О вдохновении

В понедельник вечером она возвращалась домой с дружеской встречи и пожаловалась одному очень хорошему человеку, что с тех пор, как вышла замуж, стихи перестали то и дело бесцеремонно врываться в ее сны и беспокоить тихими вечерам.
И правда, очень и очень давно последний раз было взято в руки перо, из-под которого сами выползали неровные строчки, зачеркивались, снова тянулись через весь лист, набегая друг на дружку и обрываясь многоточиями там, где рифма отказывалась появляться сходу.

Как таковое умение складывать слова в ритмичные строки с созвучиями в конце никуда не пропало. Написать стихотворение ей было нетрудно. Порой даже неплохие четверостишия получались. Но исчезла потребность, ощущение, когда желанию взять ручку и бумагу невозможно сопротивляться. Когда словно незримая чаша в душе наполняется строками, рифмами, звуками и чувствами, как водой, готовой вот-вот прорваться наружу, и, если не попробовать выплеснуть их на бумагу, то все внезапно исчезнет, испарится, оставив чувство грусти и саднящей пустоты.

Нет, очередной такой творческий приступ вовсе не гарантировал стихотворного шедевра, да и не было это главным. Если позволите, я бы назвала свою героиню капельку графоманкой, потому что писала она всегда ради самого процесса. И здесь ей нравилось все: и зудящее покалывание в пальцах перед очередным потоком строк; и накрывающее с головой чувство радости, когда словно открываются шлюзы и постепенно набегающие чувства рвутся строками и строфами, заставляя переживать эмоции с троекратной силой; и даже ощущение немного ватной пустоты, когда схлынет все, оставив на бумаге невнятные обрывки, редко когда отражающие в полной мере то, что происходило буквально секунду назад в душе. Очень, очень давно последний раз было что-то подобное.

Иногда она спрашивала себя: "Почему?" А после пожимала плечами с виноватой улыбкой и отвечала в пустоту: "Писать о радости, увы, не мой удел." Быть может, она стала старше и рассудительнее, ее увлекали в свой хоровод переводившиеся суетные мелочи жизни, и эта тоска истиралась, задвигалась на дальние полки антресолей, как коробка со школьными фотографиями.

Тот вечер понедельника не стал исключением. Уже через полчаса после жалоб на стихотворный кризис она лопала с детьми вреднющие, но порой очень вкусные, гамбургеры, вытирала соус со смеющихся мордашек и обивки салона авто, выслушивала ворчание мужа по этому поводу. И червячок сожалений, некстати разбуженный поздним разговором, снова уснул, но не надолго. Уже ближе к полуночи она вышла из сопящей в 6 дырочек детской, заглянула на кухню, на столе которой белела свежая роза в высоком стакане - неожиданный и потому вдвойне радостный и трогательный подарок от мужа.

Вечер вообще предрасполагает к долгим, медитативным занятиям. И наша героиня уселась за стол с чашкой чая, созерцая белые лепестки цветка, раскручивающиеся из бутона, как облако рождающейся вселенной. Хотелось сделать мужу приятное, сказать спасибо за этот день и за все дни и ночи, за то, что было и за то, что еще будет. Лист бумаги и ручка нашлись сами. Кончики пальцев, едва коснувшись ручки, заныли, непривычно привычное покалывание было радостным и удивительным. Калейдоскоп чувственных образов, слов, ощущений оглушал, но строки словно вели ее сквозь этот поток, выхватывая слова, примеряя, отбрасывая ненужное, слагаясь в строфы. И она торопилась записать их, пока они снова не испарятся в эфире.

Когда муж заглянул на кухню, она выводила последние слова. "Спать идёшь?" -спросил он, заглядывая через плечо. "Ага, - ответила она улыбкой, - Сейчас лягу." Сложенный вчетверо листок, с написанным на нем лаконичным "Тебе", остался на ночь под бокалом с цветком, чтобы утром рассказать ему о том, что она счастлива.