Капитанская внучка. Первая встреча

Первая встреча
Через весь континент на поезде
Мы покинули Порт-Артур навсегда. Отца послали в Ленинград на годичные курсы при Военной академии. Перед отъездом мама упаковала наши вещи в ящики и чемоданы, два или три ящика были обшиты шинельным сукном. При переезде через границу все вещи тщательно проверялись. Всё, что укладывалось несколько дней и недель, должно было быть раскрыто и вновь упаковано. Привилегиями пользовались семьи, прожившие пять полных лет. Нас это не касалось, но мама чётко говорила, что где лежит, и таможенники, глянув на содержимое одного ящика, не стали интере-соваться больше ни одним нашим чемоданом. Запрещённого в них ничего не было, два или три кимоно были перешиты мамой в обыкновенные халаты. (Кимоно облага-лись большой пошлиной). Нам предстояло пересечь Маньчжурию на поезде по уже знакомой нам дороге, затем из Владивостока целых десять дней до Москвы, и в Ле-нинграде завершить путь от моря до моря. Около месяца я не буду ходить в школу. По просьбе мамы все учителя дали мне подробный перечень страниц, номеров уп-ражнений, параграфов, которые я должна была самостоятельно выполнить, дабы не отстать по учебной программе.
Итак, в начале первой школьной четверти мы отправились в путь. Я уже рас-сказывала про встречу с весёлым лейтенантом, о поезде, идущем в Россию. Сколько мы пробыли во Владивостоке, я не помню. А разговоры взрослых о нашей поездке в Ленинград волновали меня, и моё сердечко трепетало от гордости, когда Анна Мар-тыновна, мама скульптора Гринёвой, так хорошо отзывалась о Ленинграде, хвалила его прямые улицы, говорила, что они очень зелёные. Слышала я и разговоры о но-вых цельнометаллических вагонах, что у нас с мамой будет двухместное купе, а папа поедет в мягком вагоне, потому что не удалось купить билеты на места не только в одном купе, но даже в одном вагоне. Мама говорила, что мы будем обедать в вагоне-ресторане, и специально для поездки сшила мне костюм из светло-розовой байки, манжеты, воротник и карманы были отделаны полосками из голубой байки.
Вагон был совершенно новый. Уютные старички-проводники, муж и жена, ревностно следили за чистотой в вагоне. Ковровые дорожки в коридоре, коврики в купе, занавески - всё было в порядке и на месте. Они без устали выполняли свои обязанности: мыли, подметали, разносили чай в стаканах в блестящих подстаканни-ках. Я помню, как позвякивали ложечки о край стакана под стук колёс, как медленно растворялись кубики сахара и как на упаковочке для сахара, как и на всех других предметах и продуктах, стояли литеры Министерства путей сообщения. Поезд шёл на запад. Это потом на разъездах будут стоять паровозы, а электровозы заменят их. Это потом, а в те первые пятидесятые паровозы везли наш поезд с новыми цельно-металлическими вагонами. На больших станциях они загружались углём, и можно было наблюдать, как они заправлялись водой из мощных высоких кранов. А надпись на путях “Закрой поддувало” объясняла бытовавшую в то время в разговоре грубова-тую шутку. Стучали колёса на стыках рельсов. Мелькали станции и полустанки. При подходе к ним и удалении от них проводники, как часовые, только со сложенным жёлтым флажком стояли на подножках своего вагона. Они строго следили, чтобы при приближении к туннелям и мостам все окна были закрыты.
В вагоне было одно купе на два места, остальные на четыре. Пассажиры - в основном военные со своими жёнами и детьми. Двое или трое ребятишек были мое-го возраста, и мы много часов проводили у окон в коридоре вагона. Мы рассматрива-ли картины, мелькающие за окном, устав, усаживались на маленькие лесенки, выне-сенные из своего купе, и говорили обо всём, что знали из опыта своих десяти или одиннадцати лет детской жизни, недолгой, но полной впечатлениями от нередких переездов на новое место. Память не сохранила ни слова, ни имена детей. Но перед глазами стоят кадры словно из немого кино. Не того старого немого с титрами под кадрами, а вполне современного, только с выключенным звуком. Иногда прорезается звук и я слышу, как говорит высокий чистенький мальчик, он едет с папой, мамой и маленькой сестрёнкой с далёкой Чукотки: “Я крещёный, меня крестили, чтоб право-славным рос”. Крестика на нём не было, не так как на тех русских детях, живших в небольшой деревне на китайской земле недалеко от границы с Советским Союзом. Они подошли к советскому поезду, на их головах были шапочки из сложенных газет, а на шеях на толстых нитях висели серебряные или алюминиевые крестики. Они бы-ли старше меня, подойти к ним - даже мысли такой не возникало, но со стороны мне был заметен довольно большой интерес, проявленный к ним. Вокруг них столпились высыпавшие из вагонов молодые военные. Потом, когда китайцы говорили о русских эмигрантах: “Русские, у которых нет Москвы”, - я всегда вспоминала в первую оче-редь этих ребят, в тёмных брюках и юбках, ситцевых рубашках и шапках из сложен-ных газет и с крестиками. Мальчик с Чукотки был обыкновенный советский мальчик, он обязательно был пионером, двое или трое его собеседников были воспитаны хоть и в раннем, но неоспоримом и очень непоколебимом атеизме (тьфу, слова такого мы в том возрасте ещё не знали, но бодро шагали под его знамёнами). Удивлённые его словами, мы замолчали, проникшись каким-то неосознанным уважением к непривыч-ным, необычным, но таким на грани подсознания важным словам.
В нашем купе на двоих мне нравилось всё: и гладкие, покрытые блестящим жёлтым лаком полки, голубой пластик на стенах, никелированные рамочки полочек для одежды и разной мелочи, крепления для полок, ручки двери, сама дверь, бес-шумно задвигающаяся, и большое зеркало на ней. Маленькая лесенка использова-лась не только для влезания на верхнюю полку, но и как стульчик - сидеть за столи-ком. Её можно было вынести в коридор и сидеть на ней у окна, не мешая проходя-щим по коридору. А ещё мне очень нравился синий свет лампочки ночника. Он был такой густой, но очень мягкий и не раздражал и не мешал спать. Помню, мне очень хотелось иметь такого цвета ночничок дома, а ещё помню, что очень скоро такие си-ние лампочки исчезли из купированных вагонов.
Выполнение заданий по русскому языку и другим предметам не занимало у меня много времени. А математикой мы так увлеклись с мамой, что по приезде в Ле-нинград оказалось, мы прихватили материал за лишнюю учебную четверть. Днём па-па приходил к нам в купе, и мы шли в вагон-ресторан обедать. Надо было пройти че-рез несколько вагонов. Некоторые были такие же купированные, как и наш, другие были плацкартные, они казались теснее, спальные места в них были по обе стороны прохода, и нам приходилось проходить мимо отдыхающих на своих местах пассажи-ров. Было не очень приятно идти по такому вагону, да и переходить из вагона в вагон через скрипящий тамбур, стук колёс раздавался совсем рядом. С боязливой осто-рожностью я перешагивала через железные пороги на стыке двух вагонов. Вагон бросало из стороны в сторону, и пороги угрожающе лязгали, словно стальные челю-сти. Поэтому мы иногда заходили в вагон-ресторан на стоянках. Мне так нравился борщ “Московский”. Подавали первое в глубоких железных судочках. Никогда дома не удавалось приготовить такой красный борщ. В нём было так много кусочков очень вкусных сосисок (тогда не знали о мясозаменителях), и я всегда съедала по две пор-ции этого горячего, ароматного, замечательно вкусного борща.
Среди детей в вагоне появилась новая девочка. Она особенно не отличалась от других детей. Как и у большинства девочек, волосы были заплетены в тугие косич-ки, байковое платье, коричневые простые в резинку чулки и серая кофточка. Но эта девочка сбежала из дома и направлялась в Москву. Это стало сразу известно всем, как и то, что её приютили наши старички-проводники. Они устроили ей спальное ме-сто в нише для чемоданов над дверью своего купе. Проводники готовили себе еду в купе, и девочка с удовольствием ела и суп, и кашу. Но больше были довольны стари-ки. Кажется, у них никого не было из родных. Валя, так звали эту девочку, совсем не была похожа на бродяжку. У неё не было мамы, она убежала от отчима. В Москве у неё жила какая-то тётя. К ней она и направлялась, если не найдёт, хотела попасть в московский детский дом. Девочка произвела неплохое впечатление на взрослых, и мы часами были вместе, рисовали, занимались переводными картинками. Эти кар-тинки надо было вырезать из листа, положить в тёплую воду на короткое время. За-тем приложить к бумаге клейкой стороной и тихонько, осторожно тереть картинку, чтобы верхняя тонкая папиросная бумажка сошла с картинки и открыла её яркие краски. Не всегда удавалось получить ровную картинку, часто она рвалась или сби-валась в комочек. Иногда во время игры Валя жаловалась на свою полуголодную жизнь в небольшом городке под Читой и говорила: “Так живут все мои знакомые”. На что получила серьёзный совет: “Ты, когда вырастешь, выходи замуж за военного”. В послевоенные годы дети в семьях военнослужащих не голодали, как многие другие, да и одеты были лучше. Приехав в Москву, мои родители были озабочены, где оста-новиться, как перегрузить вещи на ленинградский поезд, поэтому мы не заметили, как и куда делись старики-проводники с девочкой Валей. Я часто вспоминала девоч-ку и задавала себе вопросы, как сложилась её судьба. Но это будет потом, а пока поезд везёт нас на запад и мы ждём встречи со знаменитым озером Байкал. Взрос-лые говорят об особой рыбе - об омуле, о 48 (если не путаю) тоннелях и о бюсте Сталина, высеченном в горах. Памятник освещён прожекторами, и его хорошо видно и ночью, и мы непременно не будем спать и посмотрим этот памятник. Ещё говори-ли: “Памятник сделан был заключённым, которого за это освободили”. Мы, действи-тельно, увидели ночью памятник, поезд замедлил ход, и два луча прожектора словно создали световой коридор, в конце которого высветился облик самого-самого знако-мого в мире лица.
Мы в Москве
Как бы ни был длинен путь, но он закончился. Как мы добирались до папиной тётки в Москве - я не помню. Помню, что было много каких-то родственников, спали мы все на полу. Потом пошли с мамой и папой в зоопарк, он не произвёл на меня впечатления, наверное, из-за тесноты клеток для многих животных. Волки, медведи и другие хищники были всклокоченные и совсем не привлекательные.
На другой день очень долго стояли в очереди в Мавзолей Ленина, об этом я уже рассказывала. Посетили и большой музей В.И. Ленина, рядом с Красной площа-дью. По сей день стоит перед глазами система подземных ходов из колодца, где располагалась подпольная типография, и пуля, ранившая Ленина.
Мама не смогла больше ничего показать мне в Москве, так как она надела в дорогу новые туфли, и они стёрли её ноги до кровавых мозолей. Я запомнила на всю жизнь этот урок: надевать в дорогу либо старые, либо очень удобные туфли, что обычно одно и то же. А ещё шутку про такси: “Мы стоим, оно идёт (время), они бегут (счётчик и, значит, деньги)”.
Мы направлялись в Ленинград, рассчитывая снять комнату в квартире роди-телей наших знакомых по Порт-Артуру. Знакомые были намного моложе моих роди-телей. Однажды они остановились в нашем доме в Цзиньчжоу. Молодая высокая женщина с копной пышных каштановых волос почти не спускала с рук маленького мальчика, который ещё не говорил, но очень смешно показывал, как говорят разные животные, мяукал, рычал - говорил “на разных языках”. Вот к её родителям и на-правлялись мы на такси от Московского вокзала.
В Ленинграде. Старая коммунальная
квартира в начале пятидесятых
Я совершенно не помню ни дорогу в Ленинград, ни как мы добирались на так-си до улицы Рылеева. Как будто я заснула и проснулась только в подъезде дома, во-круг стоят наши чемоданы и ящики, обшитые сукном. Мы поднимаемся на второй этаж, звоним, никто нам не отвечает. Но скоро появляется маленькая сгорбленная старушка и очень недоверчиво выслушивает нас. Вот мы в большой комнате, в ней очень много мебели, но достаточно свободного места. Окно с белым мраморным по-доконником, слева от окна туалетный столик с большим и очень высоким зеркалом, далее по левой стенке старинный буфет из дуба, затем дверь в коридор, между две-рью и буфетом висит чёрная “тарелка” репродуктора. Справа от окна круглая гол-ландская печь, за ней вдоль стены диван, отгороженный ширмой (где будут спать мои родители), затем высокий круглый столик, на нём под стеклянным колпаком ста-ринные позолоченные часы с фигурой всадника, ножки столика подтачивались дре-весными жучками, и на полу всегда была маленькая струйка опилок, за столиком - маленькая кушетка (здесь буду спать я), посередине комнаты большой обеденный стол, за ним опять-таки большой шкаф, он отделял вторую половину комнаты от первой. Там стояли две кровати с тумбочкой между ними. На стене висел большой портрет мальчика с очень серьёзным выражением лица. Мальчик сидел в деревян-ном кресле, положив руки на подлокотники. Мне очень понравился этот портрет. Не трудно догадаться, что вся мебель была старинной. В углу с другой стороны двери была ещё одна печь с очень красивой росписью, большие цветы, напоминающие ирисы, только с золотистыми и алыми лепестками. В верхней части печи были укра-шения из белого и голубого фарфора. В шестидесятые и семидесятые годы эту печь объявили исторической ценностью и реставрировали её, вручив предписание жиль-цам, детям той сгорбленной старушки, беречь это всенародное достояние. Но это будет потом, а пока мы знакомимся с нашей хозяйкой, с её очень симпатичным му-жем и всей коммунальной квартирой. В квартире жили три семьи. Рядом с нашими стариками в двух комнатах располагались две сестры и муж одной из них. У супругов был сын, я его никогда не видела, он, кажется, был в армии в то время. Входная дверь всей квартиры вела в просторную прихожую, вернее, она была бы просторной, если бы не была заставлена большими вешалками и лестницей в углу возле самого входа. Из прихожей было два входа в перечисленные квартиры, ещё одна дверь ве-ла в маленькую комнату, она принадлежала родителям наших друзей. Но о ней я расскажу чуть позднее. Справа от входной двери - вход на кухню, из неё в третью квартиру. Там жила семья Некрасовых, глава семьи - бабушка, её сын - водитель такси, его жена - проводник на железной дороге и двое сыновей. Маленькому Жене было 3 или 4 года, он всегда был одет в зеленоватые курточки, похожие на малень-кие кителя, и постоянно капризничал, выражая своё недовольство очень писклявым, почти комариным голосом. Он был бледен и худ. Зато Славик, так звали старшего мальчика, был похож на румяный улыбающийся пончик. Он был на два-три класса младше меня, но мы - невольные узники коммунальной квартиры - были хорошими друзьями. В огромной общей прихожей, несмотря на захламленность вешалками, обувью, верхней одеждой, зонтами, оставалось много места для игры в прятки и про-сто, чтобы устроить засаду. Обычно это Славик, изображая тигра или барса, выска-кивал из укромного места и прыгал на свою жертву. Жертвой чаще была я или кто-то из моих подруг одноклассниц. Игры наши создавали шум, и Славика звали на кухню или в их комнату. Как могли жить пятеро в одной комнате, известно только жильцам коммунальных квартир. Комната семьи Славика разделялась на две половины. Воз-ле самой входной двери стоял круглый стол, слева за ним большой диван. На нём днём сидели за столом, а ночью спала бабушка. Большая ширма отделяла осталь-ную часть комнаты с большим окном и балконом. Правая часть комнаты была занята буфетом, шкафом, креслом. Ходить по комнате - это лавировать между предметами мебели. Свет обычно исходил от лампы под матерчатым абажуром, низко висевшим над столом. Бабушка Славика всегда сидела на своём диване и строго смотрела на всех сквозь сильно увеличивающие линзы. Несмотря на свой строгий вид, она ра-душно позволяла заходить к ней в комнату и говорила о своих не всегда сбывшихся надеждах на жизнь. Сын её прошёл все дороги войны за рулём и в мирное время ра-ботал таксистом. Невестка была постоянно в разъездах, работая проводником. Я помню, как она появлялась в чёрной суконной шинели и, сняв её, постоянно была в форме железнодорожника. Просто она много работала и редко была дома, поэтому вся семья держалась на бабушке.
Повседневные будни, всякие мелочи жизни не были приятными для жильцов этой коммунальной квартиры. Поражало наличие трёх лампочек во всех местах об-щего пользования: в прихожей, на кухне, в туалете. Каждый, выходя из своей комна-ты, зажигал свою лампочку, и если вы забыли зажечь свою, то рисковали очутиться в темноте: когда ваш сосед покидал кухню или прихожую, он или она выключали свою лампочку. Да, в то трудное послевоенное время они все жили очень обособленно и не всегда сердечны были их отношения. Но прошли годы, и, посещая маминых дру-зей, я заметила огромную перемену: их отношения были очень тёплые, почти родст-венные, очень внимательные, даже заботливые.
И всё-таки я с благодарностью вспоминаю очень скромных и тихих, незамет-ных женщин - сестёр Тиходеевых, они мне давали читать книги из своей библиотеки. Читала я очень быстро и часто приходила к ним поменять книжку. Сестры Тиходеевы были очень худые, жили скромно, но очень часто пекли очень красивые пирожные, и всегда только три штучки. Я не видела, как они делали их, но на столике возле их га-зовой плиты на тарелочке лежали три искусно украшенных кремом пирожных, и по-том они уносили их в свои комнаты. Очень скромно жили эти люди, но с большим достоинством.
Некрасовы, семья Славика, жили проще, сытнее, наверное. Тётя Маруся, Славикина мама, жарила, парила, варила всё в больших количествах. Я её и сейчас вижу возле окна между своим столиком и плитой, а вокруг - горы посуды, кастрюль и сковородок. У тёти Маруси полное лицо, круглое, очень аккуратненький маленький носик, красивые улыбающиеся глаза, розовые щёки, тёмные короткие волосы. Она была очень привлекательная женщина.
Левый угол кухни возле второго окна был в распоряжении наших стариков, а значит, и моя мама готовила здесь нам еду. К сожалению, мама очень часто варила макароны, чтобы сократить время, затраченное на возню на кухне, а это вызывало наше с отцом большое неудовольствие. Эти макароны тоже сыграли неблагоприят-ную роль в развале маминого брака. Да, на фоне многочисленных блюд, которые го-товила тётя отца, мамины обеды были более чем скромны, но сытны, вкусны, хотя и однообразны. Маме очень не хотелось тратить много времени на кухню, когда нам повезло пожить в таком замечательном городе Ленинграде, она стремилась показать мне как можно больше в этом городе чудес. Мама водила меня в Мариинский театр оперы и балета (тогда его называли Кировским) на спектакли балетов “Лебединое озеро”, “Спящая красавица”, “Али Батыр”, “Щелкунчик”. Раза два у нас были места в “Царской ложе”. Мы посещали многие музеи, бродили пешком по набережным, про-спектам, паркам и садам. Ездили в пригородные парки, где дворцы и фонтаны ещё не были восстановлены.
Наши старики
Это была очень дружная пара. Семён Аркадьевич был чуть выше среднего роста, с прямой осанкой, приятными чертами лица. Седые, волнистые волосы, зачё-санные на косой пробор, приветливая улыбка сначала освещалась тёплым блеском голубых глаз, чуть прищуренных, и затем подтверждалась сдержанным движением губ. Он не работал уже, но помогал жене, а она продавала газированную воду и пиво в бане. Семён Аркадьевич довольно часто снимался в массовках на киностудии Ленфильма. Он без тени хвастовства, но с удовольствием и гордостью рассказывал, когда и в каких фильмах он снимался. У него даже были слова в каком-то из филь-мов, а может быть, и не в одном. Но дома он умел быть незаметным, часто сидел за столом и при свете люстры читал газеты. Он ни разу не сделал мне ни одного заме-чания. Я и сейчас вижу его чуть наклонённую голову с волной серебристой седины, он читает, но вот, подняв голову, улыбается весело и приветливо. Софья Сергеевна была совсем другого склада. Очень худая и сгорбленная фигура бесшумно движется по паркету, но в некоторых местах плитки паркета рассохлись и скрипят, она подни-мает с пола любую соринку, почти не заметную для глаз. Ничто не ускользает от её пристального взгляда, всё должно быть на своём месте, всё должно быть в идеаль-ном порядке. Она ворчит на мужа, но больше всех достаётся мне, а я зову её Софик Сергеевна. Маму это забавляет, но я в где-то в глубине подсознания понимаю, как трудно пришлось в жизни этой когда-то полной и высокой женщине. С ужасом слу-шаю её рассказы о страшных днях блокады, но детский ум не склонен запоминать чужие впечатления, свои он держит цепко, чужие - нет. Потом многие факты пере-плелись с прочитанным в книгах, увиденным в фильмах и рассказанным другими пе-режившими блокаду. Но я помню:
- Во дворе лежали мёртвые люди, сложенные, как поленницы дров. Я зами-рала от ужаса и смотрела на маленький дворик, видный из нашего окна. Это тот же двор. Жуткая картина возникла в воображении... и не надо спрашивать, почему дети терялись.
Но от печальных мыслей меня отвлекает приход, вернее, “прискок” Славика. Он зовёт меня покататься на коньках по укатанной дорожке вокруг собора напротив нашего дома. Это не одобрялось служителями церкви, и нас просто прогоняли из церковного двора. Но чаще всего мы успевали покататься там, а потом шли на со-седнюю улицу. Движение машин было небольшим, снег был чище и не таял так на тротуарах, так как отопление было в основном печным. Дворники, очищая тротуары, сбрасывали снег на газоны, и там высились довольно чистые снежные барьеры. На соседней улице был целый квартал с просторными площадками вокруг домов, там мы катались на лыжах.
Но это уже зимой, а мы вернёмся к описанию Софьи Сергеевны. Седые воло-сы её были коротко подстрижены. Худощавость лица подчёркивала морщины, под-жатые губы на вечно недовольном лице. “Нет, старость нас не украшает!” - могла бы она и сама сказать о своей внешности. Но я никогда не помню её праздно сидящей, она всегда была в движении, всегда что-то делала (не забывая поднять очередную пылинку на паркетном полу). На мраморном подоконнике окна всегда стояли две ка-стрюли, одна с супом, другая с каким-нибудь вторым блюдом, и большая фарфоро-вая супница с киселём или компотом. Таков был их обязательный обед, и готовилось всё это на два дня. Однажды мне довелось попробовать все три блюда. Родителей моих не было дома до самого вечера, и мама попросила Софью Сергеевну накор-мить меня обедом. Мне была очень приятна забота этой женщины, как она мне по-дала тарелку борща, рис с фрикадельками и чашечку клюквенного киселя.
Слева от окна была дверь в маленькую комнату, эта дверь была закрыта на ключ, а в комнату входили из прихожей. Наши знакомые по Порт-Артуру рассчитыва-ли, что их родители устроят нас в этой комнате, но она была занята женщиной и её дочерью - студенткой библиотечного института. Как звали женщину, я не помню, но девушку звали Сонечкой, она была очень миловидной и умной девушкой. Мама и Сонечка часто говорили о разных вещах, не очень интересовавших меня в то время: о жизни поэтов и их стихах. Мне же Сонечка подсказывала, как пишется то или иное слово, какой знак препинания поставить в предложении. Однажды Сонечке на день рождения подарили особый крючок для поднятия спустившейся петли капронового чулка. Сонечка показывала мне результат своей работы. Я понимала, какую эконо-мию денег даёт Сонечке этот крючок, но капроновые чулки я тогда не носила, и тем более не могла знать, что лет через пять мне придётся делать эту же работу. Итак, маленькая комната была занята, и мы остались жить вместе со стариками в одной большой комнате. Мама начала распаковывать вещи, но первым делом надо было устроить меня в школу.
Школа в переулке Басков
Ближайшая школа была рядом. Она была в переулке Басков. Наш дом был на улице Рылеева, надо было пройти несколько домов до улицы Маяковского и свер-нуть направо, пройти один короткий квартал мимо полуподвальных контор, в окнах которых рано утром горели яркие лампы дневного света, до переулка Басков и пе-рейти эту улицу Маяковского, школа была почти на углу, но за ней был тупик. Школа была небольшой, это была раньше гимназия, известная тем, что в ней училась Н.К. Крупская. Большой портрет висел в вестибюле. В шестидесятые годы в этом здании разместилось ПТУ, в конце столетия это здание стало известно тем, что президент Владимир Путин учился здесь в начальных и средних классах. Теперь мало кто вспоминает о Крупской, и, возможно, это здание будет вторично забыто, но это зави-сит от заслуг президента Путина.
Вернёмся к школе. Большие массивные двери - признак старины - вели в вес-тибюль с колоннами, направо окно раздевалки: лицами и руками дежурных учеников она приглашала сдать верхнюю одежду и мешочек с ботами или галошами, столь привычными в то время. Получив железный номерок, мы шли по лестнице, где были установлены под перилами горшки с цветами. На каждом этаже по обе стороны ле-стницы располагались небольшие, но просторные залы с двумя-тремя классами, на стенах картины разных художников в бронзовых рамках, на полу - хорошо натёртый паркет. На втором этаже кабинет врача, с другой стороны - кабинет директора. На одном из этажей - библиотека; спортзал на первом этаже, а вот ни столовой, ни бу-фета я не помню. Многие приносили в портфеле свои завтраки, свёрточки с бутер-бродами, яблоки, кое-кто бегал домой на большой перемене, потом я знала, что большинство моих одноклассниц жили просто в соседних со школой домах. Школа, как и большинство современных школ, работала в две смены, поэтому не задержи-вались мы после уроков и шли домой, а дома меня ждала мама. Это было очень ко-роткое время, когда мама не работала, потом, в последующие годы я забуду, что это значит, когда мама дома, как приятно, когда тебя ждут с разогретым обедом и вы-слушивают твои рассказы об интересном уроке истории, радуются пятёрке и пред-стоящей экскурсии в Эрмитаж.
Но я опять забежала вперёд, а мне ещё предстоит сдать все анализы, как приехавшей из Китая. Мы с мамой пришли к школьному врачу, жёлто-бронзовые, прожившие почти пять лет на жарком солнце, а тут ноябрь, все молочно-белые в го-роде, потому что летом не могли выехать на дачу, да и неплотный загар северной столицы сошёл у многих на нет. Понятно, что я не сразу попала в класс. Но вот мама подвела меня к двери моего класса и ушла домой. Войдя в класс, я застыла с порт-фелем в руках возле двери. Слева от неё висела большая карта мира. Несколько девочек стояло у карты. Они по очереди брали друг у друга указку и показывали раз-ные города. Сначала они готовились к уроку географии, потом кто-то начал показы-вать, в каких городах они были, а были они, в основном, в европейской части, часто это были годы эвакуации. Вдруг я взяла решительно указку и сказала:
- А я приехала вот отсюда,- и показала кончиком указки на город Порт-Артур. Все сразу повернулись ко мне. Посыпались вопросы.
- Как ты оказалась там?
- Как тебя зовут?
Буквально через несколько м=инут я узнала, что есть ещё две девочки в классе из семей военных, чьи папы тоже приехали на годичные курсы при Военной Академии. Одна из них сидела одна на второй парте, тут прозвенел звонок, и я села с ней.
Это был удивительный класс, одни девочки - я попала в женскую школу. Во многих городах в то время школы были женские и мужские. Это было непривычно, некоторые девочки казались уменьшенными копиями взрослых. Так важно они разго-варивали, так не по-детски спокойны были их движения, они даже не показывали ни-какого проявления детской шалости. Учителя обращались с нами только на “Вы”. Ни крика, ни резких замечаний - спокойная деловая обстановка. На уроке можно было встать и постоять, подойти к другой девочке и взять линейку или резинку, но никто не нарушал тишину, никто не болтал о постороннем, доброжелательная атмосфера ца-рила на уроках. А на переменах происходило совершенно непонятное для меня дви-жение по кругу, строго по кругу, парами или по трое. По команде менялось направле-ние движения по кругу. Как мне хотелось порой сломать этот круг, выбежать из него, но я могла в лучшем случае прижаться к стенке класса и наблюдать за идущими по кругу. Девочки повторяли следующий урок, разговаривали друг с другом. Коричневые платья и чёрные фартуки, иногда коричневый материал был светлее или темнее, а фартуки были сатиновые, шерстяные или атласные. Пионерские галстуки были тоже у одних сатиновые с закручивающимися концами, у других из шёлка, красный цвет тоже был разного оттенка. Иногда под фартуком пестрела кофточка. Волосы в ос-новном были заплетены в косички. Ленты желательно были чёрного или коричневого цвета. Воротнички и манжеты на рукавах форменных платьев были из белого полот-на или шёлка, часто отделаны кружевами или из целого кружева. Это было красиво и очень гигиенично, так как менять их приходилось два или три раза в неделю. Окна класса выходили на внутренние дворики квартала. Стены домов со стороны дворов казались серыми и нагоняли на меня тоску по просторным сопкам Квантунского по-луострова и зелёным улицам Порт-Артура и Цзиньчжоу.
Проблема с английским языком
Однажды на большой перемене к нам пришли старшеклассники, их цель бы-ла помочь нам в английском языке. Старшие девочки проверяли у нас знание алфа-вита, мы писали разные буквы, но больше отвлекались на всякие мелочи. Старше-классники больше не приходили к нам. На уроках многие очень плохо отвечали, а трое, включая и меня, изучали язык только первый год, весь класс же изучал с третьего класса. Перед нами тремя встала задача догнать остальных, то есть пройти программу третьего, четвёртого и включиться в работу по учебнику для пятого клас-са. Я не помню, когда те двое присоединились к работе в классе, кажется, кто-то из них уехал раньше, но я догнала класс в начале четвёртой четверти. Заниматься с репетитором было очень дорого в столичном городе. Моя соседка по парте занима-лась с репетитором и рассказала мне, что один урок стоил тридцать рублей, и комна-ты у репетитора полны хрусталя и фарфора.
Одноклассницы
Перед моей мамой встала задача найти мне учителя, но выход из положения оказался рядом, в лице маленькой девочки, с чёрными волнистыми волосами, запле-тёнными в пушистые длинные косы. Круглая головка, тёмные с паволокой глаза, ма-ленький носик, спокойная манера говорить, плавные неторопливые движения, безу-пречное поведение и постоянная готовность ответить на любой вопрос учителя - та-кой была Галка Меерзон в то далёкое время. Мне сразу понравилась эта милая и очень доброжелательная девочка. Она как-то подошла ко мне и спокойно произнес-ла, чуть растягивая слова:
- Мама сказала, ты можешь приходить к нам, она поможет тебе изучать анг-лийский.
И я стала приходить к ним раза два или три в неделю. Жила Галка почти на-против школы, но вход в дом был с улицы Маяковского. Я поднималась на третий этаж, иногда пользовалась старинным лифтом, кабинка которого была сплошь отде-лана медными украшениями. На втором этаже располагалась сберкасса. Потом Гал-кина мама работала в этой сберкассе. Они тоже жили в коммунальной квартире, у них было две изолированные комнаты. Рита Мироновна мне очень понравилась. Это была ещё очень молодая женщина с золотисто-каштановыми волосами, пухленькая, маленькая, излучающая доброту и спокойный, очень тактичный интерес к собеседни-ку. Она садила меня рядом с собой на мягкий диванчик, и мне было очень уютно си-деть рядом с ней. На ней был обычно какой-нибудь шёлковой халатик, ножки плотно обтянуты капроновыми чулочками, и маленькие кожаные тапочки с опушкой из мягко-го меха. Мы очень быстро стали продвигаться по красочному учебнику для третьего класса. Закончилась вторая четверть, и мы приступили к учебнику для четвёртого, это уже был чёрно-белый учебник, за ним такой же масти для пятого. Иногда я не приходила на урок или не выполняла упражнения дома и начинала “читать с листа”, и Рита Мироновна звонила моей маме. Она не жаловалась, а просто говорила, что мне очень надо заниматься усерднее, так как мне больше, чем другим, это может пригодиться в жизни. Говорила маме о моей сообразительности, в общем, очень хо-рошо говорила обо мне. Конечно, мама передавала мне её слова, и мне просто хо-телось идти к этой, ставшей для меня совсем не чужой, женщине, и я какое-то время старательно выполняла все упражнения. Признаюсь, потом я снова ленилась, но все дальнейшие отношения с этим предметом, с учителями, преподававшими его, в кон-це концов, выбор профессии явились следствием тех занятий с милой Ритой Миро-новной. И я ей очень благодарна и буду помнить эту женщину всю мою жизнь. Любые попытки моей мамы как-то отблагодарить Риту Мироновну за её труд и заботу об мне встречали очень вежливый, но решительный отказ. Единственным, что она приняла от мамы на память, была дорожка из серого льняного полотна с рисунком, вышитым гладью нитками мулине. Это были разноцветные анютины глазки. Похожая дорожка есть и у меня. А та дорожка, подарок 1952 года, неожиданно для меня лежала на Галкиной вязальной машине много лет спустя в доме на Зелёной улице в маленьком городке Парамус недалеко от Нью-Йорка. Не скрою, это было очень трогательно для меня. Но это произошло потом, а тогда я думала, что закончит отец годичные курсы при Военной академии, я уеду и не увижу ни Галку, ни её маму больше никогда. У Галки были свои подруги в классе. Это были две отличницы: хрупкая Таня Иванова с прекрасным голосом и вечно перевязанным горлом, так как постоянно болела анги-ной, и Люся Марченко с замечательными русыми косами. Галка ещё была очень дружна со своими двоюродными сёстрами. Но на свой день рождения она меня тоже пригласила. Я помню, что мама дала мне китайский альбом и я подарила его Галке. Летом после пятого класса Галка жила на даче в Сестрорецке, а я в этом же Сестро-рецке провела все три смены в пионерском лагере от Военной академии. Моя мама работала воспитателем в моём отряде, и я могла иногда уходить из лагеря к Галке. Сохранилась фотография, сделанная Галкиным папой. На ней в первом ряду Галка в очаровательном лёгком платье с оборочками, Валя Полещук, рядом я в своей люби-мой матроске, во втором ряду Галка Муха и Галка Козлова, все девочки из нашего класса. Они тоже проводили лето на даче.
Мы все вместе ходили на реку Сестра купаться. В лес мы боялись ходить, в пятидесятые годы ещё могли быть мины, были даже запретные зоны по берегу Фин-ского залива, поэтому мы шли окружным путём по гладкой асфальтированной доро-ге. Кто-то нам сказал, что эту дорогу проложили пленные немцы. Это было похоже на правду, так как я в детстве в других местах никогда не видела такого гладкого и ров-ного асфальта. Река Сестра была совсем не широкой и плавно текла, окружённая пушистыми берегами, заросшими низкими ивами и сочной травой. В траве мелькали тёмно-голубые колокольчики, странно, но я только на картинках встречала потом по-хожие классические колокольчики. Это о них в начальной школе учили такие пре-красные строки: “Колокольчики мои, цветики степные, что глядите на меня, тёмно-голубые?” Все другие были темнее или с лиловым оттенком, и их стебельки повыше с более узкими головками-колокольцами. Мы ещё вернёмся к моей милой подружке Галке Меерзон и к жизни в пионерском лагере, но сейчас я возвращаюсь к школе и к другим одноклассникам.
В доме рядом жили Галка Мухина и Алла Архипова. У Аллы тоже было часто перевязано горло, она болела ангиной, как и многие в сыром климате, поэтому она редко выходила из дома. На соседней улице жили две отличницы Люся Синицына и Валя Полещук. Там были дома для семей военных. На этой же улице был и дом Гал-ки Козловой. Их дома не так теснились к тротуару, поэтому возле них было больше снега. Мы все катались там на лыжах.
Туристический кружок
С двумя Галками я ездила вместе на лыжную базу на зимних каникулах. Они как-то сказали, что записались в туристический кружок при Доме пионеров Дзержин-ского района. Это потом этот Дом пионеров переехал в соседний дом на улице Ры-леева, а тогда он находился далековато от наших домов, где-то в районе Эрмитажа. Мы ходили туда всегда пешком через многие проходные дворы, однажды на обрат-ном пути шли по льду Фонтанки. Лёд был тёмный и страшно прогибался, но всё обошлось. Вёл занятия пожилой (нам так тогда казалось) мужчина. Помню, он не-сколько раз звонил к нам домой, когда я пропускала занятия. С этим кружком мы ез-дили в песчаные пещеры в Саблино, там меня поразил очень белый песок, навер-ное, такого белого песка я потом никогда не видала. Мы приехали на электричке и потом с рюкзаками шли долго пешком. Было очень интересно чувствовать себя тури-стом, частичкой большого (как тогда казалось) похода. Но больше всего запомнились зимние каникулы на лыжной базе. Я не помню, как мы собирались, и не знаю, давали ли лыжи другим участникам поездки, но помню, что я брала свои лыжи, крепления к которым пристраивала моя мама. Я была очень маленького, роста и лыжи у меня были короче, чем у других. В кружке нам объяснили, как сделать очень надёжные крепления из аптечной трубки. Дня два я ждала, когда мой папа поставит крепления, но он не любил ручной труд, и маме пришлось сделать всё самой.
Мои лыжи держались замечательно, не спадали с ног на крутых горках, а, ес-ли и случалось падать, не травмировали суставы ног, при необходимости легко сни-мались. Мы опять доехали до места на электричке, затем, нагруженные рюкзаками, пошли на лыжах. Идти было довольно трудно, наша колонна сильно растянулась. Казалось, конца не будет этому пути. Темнеет рано зимой в Ленинградской области. Спасал ослепительно белый снег, он ещё долго подсвечивал нам проложенную впе-реди идущими лыжню. Наш путь то проходил вдоль дороги, то через лес. Несколько старших ребят ушли вперёд. Скоро часть из них вернулась уже без рюкзаков. Взяв у самых уставших рюкзаки, они снова ушли вперёд, пообещав нам скорое прибытие на место. Уже было совсем темно, когда мы пришли в избушку. Кажется, нам дали горя-чего какао и хлеб с маслом, и мы улеглись на деревянные полати на сено, покрытое одеялами.
Я почти не помню эту избушку, так как мы всё время проводили на горке, что была неподалёку, или ходили по лесу и совершали несколько раз в день тот переход до станции, и он совсем не казался нам длинным и трудным, как в тот первый день. Вокруг снег был такой белый, и после пребывания снаружи в яркий зимний день в избушке казалось темно, неудивительно, что она мало запомнилась. Кругом без-молвно стояли огромные мохнатые ели. Их ветви гнулись под тяжестью снега. Заде-нешь палкой такую зелёную с белым наплывом лапу - и снежная пыль осыплет и те-бя, и рядом идущего с головы до ног. И не беда, что попадёт за шиворот и лицо ста-нет мокрым от снега. Это были замечательные дни. Раза два мы дежурили ночью, чистили картошку на весь отряд. Возле горящей печки сидели полукругом и расска-зывали всякие небылицы.
В город мы также вернулись на электричке, до которой дошли на лыжах уди-вительно быстро. Домой доехали на трамвае. После этой поездки я очень сдружи-лась с Галкой Мухиной. Моя мама иногда брала нас обеих в поездки в пригороды Ленинграда. Одна поездка запомнилась мне особенно. Мы оказались на Кировских островах. Шёл 52 год, и строительства стадиона там ещё не было и в помине. Там был обширный уголок живой природы. Наступала весна, но в городе она была мало заметна. К нашему восторгу, на островах вокруг нас росла нежно-зелёная молодая травка. Мы обезумели от радости, бросились к этой живой травке, мы её нюхали, прижимали к лицу, даже жевали эти нежные ростки. И, признаться, съели порядком этих живых витаминов. Мама боялась за наши желудки, но ничего с нами не случи-лось. Галка, Галка, мне много лет так хотелось всегда увидеть тебя. Мы встретились спустя 13 лет. Я работала в школе под Ленинградом. Мой класс получил задание на-вестить двух пожилых людей, участников войны. Они жили в Галкином доме! С бью-щимся сердцем я постучала в дверь, мне открыла дверь Галка, она, конечно, меня не узнала, да и мне трудно было узнать в этой девушке с обесцвеченными волосами и прокуренной внешностью мою подружку. Она слушала мои сбивчивые объяснения, и вдруг глаза её потеплели, она бросилась мне на шею. Я чувствовала себя виноватой перед ней. За то, что у меня был внимательный муж, маленький сын, хорошо опла-чиваемая работа по тем временам. Встреча наша не была долгой, мне надо было возвращаться к моим ученикам, я обещала Галке заехать к ней, но так никогда не выбралась...
Кроме этих близких мне подруг, в классе были настоящие барышни, вот их имён я совершенно не помню. Они находили любой предлог, чтобы вечерами неспе-ша пройти по Литейному проспекту, свернуть на Невский и прогуляться при свете уличных фонарей и ярком мерцании реклам и неоновых трубок в названиях магази-нов и кафе. Однажды и мне случилось попасть в их компанию. А случилось так, что мы стали следить за женщиной-уборщицей, которая убирала наш и соседние классы, а также и зал возле наших классов. Справа от нашего класса находилась сцена, ме-жду деревянными досками подмостков сцены были два отверстия. Кто-то заметил подозрительное внимание уборщицы к закоулкам сцены. Почему девочкам-пятиклассницам пришла в голову мысль о шпионке в школе, трудно сказать. Не ус-пели мы тогда начитаться ещё об обезвреживании “врагов народа”, да и фильмы то-гда были либо про войну Отечественную, либо про Гражданскую. О шпионах и “вра-гах народа” фильмы мы увидим позднее.
Большое внимание приковано было к четырём сериям фильма “Тарзан”. Лю-бимые игры были изображать Тарзана, качаться на ветках деревьев и кричать по-тарзаньи. Но это будет летом после пятого класса, а теперь поздняя осень, затем начало зимы, и мы следим за “шпионкой”. Не обращая внимания на пыль, мы извле-каем горы бумаги из-под сцены, ищем её “записки-донесения”. Сейчас мне понятно, что кто-то принёс это настроение ловить шпионов из своей или соседней коммуналь-ной квартиры, как и то, что просто нерадивая уборщица, не желая выносить мусор, бросала бумаги, щедро оставляемые нами, школярами, под сцену. Но тогда, взвол-нованные общими подозрениями, мы и не заметили, как одна из “барышень”, не же-лая идти одна на Невский в универмаг “Пассаж”, а ей надо было забрать из ремонта шариковую ручку, придумала что-то вроде возможности последить за нашей “шпион-кой” на углу Литейного и Невского. Шариковые ручки тогда, в начале пятидесятых, ненадолго вошли в наш быт, но быстро уступили место наливным ручкам, так как были ненадёжными, да и писать ими не поощрялось. Окончательно они утвердились значительно позже. Но вернёмся к нашему рассказу. В то время я ещё ни разу не хо-дила одна так далеко от дома, да ещё вечером, когда все повороты с Литейного ка-зались одинаковыми. Мне стало очень быстро скучно слушать их разговоры о лосьо-нах, кремах и прочих совершенно мне ненужных в то время вещах, и, завидев толпу в “Пассаже”, мне нестерпимо захотелось домой, где гораздо было интереснее почи-тать очередную книжку Рыбакова “Зелёные цепочки”, “Зелёная Стрела”, “Кортик” или просмотреть ленинградскую пионерскую газету “Ленинские Искры”. И я пошла домой. Я перешла через лязгавшие трамвайные пути Литейного проспекта и пошла к улице Пестеля. По пути мне надо было преодолеть трамвайные пути на пересечении Ли-тейного с улицами Жуковского и Некрасова. Бесконечно долог казался мне мой путь, но вот знакомые огоньки неоновых трубок на вывеске “Кафе “Рыбное”, и следующая улица Пестеля. Знакомый Собор, как светлый маяк, подтвердил - я дома.
С той школьной сценой связан ещё один эпизод в моём коротком пребывании в Ленинградской школе на Басковом переулке. С соседкой по парте мы принимаем участие в концерте по случаю какого-то праздника. В то время в школах, как и в Со-ветских школах Порт-Артура и Цзиньчжоу, номера для выступления мы готовили или сами, или с помощью старшеклассниц. Вот мы и подготовили импровизированную балетную сценку. Моя соседка исполняла роль принцессы в марлевом платье, а я - принца. Мама сделала мне блузон из японской шёлковой трикотажной мужской ру-башки, низ рукавов скрепила защипками, получилось довольно красиво, но от волне-ния перед выступлением я как-то вывернула эти “манжеты” и не могла просунуть в них руки. Моя подружка не стала долго ждать и разодрала эти “защипки”. Рукава ме-шали мне, но сценка не удалась и по другим причинам, да ещё мама была очень не-довольна, увидев порванные рукава...
Мои учителя
В зале напротив нашего класса проходили и пионерские сборы, интересно, что вынос знамени осуществлялся под звуки пианино, стоящего на сцене. Какая-то дама играла бодрые аккорды. А вот уроков пения я не помню в этой школе, зато помню уроки кройки и шитья. У меня не сложились отношения с преподавательни-цей, я наотрез отказалась выполнять её задания, так как уроки были дополнитель-ные и оценки не выставлялись в классный журнал. Что явилось причиной моего бун-та, моего нежелания заниматься очень полезными для любой девочки делами, труд-но объяснить. Наверное, слишком много было обязательного и безоговорочного в школьной жизни и жизни ребёнка в коммунальной квартире, да ещё в комнате с хо-зяевами-стариками, и пружине моего характера необходимо было выпрямляться.
Со всеми другими учителями у меня было не только взаимное уважение, но и сердечность. Я просто обожала учительницу истории Розу Марковну, она так инте-ресно рассказывала о Древнем мире, водила нас на экскурсию в Эрмитаж. Это она сказала в начале первой четверти шестого класса мне слова, которые помню до сих пор: “Я сама к ней спущусь, она заслужила это.” Я пришла последний раз в школу на Басков переулке проститься с учителями и своими одноклассницами. Папа закончил курсы и был направлен в Куйбышев (бывший и теперешний город Самара). Я попро-щалась со всеми, но не нашла Розу Марковну, на лестнице было немало школьниц, поднимающихся на уроки во вторую смену, но кое-кто из первой смены шёл в обрат-ную сторону. Среди этого всеобщего оживления послышались голоса моих одно-классников: “Вера, Вера, вот Роза Марковна, попрощайся с нею!” И вот тогда она сказала те слова, я застыла на месте, потом радостно пошла ей навстречу.
С трепетом и благоговением выполняла все требования учительницы мате-матики. Какая она была требовательная, мне просто было страшно и стыдно подать ей небрежную работу. Моё уважение к ней возросло после одного случая. Мы с ма-мой проспали утром и я опоздала на первый урок, а это был урок математики. Нежи-вая от страха и от стыда от своего опоздания - не пойти на урок, пропустить его и явиться на второй - об этом даже и мысли не было, это было просто невозможно, - я постучалась в дверь и вошла в класс, голова опущена, взор устремлён на деревян-ные плитки паркета на полу. Слышу её вопрос: “Почему Вы опоздали?” Молчу. Во-прос повторяется: “Почему Вы опоздали? Какая у вас причина?” Продолжаю мол-чать, не поднимая глаз. “Ну должна же быть какая-нибудь причина?”
Я с трудом выдавила из себя:
- Нет у меня причины. Я про-проспала.
И вдруг слышу удивительные и неожиданные слова:
- Это уважительная причина. Садитесь, пожалуйста, на своё место.
Ну, как было не уважать такого человека, невозможно было не стараться за-ниматься математикой ещё усерднее. И, конечно, я не помню больше другого случая опоздания на урок в школу.
Ботанику вела директор школы, я помню, кабинет ботаники располагался возле её личного кабинета на третьем этаже и мы часто стояли на лестнице перед дверью закрытого кабинета и не шумели, директор была в своём кабинете рядом. Предмет был очень скучен для меня, но приходилось добросовестно не только учить эти нудные слова о тычинках и пестиках, о чашелистиках и прочих частях бессловес-ных растений, но и зарисовывать их в тетради. Я никогда не понимала пользу срисо-вывания рисунков из книги, всё равно, как переписывать готовые решённые приме-ры. Но оспаривать эти задания не приходилось - директор, по всякому поводу можно было попасть в её кабинет. Я однажды попала, наверняка, за какую-то чепуху, так как совершенно не помню причину. Наверное, слишком резво бежала вприпрыжку по ле-стнице. Не помню ни страха, ни робости, а только неприятное чувство при виде запи-си в дневнике красными чернилами. Но в глубине души я понимала: благодаря ди-ректору обстановка в школе была спокойная и доброжелательная.
Меньше полутора лет проучилась я в той школе, но именно она дала мне пример уважения и доброты к личности маленького человека, ученика школы. Ду-маю, мне потом это удалось пронести через все годы работы учителем в школе.
Классный руководитель Нина Архиповна была очень простой, немолодой, а, может быть, просто усталой женщиной. Помню, на шее она постоянно носила круп-ные янтарные бусы. У неё был хриплый голос, вела она географию. Часто вызывала двух-трёх девочек к доске. Разделив доску на равные части, мы должны были напи-сать все реки или озёра, горные хребты или проливы заданного участка на карте ми-ра. Мне нравилось без запинки выдать все нужные названия, и дома я очень любила разглядывать карту, искать знакомые названия и запоминать неизвестные. Знаю, что нашей классной приходилось решать многие вопросы из жизни класса, ставить во-просы о помощи нуждающимся девочкам, тем, у кого не было папы или в семье было несколько детей. И, наверное, у неё были свои личные жизненные проблемы, о кото-рых мы не имели никакого понятия. Несомненно, это была очень добрая женщина, довольно крупного телосложения, на лице у неё было не много морщин, но они были глубоко прорезаны. Тогда ещё не было программы “всеобуча” и родители сдавали деньги кому-нибудь из родительского комитета, и те покупали нужные вещи для на-ших одноклассниц. Мы, дети, не очень-то вникали в эти дела, и я совершенно не помню подробности, но одна девочка жила недалеко от нас, и мы с ней иногда ходи-ли домой вместе. Ни имени, ни фамилии её я не запомнила, хотя, кажется, её звали так же, как и меня: Вера. Она была выше ростом и очень худая, с бледным лицом и тонкой шеей, вылинявшая форма из простого материала висела на ней, как на ве-шалке. Она часто пропускала занятия из-за болезни сердца. Одну комнату они сда-вали квартирантам, на которых она постоянно жаловалась. То их ребёнок порвал и запачкал обои, то сжигали они слишком много дров в печке в своей комнате, а пла-тили всего 50 рублей в месяц. Я запомнила это, потому что мои родители платили 200 рублей за комнату, в которой мы жили вместе с хозяевами. Эту же цифру я не могла не знать - Софья Сергеевна частенько ворчала, подбирая только ей заметную пылинку на паркете: “Такую комнату где ещё найдёте за 200 рублей”. Наверное, шум от возни со Славиком, наши прыжки, подражание артистам балета, да ещё возле её старинного зеркала, вызывали её недовольство.
Но всё когда-нибудь кончается, вот и закончилась зима с её снежными барь-ерами по краям тротуаров, с катанием на коньках вокруг церкви, с настоящей ёлкой, а не с туей на Новый год, ёлочными игрушками, такими разными, купленными в мага-зине Гостиного двора. Эти игрушки потом хранились много лет. Среди них были раз-ноцветные стеклянные бусы, большая звезда, составленная из крупных бус, среди других стеклянных игрушек были малиновый самовар, шары с рисунками, прожекто-ры, рыбки, сосульки. Игрушек было немало, но их всё равно не хватало на всю ёлку, и потому мы по-прежнему вешали на ёлку самодельные игрушки. А под ёлкой на этот раз был замечательный подарок: большая лакированная коробка с акварельными красками и шёлковый, а не сатиновый алый пионерский галстук, концы которого не скручивались в трубочки.
В конце зимы я заболела ангиной. Я лежала на маминой кровати, а на табу-ретке, накрытой салфеткой, стояли очень вкусные вещи. Мама всегда баловала ме-ня, когда я болела. Она не любила лекарства и считала, что полезнее всего фрукты, особенно виноград и яблоки.
Кончилась зима, и с весной пришла забота о предстоящих экзаменах. В от-дельных общих тетрадях мы писали ответы на все экзаменационные билеты, прави-ла с примерами. Всё это надо было написать очень аккуратно. Я повторяла стихо-творения, Софья Сергеевна удивила меня, что помнила наизусть всё “Бородино” Лермонтова. Кстати, оно и досталось мне на экзамене. Экзамены сдав успешно, я получила в подарок первый в жизни свой собственный велосипед. Это был дамский велосипед. Купили его в ДЛТ (Дом ленинградской торговли), в отделе на первом эта-же. Мы долго его выбирали. Мне очень нравился подростковый велосипед “Орлёнок” с фарой впереди, с ручным тормозом, но в те военные и послевоенные годы всё по-купалось и всё делалось “на вырост”. Вот и решили купить мне полувзрослый дам-ский велосипед, с очень красивой сеточкой на крыле заднего колеса. Стоил он 726 рублей. “Орлёнок” стоил 500 рублей с небольшим. Хотя седло и опустили до отказа, я первое время плохо доставала до педалей, но это был всё же очень красивый ве-лосипед. Мы вели его с мамой по центральным улицам, затем возле Летнего Сада я смогла прокатиться на нём, по Литейному мы опять вели его. А на Рылеева я снова села в седло и прокатилась вокруг церкви. Потом я каталась на переулке Басков, где было затишье и почти не было машин. В то время машин было намного меньше, и я иногда совершала дальние поездки: по Набережной до Дворцового моста, через него до Васильевского острова, где у меня были новые друзья после лета в пионерском лагере. Но сначала мне пришлось на улице Чайковского получить настоящий номер на велосипед. Кажется, это “удовольствие” стоило мне 28 рублей и почти целый день, потраченный на получение длинной металлической пластинки, покрытой эма-лью. Было совершенно непонятно, как крепить номер на заднее крыло. Он нелепо смотрелся, широко выступая по обе стороны крыла, и дребезжал на ходу. И хорошо, что больше нигде не надо было получать новый номер и иметь головную боль, как прицепить его на велосипед.
Однажды, когда я, как обычно, каталась на переулке Басков, навстречу мне ехал на детском велосипеде мальчик чуть младше меня. На ходу он мне бросил гру-бое слово. Такие слова я слышала только в Китае и только от не совсем здоровых китайцев, нищих или от подростков, шатавшихся возле наших домов. Разумеется, я не знала, что они обозначают. Но мальчик произнёс их, значит, он тоже был в Китае, подумала я и - улыбнулась ему. Он ошалело посмотрел на меня и больше не гово-рил мне не слова. Он молча проезжал мимо, когда мы с ним встречались. Разницу между китайскими ругательствами и русским “разговорным” я узнала только в Благо-вещенске. А вообще, моя Родная Амурская область очень насыщена этим русским “разговорным”, это мне бросалось на слух, когда я в очередной раз возвращалась на свою малую Родину.
Да, я скучала тогда по просторным сопкам Квантунского полуострова, по бе-регу моря, по возможности с утра до вечера ходить свободно в любом направлении, на какое угодно расстояние и по жаркому южному солнцу. Здесь же, в Ленинграде, погода не баловала, часто моросил дождь, дома казались серыми и сам город очень неприветливым. Но всё же это были замечательные полтора года, а точнее, чуть больше года. Мы с мамой ходили в музеи, ездили в пригородные парки. В Царском селе знаменитый на весь мир Екатерининский дворец стоял в руинах. От него оста-вались только стены. Солнце заглядывало внутрь. Через пустые проломы окон вид-нелось небо. Голубая окраска штукатурки соперничала бы в цвете с ним, если бы не чёрные ожоги на стенах. Но парки действовали. Мы бродили по аллеям, любовались видом на озёра с кувшинками, на поляны, обрамлённые вековыми деревьями, из бе-седок, стоявших на живописных холмах, глядели на всё это великолепие и представ-ляли картины прошлых лет и курчавого мальчика-поэта, грустили вместе с ним у ста-туи девушки с разбитым кувшином. Мы побывали в парках Царского села (тогда оно называлось “Детское Село”) в разные времена года. Особенно парки красивы осе-нью, садовники прошлого столетия знали толк в подборе деревьев. Зелёнь хвойных деревьев служила оправой янтарю разных оттенков листьев берёз, осин, рыжеватых дубов, багряных, почти алых клёнов. В наше время большинство дворцов восстанов-лено и их парадные двери широко открыты для посетителей. Тогда же сердце девоч-ки-подростка сжималось от боли, от вида тех разрушенных стен, даже по развалинам которых можно было судить: это был, несомненно, более прекрасный дворец, чем Зимний Дворец в Петербурге.
Пионерский лагерь в Сестрорецке
После окончания пятого класса я поехала в пионерский лагерь от Военной академии, в которой на годичных курсах учился мой отец. Мама устроилась в этот лагерь воспитательницей. Я помню хождение по длинным коридорам академии, как мы стояли возле больших окон, но посещение самих кабинетов врачей не помню. Ла-герь располагался среди соснового бора. Три или четыре деревянных двухэтажных особняка стояли окружённые соснами, берёзами и даже туями, последние росли вдоль забора, они были тонкие, слабенькие, с редкой хвоей. Зато берёзы красова-лись во всей своей белоствольной красе с раскидистыми ветвями. У меня была лю-бимая берёза в дальнем углу лагерного парка. Нижние ветки были прочные и низко склонённые к земле. Достаточно было, держась за одну из них, подтянуться и рыв-ком подняться по стволу. Не всем это удавалось, но мне и некоторым друзьям-мальчишкам из моего отряда не стоило большого труда забраться на эту берёзу.
В двух особняках были комнаты, они же и служили спальнями для отрядов, в одном доме на нижнем этаже была столовая, она же служила и актовым залом, а на-верху - комнаты других отрядов. У воспитателей были свои маленькие комнаты, одна из таких принадлежала моей маме. Всю первую смену я была в отряде, но в начале второй смены я жила вместе с мамой, была свободна от отрядного распорядка дня. Вот тогда-то я чаще виделась со своими одноклассницами, но потом девочки из мое-го отряда уговорили меня снова вступить в отряд и жить вместе с ними в одной ком-нате. Как только я оказалась в отряде, мама не поощряла мои уходы за территорию лагеря. Надо сказать, что территория лагеря была просторной, на ней достаточно было зелени, можно было уютно сидеть на травке под соснами и слушать как вожа-тая читает нам или рассказывает забавные истории. Можно было прогуливаться по песчаным дорожкам, где на ярких плакатах загорелые пионеры обещали быть всегда готовыми к труду и защите своей страны. Особенно нравился мне плакат с изобра-жением молодого отца со своим сыном. Они оба демонстрировали свои мускулы, а наверху был призыв: “Будь готов к труду и обороне!”. Между двумя особняками была площадка, где дважды в день, утром и вечером, проходила пионерская линейка и раз в смену спортивные соревнования. На площадке была деревянная трибуна с флаг-штоком. С трибуны старшая пионервожатая отдавала приказ поднять или спустить флаг. Эти линейки потом прочно войдут в мою жизнь, я буду под звуки горна и бара-бана стараться чеканить шаг, но никогда на моей белой рубашке не будет больше одной красной полоски, кусочка картона, обтянутого красным материалам, и то это не будет знаком отличия командира звена, а только члена совета отряда. Почему и каким образом одни дети всегда оставались рядовыми? Другие же делали голово-кружительную карьеру. Их выбирали командирами звеньев, председателями советов отрядов, а самых избранных - председателями советов дружины. Вроде бы ничем особенным не отличаются от других, нет же, становятся избранниками и любимчика-ми взрослых, часто таких далёких и недоступных для остальной детворы - серых мышек.
У меня был друг в лагере Олег Голунов. Его избрали председателем совета дружины. Это был замечательный паренёк. Из всех мальчишек в лагере только он мог, так же, как я, легко забираться на ту берёзу в конце лагерного парка и свободно передвигаться по её веткам. Да, в 12 лет девочки часто не уступают мальчишкам ни в силе, ни в ловкости. Мы выполняли одинаковые упражнения на турнике, бросали гранату на одно расстояние, даже в прыжках в длину я не уступала Олегу, а вот в прыжках в высоту изрядно отставала. Да и потом мне никогда не удавалось взять высоту, даже в 90 см. Этой детской дружбе не суждено было продолжиться. Закон-чилась лагерная жизнь, начался учебный год в шестом классе, но закончились го-дичные курсы для наших отцов. Папа Олега получил назначение в Кишинев, мой - в Куйбышев на Волгу. Последний раз я видела Олега на лестнице нашего дома на улице Рылеева, он привёз мне новый учебник по алгебре Ларичева, я не могла ни взять в библиотеке, ни купить в книжном магазине, а у них в школе на Васильевском острове эти учебники продавались свободно. Олег взял адрес Галки Меерзон, обе-щал написать на её адрес, а она бы переслала мне его письмо. Но он так никогда не написал ей, наверно, потерял адрес во время переезда. Мне было искренне жаль. Как сложилась судьба Олега, я не знаю. У него была младшая сестрёнка. Однажды в Хабаровске я видела на железнодорожной платформе семью военного, они садились в другой поезд. С ними была девочка и юноша примерно моего возраста, он очень напомнил мне Олега, того мальчишку, отказывающегося от обеда, если мы ссори-лись, и так протестовавшего против моей стрижки под полубокс. Он говорил моей маме, своей воспитательнице: “Зачем волосы позволяете ей стричь?” А мне нрави-лось носить мальчуковые стрижки и быть очень похожим на мальчика. Но только че-рез два года у меня появится совсем другое отношение к своей внешности и изме-нится облик и поведение. Но в то лето далёкого 1952 года я носила тюбетейку, клет-чатые рубашки и короткие штанишки с резинками вокруг ног, что-то похожее на шор-тики-шаровары. В старых фильмах и киножурналах можно увидеть советских спорт-сменок в таких спортивных штанах. В школьном спортзале было обязательно носить их на уроках физкультуры. Я так расписывала своей маме “пышность” такой спортив-ной формы, что она купила материал и сшила мне такой ширины эту “форму”. Я сра-зу поняла, что это не то, но эти злополучные “короткие шаровары”, хотя и урезались не один раз, но продолжали оставаться такими широкими, что мешали мне не только в прыжках через “коня”. Всё оказалось очень простым - девочки покупали обыкновен-ные мужские трусы и только вставляли резинки, и спортивные трусики казались “пышными” и аккуратными.
В старых фильмах можно увидеть и тюбетейки на детских головах, да и не только на детских. Это был довольно удобный вид головного убора. Кстати, о голов-ных уборах: однажды весь лагерь отправился на экскурсию в Разлив, к месту, где Ленин жил в шалаше. Был очень жаркий день. Отряды растянулись длинной колон-ной по дороге. Потом стояли полукругом возле тех памятных мест и какой-то мужчи-на рассказывал очень долго и подробно о событиях тех революционных дней. Не-щадно палило солнце, пахло свежескошенной травой, прыгали кузнечики возле на-ших ног, так хотелось повернуться и упасть на траву, прикрыв рукой кузнечика, но мы стояли и слушали рассказ, переводя глаза с соломенного, в натуральную величину шалаша на гранитный памятник, воспроизводящий тот знаменитый первый шалаш и белую скульптуру вождя, сидящего на пеньке, другой пенёк служил ему письменным столом. Подобные скульптуры потом будут во многих учреждениях.
Перед тем как отправиться в обратный путь, нам разрешили побродить по лесу. Кому-то пришло в голову нарвать листьев папоротника и сделать из них шляпу. Скоро вся колонна шагала в таких зелёных конусах. Сначала это было здорово. Но потом кто-то сказал, что у него заболела голова. Не знаю, действительно ли это бы-ла головная боль, вызванная запахом от листьев папоротника, или всеобщая мни-тельность. Но все вокруг жаловались на головную боль. У меня тоже сильно болела голова. Мы побросали эти “шляпы”, но головы болели и когда мы вернулись в лагерь, и весь этот день до самого вечера. Утром всё забылось, но спустя много лет я помню эту вытянувшуюся по дороге колонну в зелёных шляпах-конусах, чувствую дурманя-щий запах от листьев папоротника.
Распорядок лагерной жизни почти не оставлял свободного времени, даже просто почитать книжку не всегда удавалось, поэтому после отбоя мы так не хотели выключать свет в палате. Воспитатель и вожатая были вынуждены несколько раз за-ходить к нам и выключать свет. Но мы их перехитрили. Может, сейчас кое-где в ста-рых домах сохранились такие чёрные переключатели, на их “задранные” в зазубри-нах носики очень удобно накидывалась тонкая верёвочка, другим концом привязан-ная к ручке двери. Понятно, мы читали спокойно в своих кроватях, завидев свет, вос-питатель или вожатая шли к нам, но открыв дверь, они сами гасили свет, и... в ком-нате всё было в образцовом порядке. Не сразу нас разоблачили, скорее всего, всё выплыло наружу после поломки “курносого” переключателя. Но моя мама перехит-рила нас, причём это злило только меня, но не других обитателей палаты. Она про-сто после отбоя задерживалась в наших палатах. У кого-то поправит одеяло, кому-то что-то расскажет, задаст вопрос, на который днём ей не ответят, а здесь шёпотом расскажут, кого-то погладит по головке, успокоит скучавшего по дому и... дети спо-койно засыпали. Мама, мама, я так сердилась на тебя за это, наверно, ревновала в какой-то мере, но не знала, что через много лет, принимая очередную смену маль-чишек в пионерском лагере возле быстрой реки Бурея, буду так же сидеть возле вих-растых головок, мечтающих ночью побежать на знакомые с прошлого года берега, делать вид, что ничего не знаю об их планах, а просто желаю им спокойной ночи. Ни один учебник педагогики меня этому не научил, только мамин пример.
Разница была лишь в том, что весь отряд мой был в одном длинном бараке и река Бурея была на протяжении всей лагерной смены рядом. Поэтому мне не просто приходилось помогать им уснуть, но и водить по этим соблазнительным берегам, и не раз и не два за смену, но почти каждый день, но и после этого я никогда не спала спокойно, особенно в первые дни лагерной смены.
Но вернёмся к нашему рассказу о лете 1952 года. Спортивные соревнования, сдачи нормативов на значки ГТО и БГТО, первые для ребят постарше, вторые для моего возраста. Иметь такой значок было очень заманчиво, носили их с гордостью. Почётно было и заработать значки ГСО и БГСО. В нашем лагере был кружок только по программе ГСО, но многим, в том числе и мне, удалось сдать экзамен на значок ГСО. Мы добросовестно учили весь необходимый материал, тренировались в нало-жении разных повязок. Это было совсем необязательно, даже принимали не всех желающих, поэтому мы ревностно выполняли все задания. Но когда уже в школе ввели обязательный курс (причём на БГТО - а это ступенью ниже и не признавали никаких ранее приобретённых значков), посещалась такая “обязаловка” с нежелани-ем и без интереса.
В лагере было ещё одно занятие для меня. В глубине парка находилась ма-ленькая конюшня, где была всего одна лошадь по имени Ария. Конюх, молодой сол-датик, но мне он казался очень взрослым дяденькой, говорил, что это не простая лошадь, она не всегда служила для хозяйственных нужд, раньше была настоящей скаковой лошадью, участвовала в конных скачках и побеждала в них. Он поучал: “Если хочешь, чтобы лошадь признавала тебя - заботься о ней, не только корми её, но чисть её каждый день”. Вот и орудовала я скребками, щётками, чесалками, чисти-ла и скоблила её шерсть, расчёсывала её гриву. В награду мне позволялось шагом ездить на ней, заходить в любое время, гладить и разговаривать с этой старой, но умной лошадью. Мне она казалась прежней скаковой лошадью. Пусть она была не-торопливой, а на теле выступали шишки от укусов насекомых, но шерсть её блестела и отливала тёмно-коричневым бархатом. Папа сфотографировал меня верхом на Арии дважды. Первый снимок был более естественный: я в своей привычной одежде, на втором я в юбке, белой блузке и в галстуке - парадная пионерская форма. Даже губу от огорчения прикусила.
Кроме похода в Разлив, нас возили в Репино. Усадьба художника была раз-рушена, остатки щебёнки на месте дома да клумбы с большими ромашками - вот и все впечатления. А ещё на машине мы ездили за грибами, не знаю, кому предназна-чались те грибы, но в машине стояли огромные коробки для добычи. В поисках гри-бов принимали участие рабочие лагеря, два или три свободных от смены воспитате-ля или вожатых и несколько детей. Меня взяла с собой моя мама.
Лес был заросшим папоротником и травой, местами попадались участки с влажным покровом прошлогодних листьев, и там было много грибов. Скоро коробки наполнились сыроежками, лисичками, подосиновиками с оранжевыми шляпками, подберёзовиками, шляпки которых были от светло-серых до тёмно-коричневых, и белыми грибами. Но мне почему-то попадались на глаза жёлтые и красные мухомо-ры. Я в первый раз в жизни видела в лесу, а не на картинке живые мухоморы. Они поражали меня своей яркостью и величиной. Я радовалась при виде очередного, удивительно красочного гриба-зонта, шумно выражая свой восторг. Мне и по сей день нравится заметить этот удивительный гриб и поискать, нет ли рядом ценного белого гриба. Если нет белых, то подосиновики обязательно порадуют яркостью сво-ей шляпки, величиной и крепостью.
Парк Дубки находился совсем недалеко от нашего лагеря. Говорили, сам Пётр Первый садил в нём молодые дубки. По тенистым аллеям вековых дубов мы шли к Финскому заливу. Справа от парка на песчаных дюнах росли сосны, их стволы были наклонны и ветки крон раскидисты, влезать на них было довольно просто, а вот тенью они не баловали. Зато в Дубках было где спрятаться и от солнца, и в игре в “прятки”. Река Сестра отделяла “дикую” часть от остального парка. Обычно мы про-сто своими отрядами располагались в каком-нибудь удобном месте, вожатая читала нам или разучивала с нами песни. Я же предпочитала тихонько улизнуть и бродить рядом по едва заметным тропинкам, место было влажное, даже болотистое, цвели дикие гиацинты, Венерины башмачки, краснели ягоды какого-то растения, похожего на паслён, с плодами ярко-красного цвета, удлинёнными и с просвечивающимися жёлтыми семечками. Они притягивали своим аппетитным видом, но оказались таки-ми горькими... Нам разрешали по команде заходить в мелкую тёплую воду Финского залива. Светлый песочек искрился под чистой водой, ни мусора, ни стекла, но вода почти пресная, и меня изредка пугают короткие, тёмные, плавно скользящие ленточ-ки - это пиявки. Не помню, чтобы к кому-нибудь прицепилась такая пиявка, но на неё неприятно смотреть, немного страшно, и мы убегаем в сторону. В мелкой воде весе-ло играть в догонялки, и мы быстро забываем о пиявках, да и долго находиться в во-де не позволяют лагерные правила.
Однажды сборная команда из разных отрядов пошла в поход в “дикую” часть парка. Мы прошли вброд в узком неглубоком месте, а вот возвращались в самом её устье. Это было довольно широкое место. Часть ребят пошли в обход, другие, обвя-зав одежду вокруг головы, отправились вплавь. Узел на моей голове едва держался, чтобы не утопить одежду, я быстрее заработала руками, но скоро выдохлась, так как в одной руке я держала свои сандалии. С противоположного берега ко мне на выруч-ку поспешил кто-то из мальчишек. Пыхтя от напряжения, я с трудом крикнула: “Возь-ми сандалии!” Но мой “спаситель” едва не утопил меня, он стал стаскивать с моей головы узел с одеждой. Я захлёбывалась, одежда намокла и в довершение ко всему мне пришлось бросить сандалии, это дало мне возможность сделать несколько взмахов руками и... ноги коснулись дна. В лагерь я возвращалась босиком.
Вот так прошло лето. Я ещё несколько раз увижусь с новыми друзьями по ла-герю, для этого мне достаточно будет сесть на велосипед и поехать по Литейному проспекту до Невской набережной, а там через Дворцовый мост до Васильевского острова, но скоро учебный год вытеснит лагерные воспоминания и начнутся новые заботы, затем сборы и отъезд из замечательного города на Неве. Город, с которым мне суждено будет встретиться ещё не один раз.