Как хорошо с приятелем вдвоем сидеть и тихо пить..

[Извиняюсь, что не по теме, но вот мне давно уже интересно -- кто и по каким критериям определил максимальную длину заголовка наших Прозарувских текстов. И жёстко дозировал возможность форматирования оных же до полного её отсутствия -- особенно доставляет наличие отсутствия курсива. Спасибо за внимание.] 

Итак, полный заголовок этого текста звучит по-вертински пронзительно и_не_патриотично (последнее мы, конечно же, всячески осуждаем и вообще):

Как хорошо с приятелем вдвоем сидеть и тихо пить простой шотландский виски...

Всегда мыслила образами. Например, Живой Журнал (ЖЖ) представляется мне удивительно гармоничным пространством. Не гулкий шум толпы в метро, а тихий рокот разговоров в маленькой гостиной. Ну да, конечно, уютной. ЖЖ для меня маленький клуб или читалка, куда можно прийти и тихо посидеть, отвлекшись от текущих заморочек. Совсем необязательно даже подсаживаться к кому-то и беседовать. Важна сама обстановка, возможность свободно и неспешно бродить в этом непрерывно меняющемся пространстве чужих мыслей, слов, эмоций. ЖЖ для меня далеко не единственное место общения в Сети, в том числе и группового, но он дает мне что-то другое, чем все остальные. Полчаса чтения -- и мысли меняют направление и настрой. Может быть поэтому я так мало разговариваю и так много читаю. И иногда даже классиков. Вот сегодня открыла Салтыкова, пытаясь найти одну цитату о цензуре, а нашла о пользе битья, как средстве совершенствования личности;) Интересно, что эту же мысль, но на полном серьёзе, недавно увидела в комментарии очень взрослого и очень солидного человека. Такая штамповка советского железобетонного производства -- Меня отец бил в детстве, и ничего -- человеком вырос.
В общем, пришлось мне зависнуть на салтыковских Сатирах в прозе чуть больше, чем рассчитывала -- на восстановление сбитого настроя и пошатнувшейся веры в прогресс здесь требуется чуть больше времени, чем в пространстве живого журнала (если, конечно, не читать комментарии).

>>> Спроси у глуповца: отчего ты не развит, груб и невежествен? Он ответит тебе: а оттого, что тятька и мамка смолоду мало секли. Спроси еще: отчего ты имеешь лишь слабое понятие о человеческом достоинстве? отчего так охотно лезешь целовать в плечико добрых благодетелей? и пр. и пр. Он ответит: а вот у нас Сила Терентьич есть — так тот онамеднись, как его выстегали, еще в ноги поклонился, в благодарность за науку!

>>> Отчего же несутся к тебе сердца? отчего же уста сами собой так складываются, что поют хвалу твою? А оттого, милый Глупов, что мы все, сколько нас ни есть, мы все плоть от плоти твоей, кость от костей твоих. Всех-то ты прикормил, всех-то ты воспитал, всех-то ты напоил от многообильных вод реки Большой Глуповицы, — как же нам не любить тебя? Это нужды нет, что иногда словно тошнит: тошнота-то, милый человек, ведь своя родная, прирожденная, так сказать, тошнота! Ну, потошнит-потошнит, да и пройдет! Это нужды нет, что временем словно обухом по голове тебя треснет: обух-то ведь свой, глуповский обух, тот самый обух, который действует по пословице: «кого люблю, того и бью», — бери же его благоговейно в руки и целуй! Свое и бьет как-то не больно, и смердит не совсем чтоб неестественно! А все оттого, милый ты человек, что любовность везде в-очию присутствует, что и сечем-то мы не зря, а тоже приговариваем: «Не груби, не балуй, сударь, сиди смирно, будь послушлив!»

>>> Что нового произошло? — Ничего.
Какие вторглись в нашу жизнь новые идеи? — Никакие.
Какие такие реформы гложут нас и заставляют ежечасно бледнеть? — Никакие.
Итак, галиматья осталась, но галиматья, возведенная в перл создания. Отчего же мы испугались, отчего потеряли аппетит, составлявший доселе лучшее украшение нашей жизни? Я вам скажу — отчего.
Несмотря на дряхлость и истощение сил, мы желаем жить. «Послужил бы, ей-богу, еще послужил бы!» — повторяем мы беспрерывно: до такой степени слова «жить» и «служить» сделались в понятиях наших синонимами. Привыкнув действовать всегда во имя личных ощущений, мы и на все происходящее в мире смотрим в силу этих же ощущений. Если бы мир разрушался, но нас это разрушение не коснулось, — мы не почувствовали бы его, мы не ощутили бы ни озлобления, ни негодования. Но худо то, что мир стоит, а мы разрушаемся. Это мы уже считаем дерзостью, и на все, что не валится кругом нас, смотрим как на посягателей, отнимающих наши лакомые куски. Отсюда стоны, раздирающие воздух, отсюда вопли о вторжении новых идей, угрожающих будто бы смертью старым порядкам.
...Всякий раз, как какой-нибудь Иван Петрович сходит с деятельного поприща и на смену его является Петр Иваныч, мы уже трясемся... Нам и в голову не приходит, что светило это вовсе даже не светило, а просто-напросто новый милостивец, что ни сущность дел, ни течение их нимало от того не изменяются и что вся штука ограничивается тем, что на место Ивана Петровича, покровительствовавшего многочисленной династии Трифонычей, поступил Петр Иваныч, покровительствующий не менее многочисленной династии Сидорычей. А кто же и в какие времена мог уловить политические признаки, характеризующие эти две разновидности?
Трифонычи сменяют Сидорычей, Сидорычи сменяют Трифонычей — вот, благодарение богу, все_политические_перевороты, возможные в нашем любезном отечестве.
Соображая все вышеизложенное, я нахожу, что мы имеем более причин радоваться, нежели унывать. Что нужды, что нас оттирают, а отчасти и умерщвляют? Подобно полковнику Стопашовскому, мы обязаны в этом случае позабыть о себе и иметь в виду одно отечество. Если оно довольно, если преемники наши не только не отступают от мудрой политики своих предков, но даже видимо оную совершенствуют — этого достаточно для успокоения уязвленных сердец наших!
Итак, забудем наши горести и станем жуировать жизнью в надежде, что доблестные потомки не посрамят имен и дел доблестных отцов своих. Благо тому, кто в этой сладкой уверенности может встретить тихий закат жизни своей!
(М.Салтыков-Щедрин Сатиры в прозе)