. Большая, очень широкая с опасно ост-рым лезвием, была в простых деревянных ножнах, хотя дерево было не простое, а хорошо отшлифованное и как будто мягкое на ощупь. Она была тяжела, и носить её было трудно, поэтому я редко трогала её. Вторая была намного меньше, лезвие уже и немного тронутое коррозией, ножны железные с узором, покрытым позолотой. Она считалась моей саблей, но выносить на улицу её не позволялось. В доме я могла иг-рать с ней, представлять себя то воином Дмитрия Донского, то Минина и Пожарского. Ракетница была очень тяжёлая, из чёрного металла. Стреляли из неё один или два раза в Порт-Артуре в какой-то праздник, наверное, в День Победы (интересно, что это моя мама отважилась сделать пару залпов, она и сказала о сильной отдаче от выстрелов). Тогда была часто беспорядочная стрельба из ракетниц, но потом пус-кать ракеты было строго запрещено, и ракетница просто лежала в верхней комнате и служила моей игрушкой и воображаемым средством защиты от придуманных врагов, мол, “как дам по голове... потом саблей”.. Но продолжим осмотр дома. Пусть дверь в детскую останется слева от нас, прямо перед нами второй коридор, сделаем пару шагов, слева от нас теперь довольно крутая лестница, но мы по ней поднимемся позже, а сейчас пойдём прямо по коридору. Слева опять дверь, откроем её - и мы в маленьком предбаннике с лавочкой-вешалкой и вниз ступенька: да, это настоящая баня, но по-японски. В углу большой железный котёл, облицованный покрашенным цементом, перед котлом два больших крана. Один с горячей водой, второй с холод-ной, а, может быть, кран был один, только с холодной водой. Горячая вода котла на-гревала воздух в бане. Топка находилась на большой кухне, дальше по коридору. Кухня была холодной и тёмной, пользовались ею наши соседи. Заканчивался кори-дор большой дверью, за ней большой холл и выход во двор. Этим выходом не поль-зовались, а холл был превращён в сарай с углём. Здесь как-то пытались держать кроликов и даже утку, но все попытки не увенчались успехом. Белые кролики, сидя в клетке, поедали своё потомство, серая крольчиха, свободно бегающая по куче с уг-лём, появилась однажды с пушистыми маленькими комочками, но те потом куда-то исчезли. Белые мыши сбежали и некоторое время жили под полом, и тоже исчезли. Направо, не доходя до выхода в холл, была дверь, которая вела в комнаты наших соседей. Сначала здесь жил дядя Лёша с тётей Марусей и маленькой дочкой Любоч-кой. Потом поселилась другая молодая семья. Их комнаты были завалены тряпками, всякими побрякушками, женщина носила много золотых украшений, но лица их не помню, моё внимание всегда переключалось на пестрый хаос, царивших в их двух комнатах. Теперь вернёмся к лестнице. Стены её так же, как и панели в детской, из дерева с полушариками, круглое окно, поворот лестницы, опять круглое окно, не-сколько ступенек - и вы наверху. Перед вами большая комната, перегороженная лег-кой деревянной ширмой, двигалась она по узким рельсикам. Наверное, ширма была оклеена красивым шёлком, но нам она досталась ободранной, и мама оклеила её многочисленные окошечки бумагой, наверх поместив картинки. Эта ширма и лестни-ца с её деревянной отделкой доставляли мне столько хлопот: вытирать пыль в доме было моей обязанностью, и это отнимало у меня очень много времени. Если задви-нуть ширму, получались две отдельные комнаты. В первой справа от двери большая ниша с полками, на них лежали журналы и книги. Из книг мне запомнилась одна с дореволюционным шрифтом с интригующим названием: “Император под запретом”. Автора я не помню, факты, изложенные в ней, были довольно интересные, но непри-вычный шрифт замедлял чтение, и до конца я её так и не прочитала. Трудновато чи-тались тексты детских книг, напечатанных в журналах “Роман-газета”, но свободного времени было предостаточно, и я часто бывала наверху, поглощая одну книгу за дру-гой. Эта ниша опустела, когда родители уложили вещи перед отъездом в Советский Союз, как мы говорили тогда. Так вот, в этой нише я оставила на белой стене жир-ным шрифтом несколько надписей, типа: “Здесь был Вася”. Взрослые видели мои “художества”, но почему-то никто из них не сделал мне замечание. Родители зани-мались упаковкой и отправкой багажа, новые жильцы были заняты своими пробле-мами. Мой пёс лежал в стороне, не поднимая головы, а потом и вовсе спрятался в этой самой нише, сознавая, что очень скоро не станет его маленькой хозяйки, только эти чёрные надписи, сделанные торопливой рукой, будут некоторое время с ним. Но постараемся не думать об этой грустной сцене и посмотрим, что есть ещё интерес-ного в этой комнате. Напротив входа - дверь на балкон, напротив ширмы окно, возле него письменный стол. Теперь откроем ширму и пройдём во вторую половину комна-ты. В углу справа большое зеркало с оправой из чёрного дерева, оно установлено на низкой тумбочке, здесь мамина незатейливая парфюмерия, пара шкатулок и стопка разных толстых журналов. В комнате большое окно. Интересно: рамы всех окон не-крашеные, пропитаны каким-то неблестящим раствором. Большая кровать с желез-ными спинками, одна спинка прижата к стене, и кровать стоит так, что к ней можно подойти с трёх сторон. Когда я болела, мне разрешалось днём лежать на ней, что было очень удобно, так как в стене рядом с кроватью была открытая ниша, пол в ней был чуть выше, чем в остальной части комнаты, а стены покрыты толстым слоем шелухи от семечек подсолнуха. Темноватые, серо-чёрного цвета, шершавые на ощупь, но выглядели привлекательно. Нигде никогда я больше не видела стен с та-кой отделкой. В этой нише был мой уголок, целая комната с игрушечной мебелью. Стол, стулья, платяной шкаф с двумя дверцами, кроватка - вся мебель предназнача-лась для моей куклы из целлулоида, или пупсика, как мы тогда их называли. Кукла была интересна для нас тем, что длина её была ровно 39 см, ровно столько был мой рост при рождении. С помощью мамы у куклы было много всякой одежды, даже на-стоящее японское кимоно и клетчатое пальто с капюшоном. Именно эти предметы запечатлены на двух снимках. На одном я ещё в Порт-Артуре, первоклассница в школьной форме с коротким рукавами, так жарко было в начале учебного года, держу свою куклу. На втором мы - три сестры. Тогда приехала Лариса после смерти своей мамы (папиной первой жены). Лариса младше Лены года на три, но она намного вы-ше. Учатся они в одном классе. Лена из-за войны не училась пару лет, вот они вме-сте и закончили семилетку и очень скоро уедут во Владивосток учиться, Лена на ра-дистку, Лариса в педучилище. Но сейчас мы все стоим на нашем балконе. Лена очень недовольна моим присутствием, Лариса щурится от солнца и добродушно хлопает меня по спине, приговаривая: “Стой, стой, ничего, всё хорошо”. У меня воин-ственный вид: “Всё равно буду стоять!”. Любка, дочка соседей, плачет и не хочет фо-тографироваться, я ей дала свою куклу в пальто с капюшоном. Балкон был главной особенностью этого дома. О его больших размерах я рассказывала и о его ограде, такой широкой, что по ней разгуливал наш пёс, он же и прыгал иногда с балкона. Я тоже могла ускользнуть из дома по водосточной трубе, или по железным скобам по-жарной лестницы, но скобы заканчивались довольно высоко над землёй, и мне при-ходилось прыгать, повиснув на руках на последней скобе. Зачем такие трюки? На то были причины. То Лена не выпускала из дома: я должна была вытирать пыль, но она не давала мне приступить к уборке, пока не закончит мыть полы. Был случай, мама наказала меня за своевольный поход на далёкий морской берег и позднее возвра-щение домой. Ближнее побережье было сплошь занято мелководьем, всё нарезан-ное квадратами, с низкими насыпями, что служили оградой каждого квадрата - там добывали морскую соль. Берег, пригодный для купания, был очень далеко, и у нас уходило много времени, если мы шли туда пешком. Вот я и сидела “без берега” це-лую неделю в доме, похожем на корабль. Когда мне разрешили выйти из парадной двери, мне казалось, что земля качается под ногами, как у моряков при спуске по трапу на берег. То что я тайком покидала свой корабль, испытывая чувство гордости за выдержанное мной испытание быть “без берега”. В конце сороковых годов воен-ные действия в Северной Корее отразились на жизни жителей военного гарнизона на Квантунском полуострове. Сначала поступил приказ наклеить на оконные стёкла по-лоски бумаги, затем во дворе школы и на улицах возле наших домов появились глу-бокие траншеи, в которых, предполагалось, мы будем прятаться от возможного налё-та американских самолётов. Затем появились раненые корейские солдаты и китай-ские добровольцы. Военный госпиталь располагался рядом с нашей школой, и во время перемен мы часто видели людей в пижамах. У многих были перебинтованы руки и ноги, у иных головы, кто-то ковылял на костылях. Мы считали, что легко отли-чали корейцев от китайцев. Первые, как правило, были ниже ростом и коренастее, вторые рядом с ними казались долговязыми и худыми. Они иногда заговаривали с нами. Почему-то те, кого мы считали китайцами, были более добродушными, более приветливыми к нам, но другие - насмешливы и недружелюбны. Вероятно, мы оши-бались и надо было делить тех людей проще: на добрых и не очень добрых. Во дво-ре школы наша учительница Любовь Александровна Смирнова (моя любимая учи-тельница начальных классов) на уроках физкультуры учила нас быстро занимать свое место в укрытии, в тех траншеях. Но военные действия в Корее отошли на зад-ний план, в прямом и переносном смысле. Траншеи ещё долго красовались на ули-цах, служили нам отличной забавой, в них скрывались, играя в прятки, после каждого южного ливня они до краёв наполнялись водой, и мы плавали в этих узких бассей-нах. Произошли изменения и вокруг нашего городка. На ближайших сопках размес-тились зенитки. Как весело было играть в догонялки вокруг зенитного орудия! В раз-гар игры кто-нибудь из нас заскакивал на площадку орудия и начинал крутить желез-ное колесо, площадка начинала вращаться, другой вертел второе колесо, и ствол орудия поднимался или опускался, таким образом, противникам не удавалось какое-то время заскочить на площадку. Визг, хохот, и всё обходилось без синяков и шишек, потому что появлялся чин постарше и прекращал это баловство.
В те времена редкая машина проедет по улице, а вот лошади были везде. Вот важно шествует тяжеловоз, медленно поднимая тяжёлые копыта, спокойно везёт огромный воз. А вот выстроились в ряд небольшие лошадки, запряженные в лёгкие повозки, некоторые даже очень нарядные. Можно отправиться на базар в старом го-роде. На базаре интересны ряды морепродуктов. Кучи осьминогов, не очень крупные крабы, всякие рыбы, но больше всего рыб в виде серебристых длинных лент. Я не знаю их названия. В наших магазинах такой разновидности я не видела. Есть и вело-рикши. Состоятельные китайцы невозмутимо восседают в лёгких колясках. Нашим военным строго-настрого запрещено садиться в такую коляску. Рассказывали об од-ном офицере, очень пострадавшем после такого катания. Но продолжим разговор о лошадях. Лучше всех из них был мой Ромбик.
Это был замечательный конь тёмно-коричневой масти, с чёрной гривой и хвостом. Чаще всего его запрягали в лёгкую бричку, иногда на пару с другой лоша-дью. Но мне нравился он один. Может быть, потому, что он первый появился возле нашего крыльца и с удовольствием брал из моих ладошек всё, что я ему протягива-ла. Чувствуя признательность ко мне за многочисленные и частые угощения, он по-зволял гладить себя по голове, перебирать чёлку и заглядывать в его огромные гла-за с таким спокойным и тёплым выражением, что я без боязни обнимала его голову и прижималась щекой к его тёплой бархатной губе. Он стоял как вкопанный, когда я демонстрировала перед своими подружками свой трюк - пролезть под его брюхом. Заветной мечтой было прокатиться верхом на Ромбике. Но мне не позволяли, хотя я не раз бегала в хозчасть, где находилась конюшня, а это было довольно далеко от города. В нашем доме кроме нашей семьи жил молодой лейтенант с женой и ма-ленькой дочкой. Он командовал хозчастью, поэтому к нему и приезжали его подчи-нённые. Иногда Ромбик стоял привязанный к забору, на нём красовалось настоящее седло со стременами. Ох, как мне хотелось сесть в это седло! На все мои просьбы давался твёрдый отказ, и на это была очень существенная причина. Спокойно сто-явший конь начинал вертеться на месте, как только солдат продевал ногу в стремя, и ему приходилось прыгать несколько минут на одной ноге и не сразу удавалась вско-чить в седло. Но стоило ему сесть в седло - конь поднимался на дыбы. Прыгал на передние ноги, взбрыкивая задними, снова поднимался на задних, высоко задирая передние. Он словно хотел сбросить своего седока, и через мгновение успокаивался, но трогался с места резвым галопом и исчезал за поворотом дороги. Такая картина повторялась всякий раз, когда всадник садился в седло. Мне говорили, что ветврач запретил ездить на Ромбике верхом. И всё-таки я однажды прокатилась на Ромбике. Случилось так, что, возвращаясь домой, я увидела Ромбика, привязанного к дереву возле нашего дома. Рядом никого не было, и я решилась на отчаянный поступок. С бьющимся сердцем я отвязала Ромбика от дерева и потянула за повод. Конь по-слушно пошагал за мной. Подведя его к ограде возле нашего дома, я вскарабкалась наверх и через мгновение оказалась в седле. Ромбик зашагал по улице и как-то не-заметно перешёл на мелкую рысь. Ноги мои болтались беспомощно, до стремян я не могла достать, не на что было опереться, и я медленно стала сползать набок. Ром-бик остановился, я бросила поводья, уперлась руками в седло и стала устраиваться поудобнее. Умное животное знало, сколько времени мне нужно для устройства в седле, Ромбик тронулся с места, только когда я ровно сидела в седле. Но он шёл мелкой рысцой, и я то и дело сползала набок, и всякий раз он останавливался и да-вал мне возможность принимать правильное положение. Мы двигались по улице, знакомых никого не оказалось на моей дороге, и я направилась к дому моей одно-классницы Ивановой Лили. Это была очень полная девочка с длинными волнистыми волосами, заплетёнными в две косы. Она очень плохо училась, у нее была одна очень плохая привычка - сосать большой палец на левой руке. За это её дразнили, но мы жили недалеко друг от друга и дружили, играли в многочисленные игры того далёкого послевоенного детства: прятки, казаки-разбойники, разные классики, пры-галки со скакалкой. Итак, я появилась у дома Лили. После возгласов удивления со стороны моей подруги я спросила её: “Хочешь прокатиться?” - “Конечно, хочу!” Я слезла с седла, Ромбик стоял смирно. “Давай, я тебя подсажу в седло”. Я старатель-но толкала полную и очень тяжёлую девчонку, она пыхтела и пыталась подняться в седло. У нас ничего не получилось. Но Ромбик продолжал терпеливо стоять на мес-те. Чувствуя, что мне пора возвращаться домой, я сказала с сожалением: “Ну, ладно, тогда я поеду сама”. Но как сесть в седло? Забора возле Лилиного дома не было. И тогда я стала залезать на лошадь, держась за ремешки седла, подтягиваясь на руках и помогая ногами, упираясь в бок лошади. Удивительно, как спокойно и терпеливо конь сносил неумелое обращение с ним. Наконец я оказалась в седле, и Ромбик сно-ва тронулся рысцой. На обратном пути повторялись все те же остановки с бросанием повода и бесцеремонным усаживанием в седле. Наверное, на последних метрах к дому я освоилась в седле. Поэтому я успела заметить, как метался солдат по улице возле нашего дома, пытаясь найти своего коня. Ещё я успела заметить бледное лицо нашего соседа, дяди Лёши, прежде чем он схватил и стянул меня с коня. Он ругал меня, на шум вышла моя мама из двери дома. Все они мне что-то говорили, но мои глаза с изумлением следили за действием всадника и коня. Видимо, солдат хотел поскорее убраться с глаз своего командира. Но не тут-то было! Ромбик закружился на месте, солдат не мог попасть ногой в стремя, через мгновение, почувствовав се-дока, конь взвился выше обычного и дольше обычного взлетал на месте, пытаясь сбросить седока, затем, поднимая клубы пыли, исчез со своим седоком из поля зре-ния. Все были в шоке, дядя Лёша долго не разговаривал со мной. Но мне запомнился мой Ромбик на всю жизнь.
У меня не было способностей к рисованию, но рисовала я очень часто. На своих рисунках изображала всё, что волновало меня, или о чём чаще всего говорили мы с мамой. То это были сцены настоящих военных сражений. В небе летали крас-нозвёздные самолёты, огонь их пулемётов поджигал самолёты с черными фашист-скими крестами, на земле сражались зелёные с красными звездочками на касках на-ши солдаты с чёрными немецкими, горели дома с фашисткой свастикой, стреляли наши пушки, огонь, яркие языки пламени, чёрный дым, падали и умирали только вражеские солдаты. На других неизменно рисовала предмет нашей с мамой мечты - дом - “окны большие, крыльцо высокое и море рядом”, в небе обязательно светило яркое солнце. С годами я рисовала реже, но несколько лет подряд на моих рисунках был бегущий темно-коричневый конь с чёрной гривой и чёрным хвостом. Это был Ромбик. Удивительное и загадочное животное.
Впрочем удивительным и загадочным казалось многое в том далёком и ми-лом сердцу детстве.
Школа, редакция и... велосипед
Редакция газеты “За Честь Родины”, где был редактором мой отец, распола-галась в маленьком одноэтажном доме рядом с огромным двухэтажным зданием мо-ей школы. Я бегала на многих переменах к отцу в редакцию попросить денежку на школьный завтрак, помочь мне прочесть текст по немецкому языку. В третьем классе нам выдали тонкие, но в твёрдом переплёте учебники немецкого языка, в них были цветные красивые картинки, потом на протяжении многих лет учебники по иностран-ному языку были серые. В четвёртом классе у нас не было уроков немецкого языка, а в пятом мы уже изучали английский. Учительница английского языка, очень модно одетая женщина, окинув строгим, неприступным взглядом смирно стоявших ребят, бросала нам небрежным тоном: “Крауд, сит даун”. Хотя у меня всегда во всех клас-сах была по сему предмету неизменная пятёрка, я долго не могла понять первое слово в приветствии той первой учительницы английского языка. И только спустя много лет до меня дошло: она называла нас “толпой” - “Толпа, садись!” - вот так.
Перед зданием школы росла аллея очень высоких тополей. Их стволы мы не могли обхватить даже втроем, мощные корни выступали на поверхность земли и мы часто спотыкались об них, играя в догонялки. Но эти корни не мешали очередному тайфуну бросать тополя на землю, и тогда некоторое время они лежали на земле с вывороченными корнями, но яма под основанием ствола была странно небольшой, как будто весь этот ком с корнями рос на самой поверхности земли. Но как бы то ни было, эти тополя были первыми зрителями и свидетелями нашей счастливой радо-сти и восторга, когда нас только что приняли в пионеры и мы бегали по аллее, спе-циально подставляя легкому ветерку наши новые алые галстуки, чтобы они развева-лись красными языками пламени. А потом по много раз проходили мимо дежурных старшеклассников и отдавали им пионерский салют. Как нам нравилось, когда на полном серьёзе эти, такие недоступные, очень взрослые старшеклассники приветст-вовали нас таким же салютом.
Но вернемся к редакции. Внутри было довольно тесно и вечно много народа, но мне всегда были рады, я проходила в цех, где огромная машина с шипящим шу-мом изготовляла из светлого блестящего металла пластинки с буквами на одном конце, часто по два, три слова на одной пластинке. У меня были пластинки с моим именем. Я пользовалась ими, как своей печатью.
В коридоре редакции обычно стоял велосипед, и мне разрешалось на нём ездить по школьному двору после уроков. Это был красивый новый мужской велоси-пед. Когда его получили на складе, он стоял у нас в доме, отец хотел оформить его для нас, но ему не разрешили. Велосипед навсегда поселился в здании редакции и служил транспортом для солдата-курьера. Какое-то время новый блестящий велоси-пед стоял в нашей гостиной, и я с удовольствием очищала каждую его деталь от щедрой смазки солидола. Я училась ездить на велосипеде сама. Даже с рамы вело-сипеда мои ноги не доставали до педалей. Видели ли вы, как катаются на велосипе-дах в таком случае? Наверное, нет. Детских велосипедов теперь предостаточно, есть женские велосипеды, да и современные “камы” обходятся без высокой планки-рамы, и на них можно ездить стоя. Но тогда дети, согнувшиеся под рамой велосипеда для взрослого так, что рама находилась на уровне шеи, с руками, высоко поднятыми к рулю, были отнюдь не большой редкостью. Надо было встать правой ногой на ближ-нюю педаль, отталкиваясь левой, разогнать велосипед, затем на ходу, стараясь гля-деть не под ноги, а прямо перед собой, дабы не врезаться во что-нибудь, поставить левую ногу рядом с правой на эту же педаль, перенести центр тяжести на левую но-гу, правую просунуть под рамой и попасть на другую педаль, не соскользнуть при этом с левой педали, затем, начиная вертеть правой ногой педаль, левую ногу по-ставить устойчивей. И если вы всё это успели проделать, пока велосипед движется от стартового разгона, вы едете, отчаянно виляя всем корпусом. Рама стучит по ва-шей шее. Цепь мажет вашу правую ногу. При малейшей встряске уже не только ма-жет, но и царапает. Но вот попал камешек под переднее колесо, вы летите на землю, и хотя вы очень близко к ней, успеваете всё же стукнуться и об руль и об переднее колесо.
У меня болит ухо
Я заболела и лежала на маминой постели в спальне наверху дома. Под мыш-кой поставленный мамой градусник. Мне надоело его держать, хочу положить eго на табуретку возле кровати, тут у меня зачесалось в правом ухе. Конечно, засовываю его поглубже и..вытаскиваю комочек плотной серы и чувствую, что из уха что-то те-чёт. Так у меня появилась новая неприятность - больное ухо. А у мамы и папы боль-шая забота водить меня к разным врачам и выполнять все их предписания, закапы-вать в ухо всякие капли и греть лампой синего света, накладывать повязку. Потом мне придётся ходить в госпиталь на прогревание кварцевой лампой. Мне это всё из-рядно надоело, не нравилось и моей учительнице, когда мне надо было уходить не-много раньше с последнего урока. Сокращая свой путь до госпиталя, я пролезла в дырку в заборе. По пути нашла старые ножницы с круглыми концами. Пока сидела под лампой, вырезала зубчики на полях моей фетровой шляпы. Мама посчитала вещь испорченной и убрала её от меня. Я продолжала ходить на прогревание. Но ничего не помогало, ухо продолжало течь и доставлять неприятности. Тогда отец по-вёл меня к китайскому доктору. Никогда больше в жизни не видела я столько и таких разных больных. Многие сидели на полу. У иных были страшные язвы, скрюченные тела, вывороченные конечности. Нигде я не встречала таких грязных и страшных, обездоленных людей. Ни на улицах, ни в лавках, ни возле китайских лачуг их не бы-ло видно, а здесь, словно в каком-то аду, скопление несчастных женщин и мужчин. Слово “грешники” мне в то время было неизвестно. Мне стало страшно, но, когда я попала в кабинет к китайскому доктору, успокоилась. Кабинет как кабинет, ничем не отличался от кабинета в русском госпитале. А вот врач меня удивил. Он взял тонень-кую длинную палочку с ватным тампончиком на конце и стал прочищать моё ухо. Ни один врач, ни до этого, ни после никогда не прочищал так глубоко содержимое моего уха. И - возможно ли это, наверное да, - после той процедуры мне было очень легко, но ухо не зажило и долгие годы давало о себе знать.
И только в Благовещенске, спустя много лет пришло избавление от этого не-дуга. Но сначала в этом городе меня лечили пару лет разные врачи, я их не запом-нила, но одна женщина-врач больно прокалывала мне какой-то нарывчик внутри уха. Все они выписывали мне жидкие лекарства, и ухо не проходило.
Но кто-то устроил меня на приём в клинику МВД к доктору Мухину. Он по-смотрел и сказал: “Через три процедуры твоё ухо будет здорово”. Так и было. Доктор мне засыпал полость внутри ушной раковины порошком из смеси пенициллина и ещё чего-то. И никаких других лекарств не было.
Но этот же доктор очень настойчиво доказывал мне необходимость сделать операцию по удалению гланд. Он был прав только в одном: я действительно болела очень сильной ангиной раз в два-три года. В остальном он оказался неправ. Я пере-стала болеть ангиной без всякой операции.
Лариса
Это было глубокой осенью. Отец привёз Ларису, свою вторую дочь от первой жены. Я с изумлением смотрела на большую, даже громоздкую девочку, с густой ше-велюрой каштановых волос, заплетённых в тугие, но короткие косы. Она сидела на стуле на кухне. Тёмная шаль едва держалась на затылке, зимнее пальто распахнуто. Она не успела раздеться, как Лена бросилась к ней и через мгновение сидела у неё на коленях и, шмыгая носом, целовала свою сестру и плача что-то говорила ей, о чём-то спрашивала.
Теперь нас было трое. Но моя жизнь мало изменилась, хотя стала спокойней.
Лариса относилась очень доброжелательно ко мне и всегда заступалась за меня, когда Лена пыталась командовать мною. Но прожила Лариса с нами совсем недолго. Скоро она вместе с Леной уехала во Владивосток учиться. Лариса в пед-училище, Лена в ремесленное на отделение радисток.
Ехали они на поезде по Маньчжурской дороге с какими-то нашими знакомы-ми. Из-за наводнения в Маньчжурии поезд простоял какое-то время, и Лариса опо-здала на первый экзамен, но всё закончилось благополучно, ей разрешили сдавать этот экзамен персонально. Она рассказывала, что она сидела одна в кабинете и пи-сала диктант.
Экзамены в четвёртом классе
Весна. На улице тепло. Мы играем как обычно в прятки, “выбивалы”, лапту, просто носимся по двору школы, но всё чаще звучат слова о предстоящих впервые в нашей жизни экзаменах. А сдавать нам предстоит четыре экзамена. Русский пись-менный - диктант, русский устный - множество правил русского языка и масса стихо-творений из “Родной литературы”, математика письменная и математика устная. Го-товились ко всем предметам заранее. Повторяли правила дома, в классе. Некоторые одноклассники с явной гордостью и некоторым удивлением говорили, что не умеют “повторять” билеты, они просто их рассказывают. То же самое испытывала и я. Читая вопрос билета, я сразу отвечала на него, мне не нужно было заглядывать в учебник, я помнила материал наизусть. Несколько раз мама моей подружки Светы Карташо-вой говорила свой дочери: “Вот видишь, Света, как надо учить билеты”. Мама Светы не работала и много времени уделяла своей единственной доченьке. Мне немножко было завидно, когда я заходила за Светой по пути в школу, хотя мне совсем было не по пути, а надо было даже сделать небольшой крюк, и была свидетелем, как мама поила Свету чаем. Красивые чашки с блюдцами, круглый стол, накрытый скатертью, заботливая красивая женщина и капризная, своенравная, но очень весёлая девочка. Пусть у неё были сплошные тройки по всем предметам и она не могла отвечать на любой билет ни по русскому языку, ни по математике, но она была просто прелесть, моя любимая подружка в четвёртом классе. Девочка с карими глазами, тёмно-русыми до плеч волосами. С чёлкой, что вечно лезла ей в глаза, прищуренные с та-ким добродушным лукавством, и косичками, подбиравшими только волосы возле ушей и вечно расплетавшимися у этой непоседы.
Первый экзамен был диктант. А я заболела, у меня была высокая температу-ра, но мама повела меня в школу. Я помню, как “шатался” забор из колючей прово-локи слева от меня. За ним тянулся виноградник. Справа небольшие поля. Школа была за городом. Мне трудно было идти. Потом меня посадили за первую парту. Пе-редо мной стол, накрытый белой скатертью. На нём большой букет сирени. Всё плы-вёт перед глазами, хочется плакать, но я пишу диктант. Странно, но я получила “пять” за тот диктант.
Мамин детский сад.
Новогодние праздники
Цзиньчжоу располагался на довольно ровном месте. Железная дорога раз-делила город на две неравные части. Большая часть города была напротив главного выхода из железнодорожного вокзала. От него шли основные улицы налево и напра-во. Чтобы попасть в залинейную часть, надо было пойти направо и пройти через пе-реезд. Там был детский сад для детей гарнизона и там работала моя мама. Зелёный просторный двор, одноэтажный особняк, женщина-заведующая. Среди работников было двое или трое китайцев, из них молодой мужчина-сторож и две девушки-уборщицы.
Я очень часто бегала к маме на её работу, но ничего не запомнила, кроме двух-трёх фактов. Вот мама выступает в роли Деда Мороза, на ней красный халат, отделанный белой ватой, шапка, тоже отделанная всё той же ватой, белая борода и усы. Мама очень весело обращается к ребятам на утреннике, праздник радостный, красивый и счастливый, как все Новогодние праздники в то время. Тут и обязатель-ные расписные сани, почти всегда голубого цвета. В них запряжены дети в костюмах зайчиков, медведей и лошадок. Сопровождают их белые снежинки: девочки в марле-вых платьицах с нашитыми из фольги блёстками. На школьных ёлках я тоже была не раз “снежинкой” и один раз зайчиком, но чаще рассказывала какое-нибудь стихотво-рение. Обычно стихотворение мне подыскивала мама. Я добросовестно учила его наизусть и рассказывала на праздниках без запинки, но мне очень крупно не везло, всегда, когда я выступала с очередным стихотворением, так совпадало, мой номер был до появления Деда Мороза и мне никогда не доставался приз и похвала от само-го любимого в том далёком детстве - Деда Мороза. Признаться, это меня очень и очень огорчало. Но я всё равно продолжала выступать с очередным совершенно но-вым, только что опубликованным стихотворением Агнии Барто, Сергея Михалкова и других поэтов и очень скоро лучшей наградой для меня было внимание затихших зрителей и затем их приветливые аплодисменты.
Недалеко от детского сада находилась текстильная фабрика. По дороге к ней постоянно шли грузовики, гружённые тюками с хлопком. Везли хлопок из других про-винций, но выращивали хлопок и в окрестностях Цзиньчжоу. Мне пришлось видеть хлопковые поля через много лет в Средней Азии, но растения на китайских полях были намного ниже, хотя густо увешенные маленькими коробочками с белой ватой. Мы привезли с собой образец китайского хлопка. В коробке из-под конфет лежал за-сушенный стебель всего растения с листьями и коробочками хлопка. В Куйбышеве (Самаре) я отдала это растение учительнице ботаники.
Гора Самсон и Аза Кирпичёва
Вдали, за линейной частью города возвышалась гора Самсон. Она отлича-лась от окрестных сопок с их покатыми склонами и очень была похоже на гору Каз-бек, так часто виденную мной на папиросной коробке. В тихие утренние часы, когда мы шли в школу, и поздно вечером можно было слышать вой шакалов. Мы, детвора, много о них говорили. Они так похожи на собак, только, так мы себе представляли, они коричневого цвета. Какие шакалы были на самом деле, никто из нас не знал. У подножия горы Самсон жила моя подружка Аза Кирпичёва. Там было место службы её папы. В школу её и двух-трёх других детей привозили на машине. Аза была уди-вительная девочка. Никто из нас, русских детей, не мог говорить по-китайски, а она даже пела китайские песни. И довольно длинные. Каким-то образом она переняла это искусство от местных жителей посёлка возле горы. Сомнения у нас возникали - те ли слова она поёт, а может, просто выводит набор слов. Но однажды она спела свои песенки китайской девушке и та совершенно серьёзно и с очень доброй улыбкой подтвердила: “Хорошо. Хорошо. Правильно”. Больше мы не сомневались.
И всё-таки Аза дурачила меня. Не только Первого апреля, но и целый месяц. И я ей верила. Она знала, как мне интересно завести маленького шакалёнка - он же напоминает настоящего волчонка.
“Шакалов много в районе горы Самсон. Их ловят, и очень часто. Хочешь, я тебе привезу щенка шакала?”
- Конечно, вот здорово! Ты, правда, можешь привезти?
- Да, обязательно, вот честно-честно.
Спустя пару дней:
- Завтра привезу. Он у нас живёт. Хорошенький, тявкает.
Жду день, второй, проходит неделя. А она всё завтра, да завтра. Нетрудно догадаться, что в конце концов заявила: - “Апрель- никому не верь!”.
Вот так. Но благодаря этому, пусть нечестному, но посвоему милому розы-грышу, я навсегда запомнила эту девочку, Азу Кирпичёву.
Гора Самсон очень привлекала наши взоры, но до неё было очень далеко.
А вот самые близкие сопки начинались за железнодорожным переездом, на-до было только пройти мимо нескольких полей. На них чаще всего росла кукуруза. Я видела, как в одной лунке росло два-три ростка, затем через некоторое время хозяин поля выдирал слабые побеги, и они лежали возле более сильных на земле и засы-хали от палящих лучей солнца. На других полях рос гаолян - коричневые метёлки на высоких стеблях, очень похожих на кукурузные. Было и интересное зерновое расте-ние с очень толстым колосом, пушистым, как гусеница, с забавным названием “чуми-за”. Да и обыкновенная пшеница отличалась восковыми стеблями и колосьями с очень крупным зерном.
Мы проходили через поля и начинали подниматься по склонам сопок. Издали они казались гладкими. Даже бархатными. Но ноги натыкались на острые куски гра-нита и низкие очень колючие кустики. Но зато на них росли вполне съедобные крас-но-желтые ягодки. А ещё росли побеги дикого чеснока. Солнце палило нещадно, во-ду мы с собой никогда не брали, искупаться было негде. Мы уставали, но шли выше и выше. Я была уверена: стоит только пожевать стрелку дикого чеснока, и силы при-бавляются. Но мои друзья не очень-то хотели жевать сухие стебли, наверное, по-этому они первыми высказывали желание повернуть назад.
Могла я и одна с собакой отправиться на сопки. Однажды даже придумала подкрасться к часовому. Зенитные части появились на наших сопках во время Ко-рейской войны. Днём мы не раз ватагой облепляли зенитное орудие, пока нас не по-гонят, слишком уж сильно начинали шуметь. Это было днём, а тут начинало темнеть, а я крадусь к часовому. На мне коричневое лёгкое пальтишко с капюшоном. Мне ка-жется, меня никто не видит. Ползу, не обращая внимания на колючки и острые кам-ни. Вдруг окрик, строгий, но совсем не злой.
- Вставай! Ты что тут делаешь?
- Как вы меня увидели? Разве заметно?
- Иди отсюда! Иди домой!
Но мне ещё некоторое время предстоит играть в войну. И неудивительно: все фильмы или про Отечественную, или про гражданскую войну. Как сильно билось сердце, когда с пронзительным воем прошла по улице тяжёлая техника, а во дворе соседнего особняка горел костёр и солдаты в боевом снаряжении выполняли распо-ряжения командира.
- Неужели началось?! Мы совсем недавно спорили, будет или не будет война с американцами, мне даже пришлось прочитать что-то наподобие лекции дядям в зелёных гимнастёрках и пилотках. В наш штаб (мы его устроили на застеклённой ве-ранде гостиницы) залезли двое молодых солдат. Дверь со стороны дома была по-стоянно замкнута, наш вход был через нижнюю часть рамы, там не было одного стекла. Веранда была постоянно пуста, и мы самовольно “заняли” её. Всё наше обо-рудование сводилось к красному флажку, поднимавшемуся и опускавшемуся с по-мощью тонкой верёвочки, перекинутой через пустую катушку от ниток. Молодые дяди в гимнастёрках придирчиво оглядели наше нехитрое устройство. У них явно было достаточно свободного времени. Возможно, они скучали по своим родным, таким в то время далёким. Общаться им приходилось только с остальными обитателями ка-зарм, поэтому они с удовольствием снизошли до болтовни с ребятишками. Как раз-говор коснулся военной темы, я не помню, но слышу ясно свои уверенные доводы: “Нет, войны не будет. Мы победили немцев, значит, они на нашей стороне, они будут за нас. Вы видели, сколько пленных японцев? Они за нас. Мы освободили людей многих стран (конечно, я не смогла назвать все страны Восточной Европы, сказала о венграх, болгарах) - значит, они тоже за нас. Наши союзники - китайцы, корейцы - они за нас. И ещё: во всех странах рабочие и крестьяне опять-таки за нас. Значит, мы сильнее. Американцы нас боятся, и войны не будет”. Солдаты переглянулись. Один из них протянул: “Нам по-другому говорят, нас не так учили”.
Вот такое было мнение десятилетней девчонки о возможности войны, а тут что-то непонятное творится в городе. Но ничего особенного не произошло. Утром всё было как прежде. Даже следов от костров не осталось. Но это была заслуга убирав-ших двор возле столовой.
Мы с мамой едем в отпуск
Почти пять лет прожили мы на Квантунском полуострове. Прибыли на паро-ходе вокруг Кореи, но уезжали на поезде через Маньчжурию, но сначала мы по той же железной дороге съездили с мамой в отпуск во Владивосток. Я не помню, сколько дней мы были в пути, но хорошо помню вагон, такого вагона я больше никогда не встречала. Это был японский вагон. Он не был разделён перегородками на отдель-ные купе, но мягкие сиденья были покрыты тёмно-синим бархатом. Каждое сиденье - полукруглый уголок. Уголки сходились со стороны широкого окна. На ночь столик возле окна откидывался к стене, а сиденья раскладывались, и вместе они представ-ляли широкое ложе. Такой необычный плацкарт был для нас с мамой на двоих. Же-лезнодорожный путь шёл часто не по прямой, а по закруглённому пути, вокруг хол-мов и прочих преград. Из окна вагона хорошо был виден весь состав, паровоз, пус-кавший клубы дыма, и хвост поезда. Иногда движение было очень медленным, мо-лодые военные ребята выпрыгивали из вагонов, рвали букеты цветов и снова заска-кивали на ходу в вагоны. Какого звания были те ребята, узнать было невозможно. Почти все были в одинаковых зелёных галифе и белых нижних рубашках.
Города мелькали по пути, теперь на карте новые китайские названия, знако-мые только Мукден и Харбин. На Пограничной стояли долго. Всякие формальности, и пересадка в русские вагоны. Нас посадили в купе с закрывающейся дверью. Вагон был хотя и старый, довоенный, но чистый и светлый. Кто-то из попутчиков принёс большой кулёк из свёрнутой газеты, полный спелой черёмухи.
- Дальневосточный фрукт! Вот такой дальневосточный фрукт.
Мне понравилась черёмуха. Раньше я её не пробовала. Мама высказала опа-сение.
- Если неспелая, вяжет рот.
Нет, ничего не вязала эта ягода, но губы, зубы, да и весь рот стал чёрным.
Во Владивостоке мы гостили у маминой сестры. Тётя Наташа с дядей Серё-жей, (нет, я его никогда не называла дядей Серёжей, только Сергеем Михайловичем) и моим двоюродным братом Мишей жили теперь не на Пограничной улице, а в самом центре Владивостока, на улице Ленинской, в трёхэтажном доме, но какие это были высокие дома. Три этажа вполне равны нашим пятиэтажкам. В этом же доме внизу был ювелирный магазин, в доме налево - центральный гастроном, в доме справа - кинотеатр. Напротив, немного ниже уровня улицы, сквер и большой шатёр цирка. В сквере было очень много деревьев, их вырубили за одну ночь, понадобилось место для морпорта, но сейчас всё это пространство занимает центральная площадь.
Парадный вход в дом был со стороны улицы, но скрывался в недрах ювелир-ного магазина. Жильцы пользовались чёрным входом со двора. Во двор вы попадали (сейчас всё осталось прежним) через проход, словно короткий туннель, проложенный посередине дома. Двор долго оставался вымощенным булыжником, теперь заас-фальтирован. По очень крутой и высокой лестнице поднимались на третий этаж. На площадке было две квартиры. Одна маленькая, в ней жила женщина, она работала в аптеке. В её квартире вечно толпились многочисленные родственники. Другая - большая, из пяти комнат. В трёх комнатах жила семья моей тёти Наташи, а две за-нимала скульптор Гринёва со своей матерью и сыном Борей. Мальчик был мне ро-весником, двоюродный брат Миша на год младше, поэтому мы прекрасно ладили, и вся огромная квартира наполнялась нашей весёлой вознёй. Особенно когда взрос-лых не было дома. Окна выходили на центральную улицу. Разместившись на широ-ких подоконниках, мы проказничали, пуская бумажные самолётики из окна. Они ле-тели вниз на головы прохожим, иногда подхваченные ветерком совершали посадку на крыши трамваев. Однажды нам попался в руки блокнот, на страницах которого был заголовок со словом “депутат”. “Депутатские” самолётики привели в наши квар-тиры строгого милиционера, и подобные забавы прекратились.
Во дворе вечно резвилась стайка ребятишек. Многие были Мишины друзья, потому и я была принята в их компанию, и мы гоняли консервную банку вместо фут-больного мяча по булыжникам двора, ныряя под вечно развевающееся на верёвках чьё-то бельё. Только мальчишкам известны были кратчайшие переходы по крышам сараев в соседние дворы. Однажды и я попыталась отправиться с ними таким путём. Мы забрались наверх, но, пошептавшись с Мишей, один из его дружков остановил меня и посоветовал отправляться вниз - “а то подумают”.
Не очень вникая в смысл сказанного, я была просто расстроена необходимо-стью возвращаться в опустевший двор. Но тут мне навстречу попалась Лариса, де-вочка почти одних со мною лет. Мы сели на низкое крыльцо рядом с нашим подъез-дом. Это крыльцо вело в квартиру дворников, Ларисиных родителей. Моей тёте На-таше очень не нравилось моё общение с дочерью дворников, что было мне совер-шенно непонятно. Девочка нравилась мне своей искренностью, общительностью, бесхитростной откровенностью. Она мечтала накопить деньги на пианино. У неё да-же была большая глиняная копилка, кажется, наполовину наполненная мелкими мо-нетами.
У меня тоже было много в то время всякой мелочи. Мама ходила каждый день на базар и мелочь отдавала мне. Я складывала эти мелкие деньги в коробочку. Но очень скоро я обнаружила такие для себя соблазны в ГУМе! Мне можно было хо-дить в этот магазин, он был на нашей стороне улице, и даже в пределах нашего квартала. По довольно крутым каменным ступенькам (теперь тротуар выровнен у входа в ГУМ) я поднималась в магазин и сразу шла в отдел канцелярских товаров. В конце сороковых уже появились цветные карандаши, пластилин, общие тетради с красивыми твёрдыми корочками. Я покупала все эти привлекательные предметы на свою мелочь. Очередь возле кассы не всегда доброжелательно ждала, пока девчон-ка закончит бренчать всеми медяками. Однажды какая-то женщина бросила доволь-но зло: “Насобирают, потом тут...” Не дав ей закончить эту фразу, я, не прекращая двигать эти медяки, даже не глядя на неё, возразила: “Неправда, это я сама накопи-ла”. Очень “исчерпывающий” ответ, но больше никто ничего не сказал. И хоть я по-сле этого стеснялась звенеть возле кассы медяками, но продолжала бегать за “пере-водными” картинками и за пластилином.
Лепкой мы увлекались, так как в соседних комнатах скульптор Гринёва увле-чённо работала над очередным памятником революционным матросам. Её сын Боря тоже лепил довольно искусно всякие фигурки, особенно хорошо у него получилась белочка. Неудивительно, что и мы с Мишей тоже переводили пластилина большое количество. С особым старанием я пыталась вылепить фигуру лошади. Однажды в магазине я уговорила маму купить мне игрушку, небольшую лошадку на дощечке. Лошадка напоминала мне Ромбика. Я мечтала поставить эту фигурку на письменный стол, но мне пришлось расстаться с ней буквально на следующий день. Пришла тётя Каля со своим маленьким сыном. Мама и её две сестры всю свою молодость опекали эту тётю Калю, снабжали её всем, чем могли. Вечно были неприятности с ней, с её детьми. Кто-то сидел в тюрьме, кто-то заболел, кому-то нечего было надеть. Тётя Каля была чем-то неприятна мне, а мама и тётя Наташа просто носились с нею. Тётя Наташа всегда такая строгая со мной, так и таяла от доброты, разговаривая с ней. И вот они пришли, сразу моя игрушка попала в поле зрения мальчишки, и слышу мами-ны слова:
- Давай подарим ему лошадку!
- Мама, ты же купила её мне, мне так она понравилась...
Но тут вторит тётя Каля:
- Отдай ему...
Ну что мне оставалось делать? Они вдвоём насели на меня, и всё это на гла-зах этого капризного, ноющего, плохо выговаривавшего звуки мальчишки.
- Ладно, подарим...
Стыдно вспоминать эту сцену, но мне было жалко терять это подобие моего Ромбика и обидно. Потом я пыталась сама вылепить похожую фигурку, но выходили уродцы.
В те годы после войны было очень много нищих. Сейчас это не вызывает удивления, нищие стоят почти возле каждого магазина, перед подземным перехо-дом, везде... Но было, было много лет назад, когда нищие были редкостью, их уси-ленно разгоняла милиция.
Итак, во Владивостоке нищие выстраивались по пути к рынку, как сейчас вы-страиваются продавцы-огородники. Я опускала монетки в грязные кепки или на ка-кую-то тряпку на земле. Нищие не крестились, но бормотали что-то в знак благодар-ности, чаще принимали подаяние молча. Я старалась не смотреть им в глаза, быстро опускала монетки и бегом догоняла маму, чувствуя и смятение, и смешанное чувство вины перед этими несчастными людьми, и что-то похожее на довольство собою: мол, какая хорошая, добрая девочка.
Как меня научили плавать
Этот отпуск заполнился ещё одним очень важным для меня событием. Я нау-чилась плавать. Умение плавать приобреталось постепенно. Как и все ребятишки, я плавала по-собачьи, отчаянно изо всех сил колотила ногами по воде так, что подни-мались фонтаны брызг, а руками делала похожие движения, но под водой. Мама смеялась над таким способом плавания, но так и не научила меня плавать, как она, спокойно двигать под водой по очереди обеими руками, подгребая воду под себя. Я хоть и не умела ещё плавать, но замечала, что на короткие мгновения держусь на воде. И вот мы на пляже во Владивостоке. Мы обычно ходили в “Динамо”. Там широ-кая лестница ведёт в воду, и все малые и старые бултыхаются, не отходя далеко от ступенек. Широкий мост с перилами, устланный деревянными досками, служил ме-стом для загорания и подходом к площадке с высокой вышкой для прыжков в воду и тумбочками для бросков в воду для заплыва пловцов. В тот день, хлюпаясь возле лестницы, я почувствовала, что держусь на воде дольше обычного. Двоюродный брат Миша умел плавать вполне прилично. Ему надоел лягушатник, и он пошёл на площадку с тумбочками, там он нырял и играл в догонялки с такими же, как и он, пор-товыми мальчишками, коричневыми от загара.
Я потянулась за ним и скоро стояла на площадке, вглядываясь в воду и пы-таясь найти среди множества стриженых голов знакомые лица. Но простояла недол-го. Сильный удар по спине - и я в воде. От неожиданности я не успела зажмурить глаза и поэтому сначала заметила тёмный цвет глубины, затем коричневый и осле-пительно жёлтый - вода выбросила меня на поверхность. Я замолотила руками по воде, но на какой-то миг моя голова ушла опять под воду. Испуг был, но без паники. Продолжая работать руками, я почувствовала: держусь на поверхности. Надо скорей выбраться, но залезть на площадку - об этом даже и мысли не было. Не вскараб-каться на эти скользкие и расположенные довольно высоко от поверхности воды доски, к тому же в воду беспрерывно прыгали, обдавая меня брызгами, а я уж и так успела хлебнуть порядком горько-солённой морской воды. Я сообразила:
- Под мост и плыть от сваи к свае.
Это оказалось вполне выполнимо. Так я и делала. Отдохну, держась за дере-вянные сваи, и дальше, поближе к берегу, к той лестнице, где все купаются в безо-пасности. Сколько было свай, столько же раз я делала остановку, и вот наконец бе-рег. Усталая, дрожащая от волнения и недавнего страха, шатаясь, я вышла на берег. Здесь меня поймала тётя Наташа. Я была не с состоянии понять смысл её слов. По-том мне рассказали: она очень быстро заметила моё отсутствие, стала спрашивать Мишу:
- Где Вера?
- Она стояла на площадке, а потом её столкнули в воду.
- Как! Она не умеет плавать!
- Да, нет. Она плывёт там под мостом.
Тётя Наташа стала уговаривать какого-то молодого человека. Тот сразу от-правился мне на подмогу. Я же ничего об этом не знала. Может, я и видела пловца рядом. Позже я узнала, он не выпускал меня из виду, но не мешал, видя: “предмет паники взрослых” справляется самостоятельно. Вот так меня научили плавать.
Погост
В том отпуске мы мало куда ходили вместе с мамой, теперь я догадываюсь: она навещала своих друзей и особенно тех, с кем встречалась “на курорте”. Таким словом называли тюрьму для политических заключённых. Но мне запомнилась по-ездка на трамвае на Морское кладбище Владивостока. Это было старинное кладби-ще с красивыми надгробными памятниками из мрамора и гранита. В Порт-Артуре мама также водила меня не раз на кладбище. Меня удивляло её желание ходить ме-жду могилами и читать надписи на памятниках. Мне стало понятна та причина только спустя много лет назад: мама не знала, где находились могилы не только её родст-венников, но даже и её родителей. Могилы моего деда, её отца, вообще не сущест-вовало. Даже номерного знака могло не быть, только жесткая фраза служителя ар-хива КГБ: “Место захоронения неизвестно”.
Сегодня я пишу эти строки под влиянием рассказа известного писателя Бори-са Ивановича Черных. Его дед, как и мой дед, воевал в Маньчжурии в 1904-1905 го-дах, был награждён Георгиевским крестом и, как мой дед, был расстрелян, и нет его могилы, только с величайшей гордостью бережёт внук Георгиевский крест своего де-да. У меня же нет тех боевых наград моего деда, только паспорт, выданный ему в месте первой ссылки.
Брат Бориса Ивановича Вадим похоронен на том кладбище в Порт-Артуре. Я посчитала, что писателю будет интересно узнать, как оно выглядело. После встречи я подошла к нему. Память моя сохранила два образа одного и того же кладбища. Сначала оно было таким, как и все кладбища на Руси: деревянные или железные ог-радки, обелиски или простые надгробия со звёздочкой наверху, кресты в основном на старых могилах, на новых не было крестов. Между оградками высокая трава. За-тем кладбище было перепланировано: убраны все оградки, все могилы выровнены по линеечке, облицованы гранитом, на каждой одинаковая гранитная надгробная плиточка с бронзовой табличкой. Но это коснулось только “Советского” кладбища. Страшно было думать, что во времена Культурной революции хунвейбины громили русские кладбища, об этом мы узнавали из прессы. Но вот совсем недавно одна из наших туристок, побывавших в Порт-Артуре, рассказала об образцовом состоянии “Советского” кладбища, но не Русского старинного.
О прививках
и о моей любимой учительнице
Любови Александровне Смирновой
Мы возвращались обратно в Цзиньчжоу. На Пограничной наш поезд задер-жали, всем было объявлено сделать прививку. От какой болезни я не помню, но в Порт-Артуре и Цзиньчжоу нам часто в школе делали прививки то от чумы, то от хо-леры, то от энцефалита и от других болезней. Мне это было почти привычным де-лом, а вот для мамы это было большой неприятностью, только тогда я узнала, что моя мама умудрялась всеми правдами и неправдами избегать прививок. Она терпеть не могла никаких уколов и всегда избегала их.
Я тоже не любила такое вмешательство в мою жизнь, особенно прививку против оспы. Мне не нравились некрасивые следы, словно белые фонари ( светлые пятна без загара), что красовались у многих на руке чуть ниже плеча. У меня же от прививки в раннем детстве остались почти незаметные маленькие пятнышки. И вот нам делают прививку от оспы, было это в третьем или четвёртом классе. Мы стоим в очереди на лестнице перед входом на площадку. Дверь направо ведёт в биологиче-ский кабинет, он настоящий музей. Там такое множество всяких чучел птиц, живот-ных, банок с заспиртованными рыбами и прочей живностью. Но мы никогда не зани-мались в той “кунсткамере”, ученики постарше были счастливчиками, они важно стояли на переменах перед большими стеклянными дверьми класса-музея.
Видно, я не раз говорила о своём желании попасть в этот замечательный ка-бинет, и мама как-то даже предлагала Лене устроить для меня экскурсию туда, но мне так и не пришлось побывать в чудесном месте. А вот теперь мы стояли перед дверью кабинета в ожидании прививки. Конечно, мы знали, что попадём только в ма-ленькое помещение, наверное, это была лаборантская, сам же кабинет со множест-вом шкафов, за стеклянными дверцами которых стояли сокровища неживого зверин-ца, останется недоступным. Но не это взбудоражило наш класс “бэшек”. Мы спорили о том, действительно ли нужна прививка. Стали разглядывать следы от прежней прививки оспы. И тут меня взорвало. Я наотрез отказалась идти на прививку, увидев у своих одноклассников безобразные следы от старых прививок. Мои одноклассники, обычно вполне дружелюбные, в тот момент были охвачены, как мне казалось, лютой ненавистью ко мне, посмевшей пойти против всех. Даже драка завязалась. Самый сильный мальчишка в классе, Колесников Коля, буквально вцепился в меня. Ещё мгновение, и мы бы покатились кубарем с лестницы, но удержались на ногах и стоя-ли красные от потасовки, тяжело дыша, вокруг нас прыгали остальные ожидающие прививку, выкрикивая что-то злое и нетерпимое. Но через мгновение спокойствие и порядок были восстановлены нашей классной руководительницей. Она меня убеди-ла в необходимости сделать прививку, но мне это уже было неважно, главное было в том, что я выдержала эту схватку, а Колька - не такой уж и сильный, хоть он и гла-венствует среди мальчишек, хоть только его учителя посылают за пончиками и пи-рожками для всего класса в конце урока перед большой переменой.
К моему большому удовольствию, та прививка опять не оставила заметного следа на руке. И случай этот забыт, а вот Любовь Александровна присутствует почти во всех воспоминаниях того золотого времени детства. Её образ подкреплён хоро-шим снимком, на нём весь наш класс после первых экзаменов в четвёртом классе. Так она мне и запомнилась: мягкий овал лица, гладко зачёсанные тёмные волосы, на затылке скромно уложена коса. Она была очень хороша собой, строгая, очень требо-вательная, но замечательно доброжелательная.
Как-то раз с кем-то из соседских девчонок младше меня оказались мы возле её дома. Она увидела нас в окно, вышла в уютном домашнем ситцевом платье и по-звала нас к себе домой и напоила чаем с шоколадными конфетами. Признаться, мне так понравилось её радушие, не скрою - конфеты пришлись по вкусу тоже, поэтому в другой раз я специально навестила её, захватив с собой другую соседскую девчонку. Вы, наверное, подумали: “Бедные девочки, дома им не давали шоколадных конфет!” Вот и совсем не так. Просто было так приятно: взрослый человек, к тому же наша учительница, обращается с нами ласково. Хотя я не помню её кричащей на уроке. Только очень спокойной, такой, как она вышла на фотографии нашего выпускного 4 класса.
Школьные будни и мои одноклассники
В те времена строго следила наша учительница за нашей посадкой на уроке, за тем, как мы держали ручку, и самое неприятное - надо было выводить буквы обя-зательно с “волостной” и “толстой” линиями. Конечно, проводя волостную линию, пе-ро втыкалось в лист бумаги, а из-за толстой возникали кляксы. Но мы старались. Шариковые ручки только появлялись, они сильно мазали, и писать ими категорически запрещалось. Нельзя было писать и другими перьями, всеми, кроме 88 номера. Только оно хорошо выводило все нужные линии. Как-то я выполнила упражнение по русскому языку другим пером. Моя работа выглядела очень чистенькой, буквы были ровненькие, но под упражнением красовалась “тройка”. Взрослые не могли понять, почему такая низкая оценка. Вера Александровна Быкова похвалила именно эту ра-боту и недоумевала по поводу “тройки”. А я знала причину и сказала о ней взрослым.
Мы сидели правильно за партой, не сутулились, головы держали так, чтобы расстояние от поверхности парты до глаз было равно длине руки от локтя, постав-ленного на крышку парты до сжатого кулачка. Мы привыкли к таким требованиям, и все выполняли это нехитрое, но очень полезное правило. И тут появилась новая де-вочка. Она очень отличалась от остальных девочек. Выше многих, волосы густые, заплетённые в две короткие косички, банты красовались на плечах. На ней была на-стоящая форма: платье из коричневого кашемира и фартук из чёрной шерстяной ткани. Но поверх платья под фартуком малиновая кофта от спортивного костюма с шерстяным начёсом, на ногах шаровары от этого же костюма и боты. Боты носили многие, их надевали поверх ботинок или туфель. В помещении боты обычно снима-ли, клали в мешочек и сдавали на вешалке, а ходили в чистой обуви. Боты .
Училась она блестяще. Продолговатое лицо довольно красиво. Розовые щё-ки. Но как она сидела за партой! Голова низко опущена, писала, как говорится - “но-сом”. И выходила отвечать к доске, пригнув голову и шелестя своими шароварами. Но во всём остальном это была очень милая и общительная девочка. Через некото-рое время она уже сидела прямо и её зрению ничего не угрожало. Я хорошо помню весь её облик, лицо, манеру сидеть, выходить к доске, склонив голову набок, но с твёрдой решимостью ответить на хорошую оценку, немного стесняясь, но с удиви-тельным для нашего возраста чувством собственного достоинства и всё же с той ми-лой скромностью, которая притягивала к ней наше внимание и симпатию, говорить спокойно и очень добродушно. Но ни имени, ни фамилии её я не запомнила. Как и не помню фамилии другой девочки, круглой отличницы, ребёнка с белой, почти молоч-ной кожей, а мы ведь все были бронзовые от южного загара, с веснушками на вздёр-нутом носике и маленьком круглом личике. Очень светлые волосы заплетены в то-ненькие косички. Её тетрадки всегда показывали перед всем классом как пример чистописания. Предмет у нас был такой - “чистописание”. Как с ним не гармонирова-ли кляксы, и хуже того - до дыр протёртые места, когда мы пытались убрать эти не-прошеные ляпсусы.
Фамилия этой девочки была созвучна слову “перископ”. Интересно, что её папа ставил свою подпись возле каждой отметки в её тетрадках. Можно себе пред-ставить, как ему приятно было это делать, ведь там были только сплошные “пятёр-ки”. Но Любовь Александровна попросила его не расписываться в тетрадках, а толь-ко в дневнике, и то раз в неделю. Эта наша “Перископ” всегда была чистой до про-зрачности, всё на ней было отутюжено и накрахмалено, но однажды, нет, вы себе даже и представить не можете, она пришла в школу в маминых капроновых чулках. Капроновые чулки-паутинки были в то время большой редкостью. Но на тоненьких ножках болтались капроновые шаровары и... все в дырках. Наверное, мы бы очень здорово повеселились по такому поводу, но были загружены задачами, упражнения-ми и повторением правил на переменах. Учительница, отозвав “Перископ” в сторон-ку, “секретничала” с ней, видимо, по поводу маминых чулок. Разумеется, такого больше не было.
Лиля Прядко появилась в нашем класс весной, в конце третьего класса. Она сразу взяла под свою защиту тёзку Лилю Лысенко. Потом выяснилось: родители обе-их девочек дружили. Нам очень нравилась Прядко. Очень светлые, золотистые воло-сы кудряшками выбивались из-под пуховой белой шапочки. Туго заплетённые две косички мечутся по темно-синему драповому пальто. Она замечательно прыгала че-рез верёвку. Ей легко удавалось пробежать “под волной”, заскочить “на волну” и вы-ручить свою команду, выполнив несколько трудных “спасательных” заданий. И мяч в “выжигательном” круге она ловила удивительно ловко.
Не школой единой
В Цзиньчжоу у нас не было ни одной детской площадки, кроме большого спортивного поля перед зданием школы. Но школа находилась далеко от основных улиц, и играли мы на школьной площадке только на переменах или после уроков. На площадке были турники с перекладинами на разной высоте. Ребята моего возраста предпочитали кувыркаться на перекладине, за которую можно было ухватиться, под-прыгнув на месте без особых усилий. Мальчишки и девчонки, как маленькие обезьян-ки, ухватившись крепкими ручонками за перекладину, висели, подтягивались, сади-лись на перекладину и делали кувырки, то пропустив перекладину под одной колен-кой, то под другой, а то и сразу под двумя, в этом случае надо было очень крепко держаться за трубу-перекладину. Особым шиком было висеть вниз головой и раска-чиваться. Были и падения, но Бог миловал и хранил нас от всяких травм. Над школой шествовал воинский гарнизон, и потому на площадке были типичные для армейской тренировки канат, шест и кольца. На канате мы не только катались, но и успешно за-бирались по нему до самого верха, также и по шесту.
Но любимым нашим спортивным снарядом было сооружение из железных трубок. Всё сооружение было круглой формы и занимало значительное место. Похо-жие изделия из металлических трубок теперь встречаются на детских игровых пло-щадках, но то было настоящее чудо. Большая часть активной школьной братии умудрялась поместиться на его многочисленных турничках, играть в догонялки, не спускаясь на землю, передвигаясь по многочисленным трубам. Эти трубы были до блеска отполированы детскими руками. До нас здесь играли японские дети, это была школа для них. Наверху сооружения возвышался главный турничок. Это было самое желанное место для многих, полшколы на каждой перемене устремлялось к заветной цели, спустя мгновение очередной счастливчик гордо восседал наверху и, отдышав-шись от быстрого бега, начинал выделывать всякие “кренделя”, пока его не вовлека-ли в вечно интересную, но и несколько необычную игру в догонялки на этом чудес-ном сооружении.
После школьных занятий и во время каникул мы играли возле своих домов. Посередине нашего квартала была ровная площадка. На ней ничего не было, просто очень хорошо укатанная глинистая земля, по краям площадки росла зелёная трава. Потом вокруг этой площадки разрежут землю узкие щели для укрытия от предпола-гаемой бомбёжки. Но на ней собиралась вся соседская ребятня. Здесь дрались один на один, здесь появился первый детский велосипед, и все мы бегали за очередным седоком, чтобы не пропустить своей очереди. И здесь же китайский трудяга до позд-него вечера колотил цепом расстеленные стебли пшеницы, а потом подбрасывал зерно в воздух, чтобы отделить его от шелухи. Зерна были очень крупные, золоти-стые, ровные. Даже походили на вылепленные из воска.
Неприятность
С этой площадкой связано воспоминание об очень неприятном случае. Как-то вечером я возвращалась домой. В сумерках я не заметила маленькой ямки, в ней лежал осколок кирпича. Нога провалилась в ямку, соскользнула с твёрдого комка, и острая боль пронзила лодыжку. Я упала, с трудом поднялась на ноги, но через не-сколько шагов ступня снова подвернулась и я сидела на земле, не зная что делать. Нога опухла, я боялась встать, и... поползла. Была ли в том необходимость, или дет-ская фантазия воспользовалась даже очень болезненной неприятностью устроить очередную игру в войну? Ползти мне очень скоро надоело, но до дома я с трудом до-ковыляла. Нога очень долго болела и при каждом неудобном случае подворачива-лась и доставляла мне большие неприятности, но я очень скоро научилась избегать их. Я просто носила высокие кожаные ботинки родного “Скорохода”. Родители и зна-комые не понимали, как можно носить летом кожаные ботинки. Ничего они не знали о прелестях тех детских ботинок. До тридцатого размера ботинки делали из такой мяг-кой кожи, они никогда не натирали мозолей, они были легки, но прочны. В них не по-падали ни песок, ни мелкие камешки. В них можно было пинать мяч и прыгать и бе-гать, и даже зайти в воду, они быстро высыхали и не теряли ни цвета, ни формы. А, главное, нога не подворачивалась много-много долгих детских лет, пока... я не наде-ла каблуки, но это уже другая жизнь, а пока я хожу в ботинках и крепко стою на ногах. Может быть, поэтому выдерживаю бой с противным толстым соседским Вовкой.
Вовка
Это был очень противный, толстый мальчишка. Но он был противный не по-тому, что был толст, а из-за своей ужасной привычки задирать всех, толкать всех, чтобы они шлёпнулись, и смеяться таким злым и обидным смехом. И вот однажды он двигался на меня, его толстые пальцы тянулись к моим косичкам. Он что-то говорил обидное, а рядом стояли девчонки с нашей улицы и... я бросилась вперёд. Дальше я ничего не помню, только знаю, что я бешено колошматила его кулаками, и он повер-нулся ко мне спиной, закрыв голову руками, а я продолжала дубасить его по круглой спине. Когда он шагнул прочь, я прекратила размахивать кулаками, с уголка губ его стекала узенькая струйка крови. Я была поражена, но, пожалуй, больше всего его от-ступлением. Наверное, он был не таким уж плохим мальчишкой, иначе он не позво-лил бы себе отступить перед девчонкой, намного меньше его и слабее. Но вряд ли я понимала это тогда, нет, я была удивлена и полна гордости за свою “победу”, что он уступил. Только выводя эти строки, я в полной мере сознаю - он был намного лучше, чем мы о нём думали.
У этой истории не было продолжения. Вовка исчез из моего поля зрения. На-верное, его отца перевели в другой город или они уехали на Родину.
Грибы
Грибы растут везде. Конечно, были они и в окрестностях Цзиньчжоу. Моя ма-ма, всегда очень любившая собирать грибы, не доверяла южным грибам, да и на сопках мы не встречали никаких грибов. Зато под густыми зарослями китайских клё-нов, что росли вдоль ограды возле некоторых домов, мы находили настоящие шам-пиньоны. Проворные китайские ребятишки с большими плетёными корзинами до-вольно успешно отыскивали крепкие упругие грибы, походившие на белые шары с кожицей сероватого цвета, которая легко сдиралась со шляпки неровными полоска-ми, открывая нежно-розовые пластинки. Мама говорила: “Эти грибы так похожи на шампиньоны, но кто знает”.
Она не рискнула поджарить грибы, но должна признаться, мы, ребятишки пробовали их сырыми. Я никогда не слышала, что грибы можно есть сырыми, пока в Парамусе, Нью-Джерси, моя подруга не накормила салатом со свежими шампиньо-нами. Вот тогда-то я и вспомнила, что в детстве ела сырые шампиньоны, так мне нравился их вид, и ничего с нами ни в далёком детстве, ни в Америке не случилось.
День рождения
Есть небольшой портрет, сделанный в мой день рождения. Мне исполнилось 10 лет. Это чёрно-белая фотография, как и все снимки того времени. Поэтому розо-вое крепдешиновое платье просто выглядит светлым. Но это платье с оборкой явно мешало девчонке-пацанке, и она терпела его и необходимость “застыть” перед объ-ективом фотоаппарата.
Почему-то я совсем не помню, как отмечались мои дни рождения до 10 лет. Да и этот день рождения запомнился только большим количеством книг, подаренных мне. Среди них великолепная книга с очень большими и чудесно выполненными ил-люстрациями. Это был “Тарас Бульба”. До сих пор перед глазами стоят все эти кар-тины. Вот приехали сыновья домой, вот мать любуется своим спящими сыновьями, затем в памяти всплывает картина встречи Андрия с паночкой, Андрий в шляхетских одеждах, Тарас убивает сына-предателя, гибель Остапа и Тарас, стоящий в языках пламени.
Наверное, были и другие подарки, но я их не помню, а вот отрез шифона, на красном фоне белые ромбики, я запомнила только потому, что его подарил Юра Петров. Он очень стеснялся и передал свою очень маленькую фотографию через ко-го-то из наших гостей. Много лет фотография мальчика в тёмной курточке была в альбоме моих детских фотографий, но, к сожалению, затерялась. Но живо в душе воспоминание об этой первой детской, должна признаться, взаимной симпатии.
После этого дня рождения мне предстоит ещё больше года жить на Квантун-ском полуострове. Мне исполнится 11 лет, мы распрощаемся с любимой учительни-цей Любовью Александровной Смирновой, придут новые учителя, среди них и учи-тельница английского языка, и она будет нам говорить таинственные слова: “Крауд, сит даун”, затем настанет день и мама возьмёт задание на всю первую четверть, и мы поедем по знакомой уже мне Маньчжурской железной дороге. И никогда ни одно-го знакомого из того далёкого детства я больше не встречу.
А, признаться, мне очень хотелось, ведь до сих пор я помню лица моих дру-зей детства. Встречались же мне многие знакомые более поздних лет совсем неожи-данно в разных уголках страны. Да и в тот год нашего отъезда из Цзиньчжоу про-изошла очень забавная встреча. А случилась так: с нами в одном вагоне ехал моло-дой лейтенант, он так увлёкся празднованием своей свободной жизни, что рисковал потратить или потерять все свои деньги. Вот он и дал моей маме на хранение свои сбережения. Во Владивостоке мы с ним расстались, но неожиданно встретились в очереди перед мавзолеем Ульянова. Мы так долго стояли в этой медленно, но почти без остановки движущейся очереди, что очень обрадовались встрече с ним. Он был в военной форме, но не стоял степенно на месте, а как-то приплясывал и весело рассказывал о посещении своих родственников: “Приглашают радушно. Говорят - та-релочки, вилочки, кушайте, пожалуйста! А на столе две булочки, да полсаечки, а они опять - кушайте, пожалуйста! Вот вам тарелочки, вилочки”. Мои родители улыбались, быстрее пролетело время, и мы не заметили, как оказались перед самым входом в мавзолей. И тут нашего улыбающегося лейтенантика вдруг отозвали какие-то люди в военной форме, стоящие незаметно в стороне, но оглядывающие приближающуюся очередь людей. Он вернулся к нам довольно быстро, немного красный от смущения, но успел вполголоса рассказать: “Их интересовала причина моего веселья”. Я ничего не поняла тогда. Но чувствовала какое-то дыхание холода и тревоги вокруг нас, тень беспокойства на лице мамы, но всё это забылось, мы входили в склеп мавзолея, и всё внимание было приковано к цели нашего посещения. Это был 1951 год, время начала совсем другой жизни.
Квантунский полуостров остался позади. Прощай, Порт-Артур, Цзиньчжоу, прощай, самая беззаботная пора моего детства!