Сводные братья

Арон Исраилович Юлдашев был прямым потомком легендарного Насреддина. Ещё недавно его звали Ахмед Исмаилович и жил он в Фергане. Поскольку сфера торговли и услуг позволяет организовать обеспеченный уровень жизни, представитель такого уважаемого рода должен был работать только в торговле, но при этом обязательно иметь высшее образование. Без денег не может быть уважения. Без диплома – тоже. Так повелось на Востоке.
Когда его друзья по базару стали уезжать на свою историческую родину, Ахмед заскучал. На базаре он торговал импортной обувью, изготавливаемой тут же его однокурсником Мошей Исраиловым по накладным базы, которой сам Ахмед и  заведовал. Когда в дорогу стал собираться Моше, Ахмед решил, что земля уходит у него из-под ног. Ни уговоры родственников, ни угрозы жены не повлияли на его решение ехать вместе с другом. И Моше тоже чуть не плакал от обиды, что вынужден уехать с родственниками и оставить старого друга, который был ему ближе родного брата.
Сколько раз он, чуть не рыдая, объяснял Ахмеду, что Израиль – это страна евреев, что мусульмане враждуют с иудеями, что по законам Израиля Ахмеда туда могут не пустить даже в качестве туриста. Ахмед злился, обвинял его в предательстве, уходил и снова возвращался, и снова умолял взять его с собой.
Не раз, бывало, они подолгу сидели, молча глядя друг на друга. Когда в глазах появлялись слёзы, они разбегались.
На Востоке люди живут открыто. Тем более, на базаре. Все внимательно следили за тем, что происходит у Ахмеда и Моше, но никто не смел вслух обсуждать эту ситуацию. Два старых друга, два компаньона,  два   бессовестных   торгаша, два величайших азартных прохвоста страдали на виду «у всего мира».
Моше хотел подарить цех Ахмеду, но тот даже думать не стал принять такой дорогой подарок. Когда Моше продал цех, Ахмед продал лавку. Моше уехал в Ташкент оформлять документы и готовиться к отъезду – Ахмед поехал с ним провожать друга.

Во вновь отстроенном Ташкенте много фонтанов. Бродя по городу по делам, а иногда гуляя просто так, чтобы убить время, друзья любили посидеть в чайхане, попить ароматный зелёный чай и полюбоваться фонтаном.
- Куда пойдём сегодня? – спросил Ахмед, забрасывая в рот кусочек сахара.
- Надо взять в архиве справку о регистрации брака родителей.
- Зачем?
- У евреев национальность определяется по матери. Нужно, чтобы не было вопросов в израильском посольстве.
- Не понимаю. Я узбек – у меня папа узбек. А если мама  еврейка? Я еврей?
- Да. Но тётя Фатима – узбечка, – вздохнув, сказал Моше. – Если бы она была еврейка, мы  с тобой в Офакиме открыли бы свою фабрику. Такую стали бы обувь шить, что даже с Америкой могли торговать. Эти всякие «Топманы» разорились бы, не выдержав конкуренции. Клянусь, да! Фабрику назвали бы именем тёти Фати.
Ахмед смотрел на друга и молчал.
- Пей чай. Пошли в архив, - сказал он, отодвигая в центр стола пустой стакан.
Архивариус, к которому направили друзей, был маленьким лысым очкариком с мелкими гнилыми зубами. Он дал Моше форму заявления, объяснил, как её заполнять и пошёл по коридору к дальней двери хранилища.
Ахмед был на полторы головы выше архивариуса. Ему ничего не стоило догнать коротышку. Как только Моше сел заполнять бланк, Ахмед пошёл за клерком и у самой двери положил ему на плечо свою здоровенную  лапищу. Реакцию архивариуса можно было определить как напряжённо – выжидающе -  вопросительную.
- Прости! Друг! Дорогой! – маленький человечек приготовился слушать. Это придало Ахмеду больше уверенности. – Ты знаешь Моше? Заявление пишет, - показал он на друга. – Это мой брат. Мы вместе, всегда. Он еврей. Он едет в Израиль. А я узбек. Я тоже хочу поехать...
- Счастливого пути! – не выдержав паузу, пробормотал архивариус.
- Меня не пустят.
- Почему? – человечек решил не перечить верзиле, а выслушать его душевную исповедь.
- Я узбек.
- Ты сказал. Ну и что? – диалог стал его забавлять.
- Узбеков в Израиль не пускают, - убеждающим тоном произнёс Ахмед.
- Знаю...
- А я хочу поехать в Израиль вместе с ним.
- Тебя не пустят, - архивариус еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.
- Видишь! Сам понимаешь!
- Конечно, понимаю. Я же не дурак, - внутри него уже всё дрожало от еле сдерживаемого смеха.
- Ты очень мудрый человек. Как тебя зовут?
- Семён.
- Ты сразу всё понял. А теперь скажи: если я продал магазин, то могу я стать евреем?
У архивариуса Семёна началась истерика. Он схватился за очки обеими руками, присел на корточки, и всё его тело затряслось в судорогах неистового хохота. Слёзы полились ручьём. Плечи тряслись, как у пляшущей цыганочки. Колени расслабились. Он сел на пол, вытянул ноги, облокотился о стенку и минут десять не мог успокоиться. Ахмед смотрел и старался понять: смеётся тот над ним или...   
Наконец, Семён поднял руку вверх, призывая Ахмеда:
- Если бы ты имел лавку – был бы евреем. А раз продал, - то какой же ты еврей?
Ахмед стиснул зубы, чтобы не рассердиться. Схватил Семёна за протянутую руку и резко поднял с пола.
- Я продал ма-га-зин, - глядя в близорукие глаза, сказал Ахмед, - а не лавку. Мне нужен документ, что я еврей. Я хочу купить такой документ.
Серьёзный тон Ахмеда окончательно привёл в себя развеселившегося Семёна. Теперь он смотрел на Ахмеда с острасткой.
- Ты знаешь, где какой документ есть. Ты специалист. Ты думай. Сделаешь – заплачу. Деньги есть! Я магазин продал. Торговли не будет. – Ахмед внимательно смотрел в вытаращенные глаза ошалевшего архивариуса. – Я приду завтра. Поговорим серьёзно. Пошли. Моше зовёт.
Семён прочёл заявление. Кое-что уточнил. Пообещал через неделю заготовить необходимые документы.
- Чудны дела твои, Господи, - думал архивариус с двадцатилетним стажем. – Раньше люди просили избавить их от проклятой пятой графы, а сейчас мусульманин просит сделать ему второе обрезание «по-еврейски»! – Весь день Симон ходил с улыбкой на лице, вспоминая эту мысль и свою встречу с Ахмедом.
Он знал историю своего отца. Иосиф Самуилович Тауглих женился на норвежке из рода, известного всему миру с детства, - Оле Лукойе. Во время эвакуации в Ташкент он умудрился записать в пятой графе "норвежец" и поменять отчество на Семёнович. Так появилась в Средней Азии неведомая в Норвегии ветвь Тауглихов.

На другой день, как и обещал, Ахмед пришёл к архивариусу. После этого посещения улыбка с лица Семёна сползла, и появилась мелкая дрожь в руках. Причина дрожания рук заключалась в двух стодолларовых бумажках, гревшихся в кармане его пиджака.
- Значит так! – начал Ахмед, оттеснив Семёна в угол фойе. – Вот тебе две сотни. Задаток. Выйдет, не выйдет – это твои.  Вот мои документы. Посоветуешь правильный ход – получишь ещё три сотни. Сделаешь сам – дам, сколько скажешь. Хоп?
- Хоп! – подумав,  ответил архивариус. - Приходи вместе с другом. Через неделю.
- Нужен буду – там телефон. – Ахмед указал на переданные документы. – Я   днём дома. Звони. Сделай, друг. Клянусь – не пожалеешь. Салам!
- Шалом! – вырвалось у Сёмы.
Постепенно овладев собой, Семён Иосифович принялся за работу. Он просмотрел полученные документы.
- Начнём знакомиться с его родословной, - подумал он. – Повезёт – найдём зацепку, не повезёт...
Ахмед Юлдашев, - гласила запись в свидетельстве о рождении, - родился 8 апреля 1958 года в Ташкенте. Отец – Исмаил Юлдашев родился в Фергане 5 мая 1932 года, узбек. Мать – Фатима Кадашева родилась в Ташкенте 8 ноября 1935 года, узбечка.
- То, что в Ташкенте, мы сейчас и посмотрим. А по документам отца пошлём запрос в Фергану. Вот свидетельство о рождении матери Ахмеда Юлдашева – Фатимы Кадашевой. Её отец Джамал Кадашев родился в Ташкенте 12 марта 1907 года, узбек; мать Софа Петровна Исраилова родилась в Самаре 3 января 1912 года, национальность – прочерк... У-у-у! – глаза Семёна чуть не повылазили из орбит. – Вот случай! Во, везуха! Бабка по материнской линии с прочерком вместо национальности. Софа Петровна Исраи... ло... ва. Во те на!
Семён посмотрел на заявление, написанное другом Ахмета. Точно,  Исраилов. В свидетельстве о рождении: отец – Арон Львович Исраилов.
- Людмила Мустафаевна, - обратился он по телефону, – материалы ферганского архива до какого года уже переданы нам? Спасибо. – Семён составил и отослал в Фергану заявку.
Ответ ферганского архива пришёл через два дня: Арон Львович родился в Фергане 8 марта 1930 года; Лев Петрович  родился в Санкт–Петербурге 17    февраля   1908 года.  Значит  бабушка  Ахмеда – родная сестра дедушки Моше! Но тогда почему они не знают об этом? Ситуация стала его забавлять. Он решил закончить расследование и только потом доложить результат своему заказчику:
- Человек хорошо платит. Пусть получит хороший результат.
Чтобы результат получился действительно полным, пришлось списываться с  разными инстанциями. Семён составил и послал запросы в Ленинград, Куйбышев, Одессу. К концу недели всё было выяснено окончательно.
И Ахмет, и Моше происходили от одной ветви потомков бродячих еврейских актёров Петра и Лии Исраиловых. Гонимые ветрами революции, они так рассеялись по стране, что установить последний пункт совместного пребывания всех членов семьи не представлялось возможным. После того как труппа в Самаре распалась летом 1915 года, данных о Петре и Лии найти не удалось. Их дети оказались в 1925 году в разных детских учреждениях: Лев в Ферганской трудовой колонии, Софа в детском доме Ташкента. По тому, что документы у обоих детей сохранились, можно предположить, что они были переданы властям родителями либо попечителями, которые о них заботились.
Картина получилась прямо противоположной начальным данным: все предки Ахмета по женской линии оказались еврейками, а у Моше одна бабка была узбечкой (дед Лев женился на дочери служащего колонии), а его мать Грета Рабинович была дочерью Олеси Стицко, украинки, активистки комсомольской ячейки, которая шефствовала над беспризорным Мотей Рабиновичем.
- Так, - раздумывал следователь поневоле Семён Тауглих накануне встречи с заказчиками, - завтра Ахмед Юлдашев станет стопроцентным евреем. Какую плату потребовать с него за эту услугу? А что делать с Моше, который вообще не еврей, чьё еврейство, согласно еврейским законам, прервалось на дедах?
Вечером он позвонил Моше и попросил придти без товарища, поскольку у него есть документы, которые Моше не захочет, чтобы видели посторонние глаза. Затем позвонил Ахмету и попросил придти без друга к концу рабочего дня.
На следующий день Семён не вышел в вестибюль. Одну из комнат, в которой стоял аппарат для чтения документов, отснятых на микрофиши, он оформил, как кабинет, и попросил сотрудницу своего отдела провести туда Моше. Семён  дал Моше ознакомиться с копиями  свидетельств о рождении его мамы Греты и папы Арона, а сам ненадолго вышел. Когда архивариус вернулся, в комнате сидел полностью растерянный, ещё плохо понимающий новую ситуацию, человек и смотрел мимо него – в пространство.
- Я могу взять эти документы? – некоторое время  спустя спросил Моше.
- Это копии.
- Мне  можно их взять?
- Пожалуйста, - безразличным тоном произнёс Семён, - но это только копии. Мне подготовить официальный ответ на Ваше заявление? – осведомился «архивный паучок».
- Пока, - после длинной паузы ответил Моше, - я бы вас попросил, если это возможно, - он вытащил из кармана двадцатидолларовую бумажку и сунул в карман «паучка», - нигде официально не проводите эти документы. Сегодня пятница. Я в понедельник зайду. Хоп?
- Как будет угодно, - ответил архивариус.
Двадцать долларов – не плата за проделанную работу. Как благодарность за предупреждение и несколько часов безделья – сойдёт. Это понимал каждый из них, поэтому они, молча, ненадолго расстались.
Семён до конца дня привёл все свои текущие дела в порядок, составил заявление от имени Ахмеда и к концу рабочего дня вышел в вестибюль архива, где его уже ждал претендент на еврейство.
- Салам, господин Симон! Как здоровье? Как дела? Что у нас нового?
- Здравствуйте, господин Юлдашев! Новости у нас неплохие. - Тауглих оценил реакцию Ахмеда на это сообщение. – Если Вы хотите, чтобы я довёл это дело до желаемого успеха, - новоиспекающийся иудей мгновенно закивал в знак согласия,  - Вам придётся подписать это заявление.
Ахмед уже полез в карман за деньгами. Услышав про подпись, насторожился. Прочитав подготовленное заявление, в изумлении и надежде открыл рот и уставился на своего благодетеля.
- Надеюсь, Вы понимаете, - сдерживая ощущение триумфа, продолжал клерк, -  что найти у Вас настоящую еврейскую родню, невозможно. Однако можно воспользоваться тем фактом, что Ваша бабушка какое-то время находилась в детском доме...
- Я сразу догадался, что ты хороший специалист. Значит, это можно сделать? – подписывая заявление, спросил Ахмед, с надеждой уставившись на Семёна.
      Тот пожал плечами, но тут же многозначительно сказал:
      - Однако я уже знаю, как это сделать, кого и как заставить постараться.
Они вышли из архива. Верзила Ахмед послушно шёл по скверу за тщедушным Семёном.
- Слушай, дорогой, - начал новообращающийся правоверный. – Скажи, сколько надо, торговаться не буду!
- Я сказал, что можно?
- Да, - ответил Ахмед и отсчитал три сотни зелёными купюрами, - сколько ещё?
- Тысячу на дело и, - он оценил реакцию заказчика, - тысячу за риск. Хоп?
- Хоп! - Ахмед отсчитал десять купюр. – Для дела. Получу я – получишь ты. Правильно?
- Приходи во вторник к концу дня.
Семён Тауглих сумел сдержать неописуемый восторг от дохода более чем в полторы тысячи долларов за непыльную рабочую неделю. Руки его не тряслись, а взгляд из осторожно выглядывающего превратился в спокойно созерцающий.

Моше понимал, что случилось самое непредвиденное в его жизни. Их семья считалась одной из самых уважаемых в ферганской общине. Вот уже третье поколение самые престижные места в синагоге принадлежали им. К ним приходили за советом и помощью. Доверяя им, десятки еврейских семей едут сейчас в Израиль, бросают обжитые дома, нажитое добро, обожаемую с детства природу, любимых и родных по духу друзей.
Произошло невероятное: они с братьями и сёстрами, родными и двоюродными – не евреи по Галахе. Это надо было понять. Это надо было пережить в одиночестве, не паниковать, не превращать в предмет сплетен и обсуждений. Надо найти какое-нибудь решение, а потом, в зависимости от него, – действовать.
Моше весь день прошатался по городу, специально выбирая места, где было практически невозможно встретить знакомых. Вечером, окончательно запутавшись в своих мыслях и поняв только то, что без посторонней помощи ему не развязать клубок этих противоречий, он вернулся домой.
- Моше, дорогой! Как я тебя ждал! – состояние друга и его реакция на приветствие не понравились Ахмеду. – У тебя что-то случилось? Почему невесёлый?
- Просто очень устал. – Моше стало неудобно за свою неприветливость. – Прости.
- Это ничего. Ты только будь здоров. И чтобы проблем не было. Я тебе сейчас одну приятную новость скажу и уйду спать. – Он обнял друга за шею и громким шепотом прямо в ухо сообщил: - Я тоже еврей.
 Остолбенелый взгляд друга Ахмед воспринял, как реакцию очень усталого человека на радостную весть. – Спи! Приду завтра. Поговорим.
Моше стоял посреди комнаты и не понимал ничего. Он всю жизнь знал, что его мама Грета – «ире идише мама». Она научила его не очень понятным им обоим, но очень дорогим «шма Израэль», «Барух ха-шем!» и пейсаховой песенке «ма ништана...». Она научила его понимать, что «мы евреи» означает не то, что «мы хуже», а то, что «мы другие», мы понимаем жизнь по-другому, как нас учили пророки, а они – иначе, как их учат в комсомоле, в школе, церкви, в мечети. И эта мама – не еврейка!? Мама, которая каждую неделю зажигала субботние свечи, читала молитву, у которой все женщины учились соблюдению кашрута...
- Мама! – позвал Моше. – Ты где? Где мама? – спросил он у жены, которая отозвалась из кухни.
- Ей целый день было плохо. Она очень переживала. Говорила всякую ерунду: я, мол, старая перечница, я у вас, как груз на ногах, мешаю жить своим детям и не умираю, и сил нет помогать как следует, вы новую жизнь начинаете, зачем меня с собой тащите, зачем жизнь себе усложняете? Да ты же всё это слышал каждый раз, когда ей становится плохо, либо когда устаёт. Уже два часа, как она пошла в свою комнату. Наверное, спит.
Светлая    полоска под дверью свидетельствовала о том, что мама не спала.
- Спишь? – Моше заглянул в комнату. Мать сидела в низком кресле и держала на коленях большой семейный альбом. – К тебе можно?
- Заходи, сынок. Замучили тебя эти бюрократы? – Выражение лица сына очень не понравилось Грете. – Неужели снова проблемы? Боже! Когда они перестанут нас мучить?
- Да нет. Разрешение на выезд мы получили. Теперь у нас будут    проблемы  только с израильскими властями.  В  понедельник    мы    можем идти в посольство за визами. Как твоё самочувствие? Ты сможешь пойти?
- Ради тебя и в саване побегу.
- До ста двадцати – бегай в юбке. Как бабушку звали?
- Какую? – Грету удивил такой внезапный поворот диалога.
- Твою маму.
- Сара. Ты что? Не помнишь её? Она же умерла всего пять лет назад. Помнишь? Мы с Аркадием ездили на похороны. Ты не смог поехать.
- Да. Помню. Дай твой паспорт и свидетельство о рождении.
- На комоде моя сумочка. Подай. – Она вынула из сумочки документы, просмотрела их и отдала сыну. В метрике значилось: "Мать: Сара Самуиловна Штерн, 1914 г.р., еврейка".
- Мама, - продолжая рассматривать документ, Моше старался сформулировать вопрос так, чтобы не взволновать или нечаянно не обидеть мать. Не найдя ничего лучшего, он сказал:
 - Я соберу документы и отнесу их в посольство. Пусть они решают, когда, кому приходить. Понадобишься, вызовут, пойдёшь.
Моше поцеловал мать. Пожелал ей доброй ночи и пошёл на кухню. Жена подала чай.
Сомнения в происхождении, зародившиеся после посещения архива, сменились в нём сомнениями в честности и прилежности архивариуса. Он успокоился, за чаем рассказал жене о посещении архива и случившейся путанице в документах, которая отравила весь день.
- Ты знаешь, - спросил уже успокоившийся и повеселевший муж черноглазой красавицы Миры, - зачем ждал меня сегодня Ахметка? Помрёшь со смеху: он, оказывается, тоже еврей! Я прихожу – уже не еврей; а он здесь сидит – уже еврей.
Мира слушала мужа и рассматривала документы.
- Посмотри! Метрика выдана в 39 году, а мама родилась в 33-ем. Почему?
Развеселившийся было Моше замолк, взял у жены документ, вытащил из кармана архивные копии, нашёл свидетельство о рождении матери и... Копия была с документа 33-го года. Моше задумался. Потом встал и пошёл в комнату матери.
- Мама! - позвал он, приоткрывая дверь. Мать лежала в кровати и читала какую-то книгу. У изголовья горел ночник. – Знаешь, что я вспомнил? – Моше старался быть весёлым шалунишкой, вспомнившим проказы старших, - отец твой был в Одессе беспризорником? Это правда?
- Да. Мама мне что-то рассказывала про первые годы НЭПа. Тогда было много беспризорных. Но он пошёл работать и стал хорошим закройщиком. Да ты ведь его видел в фильме «Путёвка в жизнь»! Он был ближайшим другом Мустафы.
- Да! А что за история была у деда с Олесей?
- Ну, у тебя и память. До войны, когда мы жили в Одессе, к нам приехали муж и жена. Пожилые. Украинцы. Я их звала, как меня мама научила: дед Стицко и баба Стициха. Они меня очень любили. Наверное, дней десять они водили меня на море, в кино, покупали мороженое. Потом мама объяснила, что их дочь Олеся очень любила папу и должна была выйти за него замуж. Но погибла. Она была комсомолкой, и бандиты её убили. Ты видел деда старым. В молодости он был очень красив! У них была крепкая семья, построенная, как я сейчас понимаю, на взаимной ревности.
- Ладно, мама. Спи! Я больше постараюсь тебя не беспокоить.
Теперь он точно знал, что набожная еврейка Грета Рабинович – дочь хохлушки Олеси Стицко. Ему стало обидно за себя, за свою веру, за то, что у него отняли спокойную уверенность в своей национальной принадлежности, за то, что теперь ему нужно будет заново пересматривать привычные принципы и  взгляды. Он хорошо понимал, что лично для него с этой минуты всё станет гораздо  сложнее.

Всю ночь Моше не мог понять причину своей тревоги. Под утро его всё-таки сморил сон. Когда прозвенел будильник, он, не просыпаясь, встал, совершил туалет и только за завтраком, когда Мира спросила его о планах на день, вспомнил, что решил пойти в посольство. Что он там будет делать? У него даже плана никакого нет. Есть только противное ощущение беспокойства, причина которого так неконкретна... Да, ладно. Вперёд, а там...

Моше сидел в коридоре возле кабинета консула и ждал своей очереди. Из-за духоты дверь в кабинет не закрывалась, и Моше, с его музыкальным слухом, слышал не только то, что отвечал консул, но и то, что доверительным шёпотом спрашивал посетитель.
- А как это может повлиять на дальнейшую судьбу моего брата?
- Ваш брат рождён не еврейкой. У него в паспорте будет указана та национальность,  которую он захочет. Вот кем он себя считает?
- Евреем!
- Но он рождён русской. Значит, будет писаться русским. Может выбрать любую другую.
- Но он всю жизнь был евреем. Он прожил больше полувека евреем и заставлял всех уважать себя, как еврея. Нас обоих вырастила моя мать. Мы оба носим фамилию нашего отца. Теперь я еврей, а он нет? Это значит, Колька Польский, которого Наум бил здесь за антисемитские выдригоны, будет в Израиле евреем, а Наум Иосифович Зильберман – русским? Мой брат не желает жить в еврейском государстве не евреем. А я не могу уехать без него.      
- Ваш брат может представить справку о том, что он прошёл обряд обрезания?
- Где? В партийной организации,  в райкоме комсомола или в пионерском звене? Вы же  знаете, что отец был политруком.
- Извините, дорогой мой Илья Иосифович, но, при всей моей симпатии к Вам и Вашему  старшему брату, он не может быть признан евреем по законам Израиля. Если он захочет, то, находясь в Израиле, сможет принять гиюр и стать евреем.
- Я, конечно, ему это предложу. Но как подумаю, что такие, как Польский, будут  снова  править бал, … пропадает вера, что такие, как Наум, когда-нибудь найдут  свою Родину.      

Моше не дослушал диалога, встал и вышел из здания. Его душил спазм в горле. За кадыком образовался ком, который мешал сделать выдох. Его начало трясти. Стараясь не упускать стремящееся покинуть его сознание, Моше осмотрелся, увидел приоткрытую дверь подъезда и, в мгновение ока, оказался в большом запущенном подвале. Сквозь оконный проём под потолком свет с улицы падал на груду картона и тряпья…
Сознание вернулось сразу. Пахло сыростью. Открыл глаза. Вдали, в красном пламени свечи что-то чавкало. В груди словно застряла металлическая пластина. Было больно. Он закрыл глаза.
- Элохим эйнейну! В чём я провинился перед Тобой? За что так караешь?! Не я ли соблюдал все заповеди Твои? Всю жизнь,  с утра и до сна. Всё, что делал, – всё именем Твоим.
- Элохим а Гадоль! Всю жизнь мечтать о жизни на Родине, а в итоге оказаться чужим в стране своей мечты.
- Господи! Подскажи!.. Научи! Научи, что делать? Забыть, выбросить из жизни,  все, чем жил, чему учили меня родители, чему буду учить я своих детей?! Как объяснить старой, любимой, дорогой матери, что она прожила не свою жизнь на этом свете?! Что надо бы всё начать сначала! Что она дочь украинской комсомолочки Олеси Стицко, и не её ума дело – соблюдать кашрут, зажигать субботние свечи, чтить Создателя.
- Элохим эйнейну! Научи! Врать дальше? Сделать вид, что ничего не знаю? Дать архивариусу в зубы и жить всю жизнь в страхе, что тебе в Израиле скажут «гой»? Жить в Израиле и знать, что живёшь в чужой стране? За что мне досталась судьба «вечного жида»? За какие грехи мне досталось всю жизнь искать и не находить своего пристанища?!
- Велик Ты, Создатель! Непосильную ношу взвалил Ты на плечи мои. Или не зря ты задал мне  эту задачу? Я постараюсь решить её по совести. Не оставь меня, если моё решение Тебе не понравится. Я всего лишь человек. Прости! – он вздохнул, открыл глаза и присел на «койке». 
То, что чавкало рядом, оказалось двойником А.П.Чехова с портрета из учебника «Русская литература». Вот только на этом двойнике были очки вместо пенсне и грязная майка вместо костюмной пары. О том, что он был не только не брит, но... я молчу.
- Эту кровать я сам смастерил, – похвастался едок. – Хочешь спать – плати.
Моше вытащил десять рублей:
- На! И пошёл вон.
- Мало, - ответил дублёр классика русской литературы.
- Ты кто?
- По паспорту? По внешности? Образу мышления? Национальной принадлежности, вере, образованию?.. А может быть, когда-нибудь кого-нибудь заинтересует вопрос, кто такой Пьер Волжан по духу?! 
- Ты француз?
- Вот! Вот ваш уровень. Француз, мексиканец, чукча... глупости. Красный, белый, жёлтый... идиотизм. Я и ты – дети Адама! Моя дочь вышла замуж за итальянца, а сын взял в жёны  зимбабвешку. Значит, моя кровь будет жить в итальянцах и зимбабвийцах. А в Бурундии моей крови не будет. Следует срочно начать борьбу против порабощения Бурундией таких независимых стран, как Франция, Зимбабве, Узбекистан и Италия. Бурундийцы виноваты в несчастьях народов мира!
- Ты не прав. Всегда и во всём виноваты евреи.
- Глупости. Евреи – это такая прелесть! Знаешь, ты, антисемит, что единственная из древних наций, среди которых есть все расы – евреи. Они так здорово придумали. В кого ни ткнёшь – еврей. Всех цветов и оттенков.
- А ты не еврей?!
- Этого никто про себя сказать не может. Если мой папаша – вечный каторжник, то  кто зачал меня? Большой вопрос. Может, и еврей.
- Ты всё равно не еврей. Потому что мама твоя – не еврейка.
- Это я  там не еврей. А здесь... У нас в стране всё может быть. Вот отыщу родного батю, надену кипу и пойду босиком на родину. Там, на Святой Земле моих истинных предков, меня, наконец, спросят: кто ты по духу?
- И что ты ответишь?
- А-а-а? Ну, да. Я отвечу, что поздно спрашивать. Весь дух из меня уже успели вы-шиб-сти.
- Не лезь в евреи. На, клоун, - Моше положил перед Волжаном  долларовую  купюру,  -  поблагодари Бога, что не родил тебя  евреем.  С  твоей  силой  духа   ты   не  мог  бы им  быть.  Бывает  очень больно – жить евреем. Прощай!
Моше вышел на улицу и улыбнулся солнцу. Он понял, что уже решил свою проблему. Как? Да не знает он – как, – но решил.
- В человеке всё должно быть прекрасно! – вдруг выплыла не осознанная им ассоциация.   
 
Ахмед ждал Моше давно и с нескрываемым нетерпением, что явно раздражало Миру. Поэтому она ушла с ребёнком погулять, а ублажать гостя осталась его любимая тётя Грета.
- Я ещё никому не говорил и, наверное, не скажу. Никому, кроме Вас, Моше и мамы. Но Вам мне хочется сказать первой. Потому что, Вы же знаете, я в Вашем доме вырос. У Вас на глазах.  Я Вас люблю, как свою мать.
- Знаю, Ахметка. Знаю, сынок, – с улыбкой ответила пожилая дама. – Но только не пугай меня. Что случилось?
   - Что Вы, тётя Грета! Новость хорошая. – Он подался всем корпусом вперёд и, громким  шёпотом возвестил. – Я тоже в Израиль еду.
- Как! – удивилась Грета.
- Я тоже еврей!
- И давно? – улыбнулась пожилая дама. Она хорошо знала, как переживал Ахметка. Как он был готов на любые поступки, лишь бы не расставаться с Моше. Они с сыном искренне жалели, что, волею судьбы, жить друзьям придётся на разных концах планеты. – Ты что это чушь несёшь?
- Простите, это не по-настоящему. Просто, я заплатил в архиве.… Только, прошу, никому ни слова. В архиве мне сделали документы, что я ваш родственник.
- Как так?
- Э! Тётя Грета! Деньги – всё могут, – он внимательно посмотрел на пожилую женщину и перестал улыбаться. – Что с Вами? Я думал, что Вас обрадует эта новость. Ведь так нам с Моше не придётся расставаться.
- Ты меня неправильно понял, – очень серьёзным тоном заговорила Грета. – Ты, когда это делал, о чём думал? Ты понимаешь, куда тебя занесло? Ты понимаешь, что Израиль находится в состоянии войны с арабскими странами?
- Ну и что? – удивился Ахмед. – Я что, мешать буду?
- Дурак ты…. Маленький, несмышленый мальчишка! Как ты думаешь, если страна воюет, то она будет пускать к себе всех без разбора? Ты хоть понимаешь, что наделал? Ведь сейчас из-за тебя будут проверять и нас. Ведь там не олухи сидят. Они теперь нас морочить будут…. Вот уж, действительно... Лучше с умным потерять, чем с дураком найти.    
- Тётя Грета!.. Я… я ничего плохого не хотел. Если это помешает вам ехать, я никуда не понесу документы. Вы же знаете! Я ради Вас и Моше всё, что угодно, могу сделать.
- Хорошо! Хорошо. Придёт Моше, разберётесь, – она включила телевизор. – Сиди. Жди. А я пойду. Прилягу.
Если бы человек точно знал, что ему надо, - это было бы совсем другое существо. Вся прелесть человеческого существа в том и состоит, что он действует, казалось бы, разумно. Человеком движут желания. Они приводят его к мечте. Мечта формирует цель. Человек выбирает средства и начинает совершать поступки разумные, то бишь, - целенаправленные. Однако между желанием, целью, мечтой и поступками всегда есть противоречия. Ярче всего эти противоречия проявляются во время расставаний. Это обычное время стартов надежды для достижения новых целей, ради которых со слезами на глазах рвутся пуповины связей с прошлым.
- Старая дура! – вырвалось из глубины души верного друга. Но он тут же прикрыл рот рукой. – Так нельзя! Это дорогая тётя Грета. Она не может быть врагом.
- К сожалению, не только враги мешают нам осуществлять свои замыслы.
- Что делать? Как быть?! Чёрт меня дёрнул. Пусть бы ехали в свой Израиль.
- Нечего валить с больной головы на здоровую. Никто тебя не дёргал. А насчёт поездки ты прав, пусть едут.
- Я мечтал поехать в страну, где живут все такие, как Моше, и жить там рядом со своим другом.
- Да, ты прекрасный друг.
- Ведь я не пожалел ни денег, ни времени, – Ахмед вступил в диалог с возникшим собеседником, даже не усомнившись в правомерности его внезапного появления, - ни своей родни для того, чтобы получить эту возможность. А сейчас, оказывается, что я совершил глупость!
- Нет. Как это может быть? Нет! Ни в помыслах, ни в действиях твоих не было ни одной мысли о своей выгоде.
- Не было у меня и никакого желания навредить дорогим моему сердцу людям.
- Я понимаю. Ты чувствуешь себя, как витязь на распутье. Но решать тебе – решай.
- Никак не пойму, в чём же дело? Почему я должен чувствовать себя виноватым?
- Да не виновен ты ни в чём. Перестань корить себя. Принимай решение и действуй!
- Тоже мне! Им можно, а мне нельзя? Чёрта лысого! Я не отступлюсь. Вы поедете или нет – ваше дело! А я буду там!
- Ты умеешь доводить до конца свои замыслы, – поддержал его мысль лысый собеседник. – Это правильно!
- Меня так отец учил. Сколько можно жить по подсказке? В конце концов, кто они такие! Почему они могут делать, что хотят, а я должен приспосабливаться?
- Ничего не бойся. Иди вперёд и достигай своей цели. Ты прав! И останешься правым до тех пор, пока будешь делать только то, что хочешь.
- Я совсем не хочу никому быть в тягость.
- Оставайся самостоятельным и победишь. Пока ты будешь думать о себе, я всегда смогу устроить так, чтобы ты жил по своим способностям.
Звонок в дверь прервал этот невероятный диалог. Ахмед пошёл открывать.
- И создал же Ты бестолковое племя, - собеседник Ахмеда снял чалму и вытер пот. – Сколько приходится трудиться, чтобы каждого привести к самому себе! – он поправил кроваво-красную бабочку на голой шее и исчез.
- Привет! – Улыбнулся другу Моше, входя в квартиру. – Ты давно здесь?
- Давно. Где гуляешь?
- В посольстве. – Он огляделся и позвал жену: -  Мира!
- Во дворе, с ребёнком.
- А мама дома?
- У себя в комнате.
- Значит, есть, кому кормить.
- Не зови пока. Давай, поговорим.
- Покушаем и поговорим.
- Хорошо. Только не беспокой тётю Грету. Стол давно накрыт.
- Хоп! – снимая рубашку и направляясь в ванную, сказал Моше. - Сейчас, умоюсь.
Пока хозяин мылся, гость старался сформулировать первую фразу, понимая, что от неё зависит успех разговора.
- Всё, мой дорогой Ахмед, – входя на кухню, обратился Моше к другу. – Никуда мы не едем и будем  вместе с тобой дальше помогать советской власти строить социализм с капиталистическим лицом. – Моше улыбнулся, посмотрел на друга и расхохотался. – Я вижу, что и в твоей голове не помещается этот гибрид.
- Не понял. Никто… ничего… не знает. Я никому…ничего не говорил... Ах, архивный червь. Убью гниду!   
- Ты о чём?
- Э! Понимаешь? Заплатил архиву. Он сделал,.. что я тоже еврей.
- Так что ты мог денег не тратить. – Моше, смеясь, похлопал друга по плечу и усадил за стол. – Спроси меня. Я отвечу, что ты мой самый настоящий родственник. Дурной! Зачем деньги тратил?
- Не дурной я! До сих пор умный был! – взбесился Ахмед. – Это сейчас я стал дураком! – чуть не плача, взревел он. – Я не хотел вам мешать! Не простите? – он вскочил со стула, махнул рукой. – И не надо!
- Ты что, взбесился? – Моше схватил его за плечи и развернул к себе. – Что с тобой? Сядь! Успокойся. Чего орёшь?
- Моше! – глядя прямо в глаза другу, тоном на грани срыва заговорил Ахмед. – Я не хотел никому вредить. Просто я очень хотел поехать с тобой в Израиль.
- Всё! Успокойся. Мы никуда не едем. Будем вместе. Здесь. Я ведь сказал!
- Не говори так! Я никогда не портил дела! Езжайте и будьте счастливы! – Глаза набухли. Он отвёл их. – Я сегодня же уеду домой. Прощай!
- Ты как с цепи сорвался. Сядь! – Моше смотрел на друга, как врач на очень обеспокоившего его больного. – Я не понимаю, что тебя так взбесило? Ты смухлевал и получил возможность поехать в Израиль. – Жестом руки Моше пресёк попытку друга возразить. – Молодец. Это твоё право. Но почему ты хочешь лишить меня права выбора? Если я не хочу ехать, ты тут причём? Это мой выбор. – Он снова показал жестом - «погоди минутку». – Тебя интересует, почему я передумал ехать?
- Мне уже сказала тётя Грета. Но я не хотел мешать.
- Ты что-то путаешь. Причём тут ты? И как мама могла тебя обвинить в том, о чём она сама ещё не знает?
- Она всё хорошо знает!
- Кто тебе сказал? Я это решил по дороге домой. Как она могла знать, если я её ещё не видел?
- Правда?
- Кривда! – Моше сел, стал мазать бутерброд, демонстративно уткнувшись в кусок хлеба. – Я тебе говорил, что евреями в Израиле считаются те, у кого мать еврейка?
- Да…
- Только смотри: чтобы умер, но никогда никому не посмел этого сказать. – Моше остановился и, подумав, сказал, - хотя бы до тех пор, пока мать жива.
- Ты о чём? – испуганно и недоуменно воскликнул друг.
- Я… – не еврей! – он положил нож и хлеб в тарелку, сжал кулаки и опустил голову.
Шок, который испытал Ахмед, описать невозможно, но его последующая реакция оказалась шедевром шоковой логики:
- Я тебя любил! Я… я готов был ради тебя всё… всё! – он, согнувшись над столом, покрытый красными пятнами, смотрел на лучшего друга, как на противную гадюку. – Жиды! – крикнул он во всю мощь своих молодых лёгких. Обернулся и бегом, как от пожара, выскочил из квартиры.

Не успел отзвенеть колокол на тризне коммунистической партии Советского Союза, как задорно зазвенели колокола церквей, протяжно запели минареты, сзывая свою паству. Распахнулись двери храмов, мечетей, синагог. Бывшие материалисты стали бить поклоны в молитвах, целовать иконы, петь псалмы. Боже! Как сладок вкус запретного плода!
В среднеазиатские республики Советского Союза социализм пришёл сразу за феодализмом. А в феодализме стран Востока религиозность населения намного выше, чем в капитализме стран Запада. Поэтому, хотя религия была отделена от государства, но нации продолжали существовать в уважении религиозных традиций.
Во всём – Божий промысел. Да! Он тебя привёл в этот мир без твоего ведома. Он тебя и лишит этого мира без спросу, по своему усмотрению тогда, когда сочтёт нужным, и там, где Он определит.
А что человек? Что оставлено ему? В чём его воля? Ведь человек создан по образу Его и подобен Ему. Да!
Но!
Человек видит четыре стены, горизонт – всё! Человек знает свой город, старается понять страну. Человек плохо представляет себе все страны, пытается осознать континенты, почувствовать небо, океаны, недра.
Поэтому мы вольны разрушать четыре стены, вновь их возводить, снова превращать в пыль. Поэтому мы можем передвигаться свободно до горизонта. Поэтому нам удаётся представлять и запоминать  страны.
Человек волен либо контролировать свои поступки, либо метаться бессмысленно и одновременно в разные стороны – итог один: он прибудет в нужное время в уготовленное для него место.

Новоиспечённый Арон Исраилович, как и все новички, был терзаем противоречиями. С одной стороны, он добился возможности переехать жить в Израиль. С другой стороны, ему самому это на фиг не нужно.
- Я нормальный правоверный мусульманин – зачем мне эта еврейская подделка? Что? Надоело жить спокойной жизнью нормального человека? Зачем бегал за этим Моше? – подумал, наконец, немного причесав свои мысли, Ахмед. – Ну, не хотят они, чтобы я ехал с ними. Ну, и не надо! Езжайте в свой Израиль! – на глазах Ахметки выступили слёзы. Горло сжал спазм. Очень сильно сдавило грудь. Стало невозможно дышать. Он, в отчаянии, чисто интуитивно, вскинул руки вверх и сделал жадный, глубокий вдох. Выдох уже сопровождался рёвом раненого зверя. Он забился в угол и, перестав сдерживаться, отдался рыданиям.

Больше двух недель провёл Ахмед Исмаилович в Ташкенте. Теперь, вернувшись домой, он всерьёз задумался над дальнейшей судьбой. Те позиции, которые они с Моше занимали в торговом мире города, уже заняты.
- У тебя осталась только должность начальника базы? – спросил у Ахмеда новый друг, поправляя  красную бабочку на своей перламутровой шее.
- Да, ведь магазин, – пожаловался Ахмед, -  я, сдуру, продал. Это был самый наваристый кусок, дающий возможность независимо существовать,
- Не ругай себя и не оглядывайся. Думай сейчас о сегодняшнем.
- Теперь, при этих доходах, трудно будет даже удержаться на должности. И расходы  придётся намного сократить.
- Молодец, что дальше?
- Теперь надо будет в полную силу использовать должность заведующего базой.
- Верно. И что собираешься делать?
- Прежде всего, увеличу  ставки отъезжающим. Они быстрее побегут в свой Израиль или свою Германию. Нашим станет легче жить!
- При чём тут «наши, не наши»? Думай о себе. Ты ведь так быстрее станешь на ноги? Это важно! А «наши» это хорошо, но не существенно. Молодец! Теперь работай. Всё будет хорошо.
Через два месяца на базаре появился склад стройматериалов. Ахмед Юлдашев снова стал занимать видное место. Правда, теперь никто не подумает подойти к Ахмеду Исмаиловичу с просьбой, весело заговорить, либо подколоть, как обычно водится в таких публичных местах, как базар. Кто осмеливался,  очень быстро начинал жалеть.
На базаре стали появляться новые лица. Это были менялы. Раньше о них никто и не ведал, а сейчас они толпились по всем углам и подворотням базара. Среди них появились «кидалы». Разменом денег они не занимались. Кидалы предлагали размен, а когда деньги клиента оказывались у них в руках, эти мастера обмана, находили способ, как избавиться от их владельца. С каждым днём количество менял росло, а методы кидал становились всё изощрённее. Потом появились команды. Эти команды охраняли своих хозяев и их бизнес. На базаре появились новые хозяева, вокруг базара вырос целый торговый комплекс из палаток. Стали открываться коммерческие банки. Жизнь стремительно менялась.

Ахмед Юлдашев в своё время и женился вместе с Моше. Мира и Эльмира были соседками, и у их дружбы, как они любили объяснять, не было начала. Их дружба была всегда! Поэтому на свадьбе Моше и Миры свидетелями были Ахмед и Эльмира. Не прошло и полгода, как на свадьбе у Ахмеда и Эльмиры места свидетелей заняли Моше и Мира.
Эльмира родила сына. Вот это сегодня успокаивает душу Ахмеда: ведь у Моше дочь! Да… Неуютно на душе преуспевающего бизнесмена: всё, даже мысль о сыне, связано с Моше. А дружбы – нет!.. Пару раз Моше приезжал в город и настойчиво искал встреч. Ахмед, не менее настойчиво избегал их. Жаль!
 
Эльмира приготовила завтрак, разбудила мужа и пошла заваривать чай.
- Сегодня вторник? – спросил Ахмед, заходя на кухню.
- Да! – ответила жена и присела на углу стола поближе к плите. – Мы вчера с Омаром были на проверке. Врач говорит, что эти головные боли могут быть вызваны возрастными особенностями. Сегодня будет результат известен. Если всё в порядке, придётся спокойно ждать, пока пройдёт возраст. Я надеюсь!..
- Всё будет хорошо. У нас сильный и красивый сын. Правда? Дай вон ту ложечку.   
- Я всё-таки переживаю. А вдруг есть какие-нибудь нарушения в мозгу? Что тогда делать?
- Спокойно! Дождись результатов, а потом думай. Что толку зря нервы тратить? Будет причина – будешь нервничать. А даст Бог – всё пройдёт само собой. – Ахмед встал, вышел в коридор, надел обувь и открыл дверь. – Ты не звони. Меня сегодня на базе не будет. Всё, что надо, сделает Валера. Сегодня оставляю его с машиной, сам поеду на своей.
Проводив мужа, Эльмира пошла будить сына. В последнее время эта процедура стала её пугать: каждое утро Омар, проснувшись, начинает плакать и жаловаться на боль в голове. Вчера и позавчера его здорово тошнило. А ведь он практически ничего утром не ел: чай, хлеб, масло, сыр. Вчера врач сказал, что тошнота может быть вызвана головной болью.
- Аллах! Сделай чудо! Пусть беда пройдёт мимо. – Причитала мать, заходя в детскую. Из комнаты слышалось хриплое дыхание.
Заглянув в кроватку, мать увидела закатившиеся глаза Омара. Ей хватило сил выскочить, открыть дверь и крикнуть:
- Помогите!!! – и она рухнула на пороге.
За калиткой возле машины стояли Ахмед и водитель Валера. Мужчины резко рванули к дому. Ахмед наклонился над женой, а Валера забежал в квартиру. Уже через минуту обе машины с включенными фарами и мигалками мчались в сторону городской больницы.

В вестибюле приёмной палаты Ахмед сидел, вытянувшись в струнку, как подсудимый в ожидании приговора. Водитель Валера спрятался за косяк двери, поскольку очень хорошо знал повадки шефа: в критические моменты никто не смеет появляться у него на глазах. Прошло уже более четырёх часов. Ахмед сидел всё в той же позе.
- Господин Юлдашев? – перед Ахмедом стоял высокий красивый мужчина лет сорока в синем хирургическом халате. – Мы вынуждены были срочно сделать рискованную операцию Вашему сыну. Спрашивать было некогда. Я принял решение самостоятельно. В случае осложнений можете подать на меня жалобу. Ваша супруга сейчас возле сына. Если желаете,  можете идти за мной.    
Ахмед пошёл за врачом. В реанимационной палате стоял гул работающих устройств. Эльмира сидела у изголовья кровати, и в её огромных чёрных глазах застыл вопрос: за что? Она была в шоке. Ей было непонятно, за какие грехи может так жестоко наказывать Аллах! Её взгляд говорил: «Не наказывайте меня больше. Мне и так очень больно». Её руки касались подушки, а перебинтованная головка Омара лежала между ними. Ахмед подошёл, посмотрел на сына, пошептался с женой и вышел.
- Валера, – он даже не позвал, а просто обратился к уже стоящему за его спиной человеку, – останешься здесь. Пришлю ещё двоих. С деньгами. Надо быть в курсе всего. Плати. Спрашивать только у меня.
- Да.
- Ну, смотри. – Ахмед положил ему руку на плечо и заглянул в глаза. – Я знаю, что ты всё понимаешь, а говорю для того, чтобы ты потом не сказал, что не знал. Найди хорошую медсестру. Пусть заменит Эльмиру. Дай ей поспать.
Из реабилитационного отделения вышел хирург, который оперировал Омара. Ахмед пошёл за ним.
- Если бы не случай, мы вряд ли смогли бы правильно поставить диагноз в ближайшие два-три часа. За это время ребёнок мог перестать дышать. Это чудо, что  удалось правильно и быстро определить диагноз. Я, честно говоря, боялся ошибки. – Доктор смущённо засмеялся, и было почти реально видно, как груз напряжения спадал с его плеч. – У Вашего сына редчайшая болезнь. – Доктор сидел за столом и рисовал на листе схему черепа. – На черепе образуется нарост. Он растёт и давит на мозг. В результате нарушается работа важных функций организма. В этот раз нарушилась функция дыхания.
- Что значит «в этот раз»? Что, это может ещё и повториться!
- Есть такая возможность. Мы удалили эту, будем так называть, опухоль. Но нарушения такого типа часто репродуцируют. Это не злокачественная опухоль. Репродукция – не метастазы. Но приятного мало. Возможно, что Вашему сыну в течение жизни придётся перенести несколько таких операций.
- Что можно сделать, чтобы этого не произошло?
- Не знаю!
- А кто знает?
- Аллах сегодня – гений завтра.
- Вы можете дать мне свой адрес? – уже в дверях повернулся Ахмед.
- Зачем?
- Я Вам доверяю. А сын в таком положении…
- Спасибо! Вот мои телефоны и адрес. – Доктор протянул Ахмеду визитку. – До встречи!
- Да, – сказал Ахмед и закрыл за собой дверь.

Уже больше полугода прошло с того страшного утра, когда чета Юлдашевых пережила шок от внезапной болезни сына. Омар выздоровел. Головные боли его не беспокоили, но родителей не оставляло чувство опасности. Эльмира не упускала возможности получить любую консультацию у врачей, знахарей, экстрасенсов. Однако муж запретил жене следовать советам кого бы то ни было. Всё, что было связано со здоровьем Омара, Ахмед обсуждал с Александром Сергеевичем.
    К этому врачу, спасшему жизнь его сына, Ахмед относился с особым доверием. Александр Сергеевич стал не только их семейным врачом. Доктор был широко образованным и весёлым человеком. Общаясь с ним, Ахмед попадал в другой мир. В этом мире не было сведения счётов, подозрений, обид, подвохов и ненависти. Рядом с Сашей ему было спокойно. Все базарные дела и отношения пропадали, а появлялись интересные разговоры, анекдоты, стихи, песни, поездки на природу.
Саше вначале было трудно общаться с Ахмедом. Этот торгаш всё время старался тратить деньги. Если во время встречи ему не удавалось за что-нибудь заплатить, что-нибудь купить, сделать какой-нибудь подарок, Ахмеду становилось плохо. Он чувствовал, что остался в долгу, хотя его подаркам не было конца. А это создавало дискомфорт в общении.
Но время всё ставит на свои места.
Теперь у Ахмеда есть друг. Несмотря на разницу в возрасте, с ним легко и просто. Но страх, что может случиться нечто непредвиденное, такое, что вновь заставит страдать от потери дружеского общения, сдерживает его эмоции. И, как ни странно, но именно эта сдержанность сохраняет спокойную уверенность в их отношениях.

Сегодня у Александра Сергеевича выходной. Он строго заявил вчера, что ни на какие вызовы отвечать не будет, поскольку покидает город – уезжает на два дня! Однако когда прозвенел звонок, его супруга радушно открыла дверь гостям.
- Добрый вечер, Роза Карапетовна! – Ахмед остановился в дверях и пропустил вперёд жену.
- Здравствуй, Эльмира! – приветствовала хозяйка дома свою гостью. – Входите, дорогой Ахмед Исмаилович.
- Это Вам, – Ахмед подал красивый букет хозяйке дома. – Пока не знаю с чем, но – поздравляю!
- Спасибо, спасибо, дорогие! Входите! Саша уже жарит шашлыки – не терпит безделья.
В дальнем углу сада, из-под развесистых яблонь валил дым. Большая фигура стояла над мангалом и раздувала угли женским веером.
- Милости просим! – Александр положил засаленный, видно давно употребляемый для этой цели веер и поспешил навстречу Ахмеду. – Видишь, если бы ещё немного опоздал, остались бы вы без шашлыков.
- Ладно, не пугай! – Ахмед обнял друга. – Неси шашлык, лей вино.
- Ты будешь пить вино? – Сергей состроил очень испуганную гримасу. – Ты хочешь нарушить заветы святого Корана?
- Я хочу сегодня серьёзно нарушить этот завет Корана. А знаешь почему? Потому что надеюсь сказать тебе много приятного. А сказать много приятного без бокала в руке не получится.
- Понял. Сейчас приготовлю аптечку для вывода тебя из похмелья.
- Сам алкаш! – они вернулись к мангалу. – Ну вот, мы пришли. Обещал – колись. Что за юбилей? – Из дома полилась музыка в исполнении оркестра Поля Мариа.
- Ты видишь здесь толпы празднично одетых людей?  Сад, убранный гирляндами? Мою Розочку, украшенную бриллиантами? Меня во фраке?.. Нет?
- Так ты меня наколол?
- А что? Тебе что-нибудь не нравится?
- Просто ты соврал другу. А это не прощается!
- Дай вон тот поднос. – Александр проверил готовность и положил шампуры на поднос. – Так, положим ещё четыре шампура и пойдём пить и есть. А они пусть жарятся на медленном огне. 
На веранде за столом уже сидели дамы и мило беседовали.
Мужчины сняли мясо с шампуров и сели за стол.
- Лей! – положив первый кусок мяса в рот, скомандовал Ахмед.
- Ладно! – Хозяин разлил в пиалы вино. Гость подлил женщинам сок. – Ну, что? Вот тебе и повод для тоста и для нарушения заповеди – двадцать три года назад я увидел среди большого букета разных цветов, - Александр Сергеевич смущённо опустил глаза, улыбнулся и продолжил игривым тоном, - одну Розу. Вот, с тех пор только её шипы и чувствую, только её ароматом и дышу, только её красотой и любуюсь.
- Ну-у! – Ахмед встал с пиалой в руке. – Дорогой мой Александр Сергеевич! Уважаемая Роза Карапетовна! Я счастлив, что могу похвастаться дружбой с вами. Я хочу, чтобы и вы были счастливы ещё как минимум полвека, а, если захотите, – и ещё век. Я не буду против. Где бы я ни был. – Он посмотрел на жену.  Она улыбалась спокойной счастливой улыбкой. – Горько!
- Да! – задорно воскликнула Эльмира. – Горько! Горько!
Роза была миниатюрной женщиной. Но её аккуратный, стройный стан, манера держаться с чуть вскинутой головой оставляли впечатление женщины властной, а посему величественной. Но когда Александр приблизился к жене, она оказалась настолько маленькой, что гости поняли – это будет необыкновенный поцелуй. Александр протянул руку. Роза положила в его ладонь обе свои. Он сел на стул, обхватил её левой рукой за талию, приподнял и посадив на колено, нагнулся. Роза обняла его голову и прилипла к нему не только губами, а как-то особенно по-женски – всеми клетками. Гости залюбовались этой сценой в великолепном исполнении.
- Пять, шесть, - опомнившись первой, подала голос Эльмира, - семь, восемь, - после девятнадцати подключился и Ахмед, - двадцать, двадцать один, - считали они вместе, - двадцать два, двадцать три…
Роза оторвалась от Сашиных губ. Муж взял её на руки и бережно опустил на пол. Она сидела на руках мужа с таким чувством собственного достоинства, что казалась королевой. Эльмира не выдержала и зааплодировала.
- Да! Тут с вами нельзя не напиться. – Ахмед налил вина в пиалу. – Я хочу выпить за ту женственность, которая сейчас нас с Эльмирой покорила. Я хочу выпить за эти руки, которые берегут эту хрупкую жизнь. За вас! Спасибо!
- Спасибо, дорогие! – Александр выпил вина, посмотрел на жену и улыбнулся. – Сегодня у нас юбилей. Круглая дата. Ровно двадцать лет, как Роза меня заметила.
Эльмира пила сок и от неожиданности чуть не поперхнулась.
- Она три года Вас не замечала?! – женщина в изумлении смотрела то на необъятного Александра, то на миниатюрную Розу, и её удивлению не было предела.
- А чего Вы удивляетесь? – обратилась Роза к Эльмире. – Я разве похожа на самоубийцу? Мне и в голову не могло прийти, что эта гора окажется такой нежной и пушистой. Я боялась глаза поднять и увидеть то, что может меня нечаянно раздавить, как муху. 
Саша уже сидел с гитарой в руках:
- Прошу у Вас я, Ваша честь,
  Вниманья маломальского,
  А то я вымру, вымру весь,
  Как лошади Пржевальского! – пропел Александр Сергеевич.
- Как вам кажется, - улыбнувшись мужу, продолжила Роза, - что думает кошка про своего хозяина? – Эльмира смотрела на Розу влюблёнными глазами. – Она думает, что хозяин – безмозглое животное и, как представитель низшей касты, должен ей прислуживать.
- И тогда мы, наконец,
   Будем, братцы, знать:
   Чем сразил Дюма-отец
   Эту Дюму-мать, – снова спел Саша.
- И только потому, - кокетливым взглядом поощрив дурашливость мужа, продолжала Роза, - что хозяин думает о кошке то же самое, они живут в мире и согласии.
- Всё будет обалденно!
   И не о чем скорбеть!
   Вам надо ежедневно
   Сто сорок раз пропеть
   Про то, что всё отменно,
   Всё просто офигенно,
   Всё ничтяк! – Александр Сергеевич явно любовался своей супругой.
- Я тоже хочу целоваться! – вдруг жалобно произнесла Эльмира, испуганно втянув голову в плечи и покосившись на мужа.
- Горько! – закричали хором Роза и Саша.
У Ахмеда глаза поползли на лоб. Такого от своей, воспитанной в строгом восточном духе, скромной и немногословной жены он не ожидал.
- Горько! -  настойчиво повторила Роза.
- Да простит нас с тобой Аллах, - встав со стула, обратился Ахмед к жене, - но сегодня вечер нарушения запретов.
Эльмира буквально вплыла в объятья мужа…
- Девять… - услышал Ахмед и расслабил объятья. Эльмира рухнула на стул и закрыла лицо руками.
- Там шашлык обуглился наверно, - встав из-за стола, сказал Александр, - пойдём спасать. - Мужчины вышли в сад.
Они подошли вовремя. Мясо поджарилось с одной стороны, но высохнуть не успело.
- Вот, видишь? Всё путём. Перевернём. Теперь пусть доходит. – Саша снова взял веер в руки и начал раздувать угли.
Ахмед развалился в стоящем недалеко от мангала садовом кресле.
- Ты веришь в Аллаха? – закинув руки за голову, вдруг спросил он.
- Что? – от неожиданности у Александра веер чуть не выпал в мангал.
- Ну, в Бога веришь?
- В какого?
- Да, вообще… В то, что мир кем-то создан…
- Ты у кого спрашиваешь? Для таких вопросов есть молла, поп, секретарь парторганизации. – Саша осёкся. – Нет, вот этих уже нет. Остались молла, поп, монахи всех конфессий и раввины.
- Всех их я слышал. Даже секретаря. Я у тебя и про тебя спрашиваю.
- Хорошо… Тогда ответь, как будет выглядеть мангал, который сделал ребёнок из чего попало? Без чертежей, специальных материалов, инструментов и умения?
- Плохо! – улыбнулся Ахмед. – А вообще – никак.
- Ну вот. А это – природа. Гармоничная во всех своих проявлениях.
- А в то, что Аллах вездесущ?
            - Если понимать это слово так: во всём сущем проявляются законы Создателя. А под этими законами понимать законы Природы – да! Вездесущ!
- А в чудеса?
- Смотря как их понимать. Вот в том, что твой Омар жив, проявилось чудо. Знаешь, как всё случилось?
- Расскажи!
- Меня позвали в рентген-кабинет, когда я выходил из больницы после ночного дежурства. Я выругался про себя, но пошёл. Мог бы запросто отмахнуться, но развернулся и поплёлся на третий этаж. Ребёнок лежал на столе, ему делали снимок грудной клетки. Я спросил: «Зачем меня позвали?» Меня попросили подождать. Ребёнок уже не дышал, а удушливо, так неритмично вдыхал и с хрипом выдыхал воздух. Я подошёл. Мне сказали, что не могут понять симптомов. Непроизвольно, я даже сейчас не понимаю, почему, положил ему руку на голову. На холодном черепе, возле макушки одна небольшая область просто горела. Я приказал срочно сделать снимок головы. Через двадцать минут он был у меня на столе. А главврач не разрешал делать операцию без согласия родителей. Эльмира ещё только приходила в сознание. Я подписал главврачу объяснение, что всю ответственность беру на себя. После операции, осознав, что я наделал, выпил лошадиную дозу успокоительного. Это чудо?
- Да!
- Ну, вот тебе и ответ. Ведь никаких причин для такого поворота событий не было. Наоборот! Всё шло к совершенно другому исходу. Никому и в голову не пришло бы срочно сделать снимок черепа.  Даже мне. Даже в моё очередное дежурство.
- Так, значит, Бог есть!
- Он мне об этом не докладывал, – усмехнулся Саша и снял шампуры с мангала.
- Саша. Я потерял брата. – Ахмед сцепил пальцы, потупил взор, глубоко вздохнул. – Если я потеряю сына, значит, Бог меня проклял. Я с таким соперником воевать не смогу – Он выиграет.
Тишина затянулась. Ахмед поднял глаза.
- Знаешь, дорогой друг… Я-то понимаю, точнее, знаю, но я не Бог – могу и ошибиться. Притом… в любую сторону. – Он в задумчивости прикрыл ладонями глаза. – Возьми визу в Израиль и отвези Омара на консультацию. У них диагностика лучше. Я приготовлю все документы. Приедете – будем думать.

    Если бы человек точно знал, что ему надо, - это было бы совсем другое существо. Вся прелесть рода человеческого в том и состоит, что человек действует, казалось бы, разумно. Человеком движут желания. Они приводят его к мечте. Мечта формирует цель. Человек выбирает средства и начинает совершать поступки разумные, то бишь, целенаправленные. Однако между желанием, целью, мечтой и поступками всегда есть противоречия. 
Ярче всего это проявляется на вокзалах. Это обычное место старта надежды на достижение целей. Здесь рвутся пуповины связей с прошлым ради обладания ещё чуждым, но вожделенным будущим. С горькими слезами на глазах переносится жгучая боль от разрыва. Резко покалывает сердце, смутно ощущая появление внутренних противоречий, от которых уже отвыкла сформировавшаяся зрелая душа.
В огромном зале аэропорта Шереметьево ситуация напоминала эвакуацию. Да, именно эвакуацию, а не бегство, поскольку служба организации полётов вносила в эту сумятицу ощутимую упорядоченность.   
  В эту ночь так совпало, что рейсы на Тель-Авив и на Берлин отправлялись с пятнадцатиминутным разрывом. О начале регистрации пассажиров было объявлено одновременно, да и стойки для регистрации пассажиров компаний Эл-Аль и Люфтганзе оказались рядом.
 В этих очередях были люди, явно отобранные из идентичных социальных и национальных групп. Они, конечно, не были яркими представителями одного этноса или  национальности, однако явно ощущалась  общность их состояния и настроения.
Это были эмигранты из только что распавшейся сверхдержавы.

Моше стоял в длиннющей очереди.
- Пишут «явиться за два часа до посадки», а начинают регистрацию за час,  – думал нарождающийся эмигрант. – Не было и не будет в этой стране должного сервиса. – Привычная, чужая цитата пришла в голову и услужливо заняла своё место в произвольном потоке сознания. Но мыслительный аппарат Моше был активным и самоироничным. – Не будь сволочью! – одёрнул его этот внутренний критик. – Я что, уезжаю потому, что «не согласен»? Диссидент чёртов! – Он положил локти на крышку верхнего чемодана, обхватил голову руками и закрыл глаза. – Что я там буду делать? Кто нас там ждёт? Смогу я там жить? – Он открыл глаза, опустил ладони на чемодан, оглянулся. – Да-а-а! Дожил. Я уже и здесь никому не нужен. – Ладони снова легли на виски, глаза закрылись.
С тех пор, как они переехали в Ташкент, и произошло это злополучное посещение архива («Перестраховщик проклятый, как будто записей  в синагоге недостаточно!» – клял себя Моше), переезд в Израиль стал невозможным – ведь  там могли докопаться до родословной мамы и лишить их еврейства. Он не мог этого позволить и решил, что будет жить только там, где останется евреем.
Мама Грета мечтами была в Иерусалиме. Эти мечты старая женщина лелеяла, украшая воспоминаниями из библейских сюжетов. Она идёт по узкой улочке города вверх по горному склону. Там огромная пальма. Тень от этой пальмы всегда чудесным образом падает на могильный холм. За ним возвышается надгробная, из белого иерусалимского камня, плита с надписью. Грета никогда не читала этой надписи, но не сомневалась, что там написано то, о чём она молилась всю жизнь. Она шла радостная и лёгкая. Шла, наслаждаясь тяжестью подъема, теплом солнечных лучей, стелящихся ей под ноги и освещающих цель, до которой она непременно дойдёт. Её не беспокоило,  что они ещё не в Израиле, – время не пришло. Только, встречая сына, она спрашивала: «Почему чужие люди постоянно вертятся возле нас?» Она  нервничала и просила Моше:
- Никого не слушай. У каждого свой путь в этой жизни. Нельзя поддаваться. У нас своя судьба, и мы должны ей следовать. – Моше уверял её, что всё так и будет, и она, умиротворённая, шла в свою комнату, к своим книгам и грёзам.
Моше провожал её мягким, добрым взглядом и кусал кулак до боли, понимая, что мать уходит, а он вынужден предать её мечту о пальме на склоне горы Иерусалима.
Жить дальше в таком положении было немыслимо.
Перед его взором мгновенно пронеслись последние три года их жизни.
Тогда Моше отложил отъезд в Израиль и сказал матери, что есть возможность в Ташкенте наладить хороший бизнес, а уж потом можно будет подумать о его развитии и переезде в Израиль.
В поисках этой возможности Моше заводил деловые отношения с разными случайными компаньонами, ездил по стране и бывшим республикам недавней огромной империи. Его злила и постепенно разоряла почти звериная жажда лёгкой наживы,  в которую трансформировалось с детства въевшееся представление о «вечно загнивающем и презренном» капитализме. Ещё недавно спокойные и порядочные граждане страны Советов превратились в хитрых, прожорливых, но по-прежнему ленивых и самодовольных пройдох.
Случай – слуга Божьего промысла. В самолёте из Москвы летел с ним однокурсник и хороший приятель  Омар. Его обувная фабрика  обанкротилась: госзаказов уже давно нет – предприятие приватизировано, а для закупки материалов нет финансов. Компаньоны объявили о смене оборудования, дабы оно не ушло за долги в процессе банкротства. Моше приобрёл списанную линию. Вначале продукция хорошо шла, но потом клиенты резко обеднели, а шить обувь для элиты на этом оборудовании не получалось.
И снова скитания по знакомым, учреждениям и предприятиям. Опять помог случай: в аэропорту хромой пассажир не смог пройти металлоискатель – звенит! Его погоняли несколько раз, пока он не вспомнил про свой протез. Моше озарило!.. В Москве раздобыл лучшего протезиста, привёз его в Ташкент и наладил выпуск протезов ног. Появилась очередь клиентов.
- Государственная протезная фабрика делает уродов из инвалидов, – заявил он Мире, когда та схватилась за голову, предрекая банкротство. – Я буду ставить их на ноги. У них всегда есть деньги – государство субсидирует инвалидов.
Протезы действительно были прекрасными. Протезист получил право на свободу творчества и оказался великим мастером.
Каждый раз как только появлялся повод, Моше спешил в Фергану. Раньше в этом городе жил Ахметка. Теперь найти бывшего друга стало невозможно. Дома его никогда не было. Эльмира радушно встречала Моше, интересовалась жизнью своей подруги, передавала Мире приветы, но устроить его встречу с мужем ей не удавалось.
В этот раз он приехал за своим ортопедом-модельером. Новый хозяин распродал цех Моше, устроил там паб-бар и уволил всех работников.
Безработный мастер с радостью согласился переехать в Ташкент. Моше последний раз постарался встретиться с Ахмедом – не удалось, и он, наконец, решил забыть всё, что их связывало.
Протезное производство пошло в гору. Уже стояла очередь на год вперёд. Потребовалось помещение для амбулаторного приёма клиентов.
- Нельзя принимать инвалидов в подвальном производственном помещении, – заявил он и пошёл на приём к министру соцобеспечения.
Но заниматься благими делами во время катастрофы смертельно.
- Наслышан! – многозначительно сказал министр и попросил секретаршу ввести посетителей. Ими оказались директор и главный инженер протезного завода. – Вот, - представил он им Моше, - познакомьтесь, вот этот создал кооператив по производству протезов.
В два предложения стало ясно, что они предлагают Моше закрыть кооператив и занять должность начальника цеха.
- Выбирай! – рявкнул главный инженер, когда Моше отказался. – Или ты ложишься под нас, или я лично тебе пущу пулю в твой дурацкий лоб!
- Вы это слышали? – спросил Моше у министра.
- Нет, – спокойно ответил тот. – Но Султан человек слова. Сказал – сделает.
Моше впился глазами в министра, однако сдержался и спросил:
- Так Вы поможете мне с помещением?
- Ты спрашивал меня, когда начинал? Вот и продолжай сам.
Через месяц начался обвал. Инвалиды стали приносить протезы назад и требовать возврата денег. Моше и его специалисты объясняли, что протезы надо носить, а не держать в углу спальни. К ним надо привыкать. Да, больно! Да, надо потерпеть, зато потом будут ходить спокойно. Показывали тех, которые смогли пережить этот начальный период. Тут был и мальчик, которого принесли на носилках без обеих ступней. Сейчас он играл с детьми в баскетбол. Был и водитель, который стал ходить теперь без костылей и даже без трости и водить машину без ручного управления. Но лентяи, возможно, науськанные руководством фабрики, требовали возврата денег. Дело дошло до массовых угроз. Моше сдался. Вернул деньги и закрыл кооператив.
Всё бы на этом и закончилось, но среди его клиентов был директор банка. Этот инвалид войны, которому когда-то были сделаны протезы в Германии, не мог нахвалиться новыми, заказанными в кооперативе Моше. Он предложил Ассоциации инвалидов пригласить Моше на должность коммерческого директора и пообещал выделить необходимый кредит для создания производства при Ассоциации. Моше стал коммерческим директором. Кредит был выдан под него. Никто из руководства Ассоциации не рискнул подписаться под кредитом. А Моше жаждал реванша.
На следующий день после того, как кредит был оформлен, правление Ассоциации потребовало выдачи половины выделенной суммы для оплаты работников аппарата. Моше отказался:
- Эти деньги для развития производства, – объяснял он «голодным» инвалидам. – Будет прибыль – делите.
Ему пригрозили. Бешенству коммерсанта-благодетеля не было предела! Впервые Моше ощутил, где находится сердце. Болело не только сердце, болела душа! Но выхода ему не оставили. Моше вернул кредит.          
Когда он пришёл в Ассоциацию, чтобы уволиться, один из членов правления, больной гемофилией, подозвал его:
- Тут приехали деловые ребята. Хотят показать тебе помещение. Может, вы вместе придумаете какое-нибудь дело?
Моше согласился.
В машине сидели два молодых парня. Поздоровались. Поехали. На окраине города Моше вывели из машины и, угрожая оружием, заставили выписать чек на пятьдесят тысяч долларов. Выхода не было. Подписал.
Вернувшись домой, пролежал вечер «зубами к стенке», потом встал и пошёл к знакомому, который хвастался своими связями с крутыми уголовниками. Благодетель познакомил его с паханом. Сели в машину и поехали искать этого гемофилика.
- Ты зачем это сделал? – спросили его, когда вся крутая бригада вместе с Моше ввалилась к нему в квартиру.
- А что! – визгливым голосом запричитал «искатель справедливости». – Этот жид крутит такими деньгами, а ни с кем делиться не хочет! Что? Чем он лучше нас!
Уже схватили его и потащили из квартиры.
- Отпустите! – приказал Моше. – Его нельзя бить. У него болезнь. Кровь его не сворачивается. Сдохнет в руках.
- Ты кого жалеешь?! Он тебя под пушки подвёл.
- Пусть живёт. 
Утром возле банка стояла вся бригада. Но бандиты, видно, почуяли неладное и не пришли. Чек Моше отозвал. Пришлось заплатить бригаде.
- Ты нас попросил – мы всё сделали. А если ты пожалел этого гниду – твои заботы.
Долго ещё похитители звонили и угрожали. Пришлось постоянно охранять семью.
- Всё! Я больше не могу! – пожаловался он как-то вечером Мире. – Сейчас здесь никому никакое производство не нужно. Страну разоряют и пропивают. Ещё немного, и я пойду грабить.
Квартира, в которой жила семья в Ташкенте, принадлежала родне Миры. Её дядя уехал в Израиль за год до всех этих событий и оставил племяннице право распоряжаться жилплощадью. На востоке родственные связи крепки. Поэтому соседство ближайших родственников – ситуация естественная. Так случилось, что волей-неволей родня узнала о нежелании Моше ехать в Израиль, хотя причины этого нежелания никто объяснить не мог.
- Надо поговорить с дядей Камилом, - сказала Мира, - он юрист, может, что-нибудь и посоветует.
Моше долго не желал ни с кем говорить, но время пришло, и он поднялся на третий этаж к этому дяде.
- Хорошо, что пришёл! – обрадовался Камил. – Я понимаю, что Европа для молодой семьи лучше Израиля. Тут вопросов нет! Но ты не хочешь ехать в Германию. Тоже понимаю. Хотя она принимает нашего брата радушно. Я думал. Есть возможность эмигрировать в Нидерланды. Там к нам относятся прекрасно. Поверишь, никогда не было антисемитизма! Но для этого нужно быть беженцем. Подумай, кто может подтвердить, что тебе угрожали, не просто так, а за твою коммерческую деятельность и за твоё еврейство.
Через три месяца Камил закончил оформление всех документов. Начали собираться в дорогу. Но тут мама Грета, как узнала, что едут не в Израиль,  заболела. Её сразил инсульт, и в течение двух недель она скончалась. И вот теперь, потеряв большую часть своего капитала и отметив сорок дней маминого ухода, они летят в Германию, чтобы там сдаться эмиграционным властям Голландии.
Они покидали страну детства и эмигрировали в чужую страну, вместо того чтобы репатриироваться на историческую Родину. Больно!
       Он опустил руки, поднял голову и открыл глаза…
       В соседней очереди стоял и смотрел на него через такую же пирамиду чемоданов … Арон Исраилович Юлдашев.

Мира с дочкой сидели на втором этаже зала и ждали, пока Моше завершит регистрацию и сдаст багаж. Мира дала Илоне электронную игру, посадила дочь рядом с оставшейся ручной кладью, а сама села с другой стороны от лежащих на стульях сумок и слушала свою говорливую соседку.
- Внешность моего старшего сына не оставляла сомнений в его национальной принадлежности, - весело щебетала дама средних лет, - в школе и районе ребята дали ему прозвище Еврей. Он был очень худым, в детстве хлипким, а вот в юности стал таким жилистым парнем.
- Да, - для поддержания разговора заметила Мира, - дети с возрастом очень меняются.
- Ой, очень! Так вот. В четыре года мы его повели в музыкальную школу. Так, разведать способности. Ну, вдруг, … что! Так вот, директор этой музыкальной школы ежедневно встречал его в вестибюле, брал на руки и нёс в класс по сольфеджио, учтиво обращаясь: «Маэстро не откажет мне в любезности провести совместный урок в выпускном классе?» Он очень любил нашего мальчика, а нам объяснял, что у него не абсолютный слух, а абсолютная музыкальность – дар редчайший.
- Какое счастье обнаружить, что у ребёнка есть врождённые способности.
 - Подождите. Пожалуйста. Это только начало. В пять лет он стал обыгрывать бабушку, которая его научила-таки играть в шахматы. В шесть лет он играл в квалификационном турнире и занял призовое место. В десять лет, когда наш домашний врач убедила меня, что этот "заморыш" абсолютно здоров, мы с папой решили, что он займётся боксом. С четырнадцати лет за этим парнем косяком ходили здоровенные ребята и гордились своей дружбой с Евреем.
- У вас уникальный ребёнок, – с некоторой долей сомнения заметила Мира.
- Если бы это был не мой ребёнок, я бы тоже засомневалась. Ведь мы не ждали никаких отклонений от статистической нормы. Разве что боялись патологии. А тут такое!  После восьмого класса он поступил в физматшколу и легко-таки закончил её. Этому шлимазлу всё давалось легко! Он начал сочинять шаловливые стихи. Такого сарказма, как в его «Оде СПИДу», я давненько не встречала. – Мира втянулась и слушала с нарастающим интересом. – Так он ещё и хорошо понимал свой уровень. Когда этого паршивца спрашивали: «Как ты это сделал?» или «Откуда ты это знаешь? - он любил отвечать: «Я еврей, а ты - не смог!» - Вот такой наглец!
- А где он сейчас?       
- Подошёл призывной возраст, и он попросился отслужить вместе со своими ребятами: «Здесь повоюю, а потом поедем в наши Палестины разбираться с арабами!» Через год приехал в отпуск уже курсантом высшего инженерного училища связи. Так сейчас он в Цахале. Обеспечивает связь. – Женщина вынула платок из сумочки, улыбнулась виноватой улыбкой и вытерла вдруг покатившуюся по щеке слезу. - Вот к нему, родному и надёжному, к нему, которому мы сейчас нужны больше всего. К кровиночке нашей мы и едем в нашу страну.
Эти последние слова, как удар молнии, прошлись по сознанию Миры. Она замерла, и взгляд её, только что с таким интересом следивший за собеседницей, вмиг потух и застыл.
Перед её взором мгновенно пронеслись последние три года их жизни:
- Что с вами? – увидев отрешённый взгляд побледневшей Миры, спросила собеседница. – Вам плохо?
- Нет, - очнувшись, ответила Мира. - Просто пора идти на посадку. А жаль, – она стала собирать сумочки, нагрузилась сама, навешала на дочь, попрощалась и пошла навстречу мужу…

В салоне самолёта, семья Моше расселась и пристегнула ремни. Щелчки застёжек, как судьбоносные фанфары, знаменовали новый виток их жизни. Всё! Отсчёт новой жизни начат. Там остались только могилы родителей. И одна из них – ещё совсем свежая. Мать ушла, обрубив последний волосок пуповины, которая связывала его с прошлым. Он физически ощутил этот разрыв, и появилась невесомость – опора пропала.
Моше закрыл глаза и оказался снова у могилы мамы.
Вчера он пришёл сюда один. Стонала душа от одной мысли, что приходится оставлять мать. А сегодня уже и тело стонет. Что его ждёт там? Для него, постоянно ощущавшего материнское присутствие, понятие «сиротство» было чуждым. А сейчас? Этот сильный мужчина чувствовал свою незащищённость перед будущим. Он сидел на корточках перед холмом земли и уже не мог ни плакать, ни думать, ни чувствовать. Он отупел. Просто превратился в растение.
- Привет тебе, героический еврей, - услышал он сзади знакомый, но не родной голос. – Это у всех одинаково: мама – последняя опора в жизни. Ты герой или каторжанин, а этот холм земли – самое дорогое на всём свете. Этот холм, как граница: по ту сторону рождение и жизнь – по эту, выживание и смерть. –  Моше слушал Волжана, благоговейно опустив голову, как слушают признанных пророков. – И, что самое интересное, именно по эту сторону расположено твоё призвание. Именно сейчас, когда остался сиротой, человек начинает реализовывать своё предназначение. А как?
- Не знаю.
- Да. Герой. Обидно: герой есть, а идеалов – нет. Нет причины геройствовать. Старые идеалы вот тут, под этим слоем земли. Они уже не такие незыблемые, как казалось. Они стали тленными, и больше тебя не воодушевляют.
- Я чувствую себя, как …
- Как непотушенный окурок: ещё дымишь, но никакого от тебя удовольствия. Правда, если попадёшь в вату или солому, то сотворишь катастрофический пожар.
- Нет. Не буду я делать пожар.
- А значит – прозябать тебе вдали от самого себя. Даже мне за тебя обидно!
- Да, отброс человечества. Сегодня я даже тебе завидую. Твоя душа может быть нигде, а моей душе нужна пристань. И она у меня была. Ты можешь жить без пристани для души. А я – нет. И мне стоит хорошо подумать, имеет ли смысл эта жизнь?
- Жизнь всегда имеет смысл.
- Неправда! Нужно жить своей жизнью. Тогда имеет смысл всё терпеть. А носить тяжёлую чужую маску – зачем?
- Слушай, герой! Такие мысли тебя до добра не доведут.
- Смотря что считать добром. Прости меня, мудрец. Оставь нас с мамой наедине. Нам с ней надо попрощаться.
- Я бы мог сказать: «Да хранит тебя Бог!» Но ты в этом не нуждаешься. Услышь своего ангела-хранителя, когда он станет рядом с тобой на твоём последнем рубеже. Прощай, герой!

Жизнь на Земле, слава Богу, коротка. Бабочки живут один день. Домашние животные не дотягивают до двадцати, человек – до ста двадцати. Человечество копошится в своей колыбели с шестого дня творения.
Человечество гадит в эту свою колыбель и создаёт искусственные законы. Здесь, на кладбище, это видно на каждом надгробье.
Вот склеп, достойный короля. Кто в нём лежит? В нём лежит самый ярый эгоист из всех обитателей этого скорбного района. Он за всю свою жизнь не сделал ничего полезного: никому не протянул руку помощи, не забил ни одного гвоздя и даже не смахнул пыль со старой картины.
А напротив несколько могил заросли бурьяном. Здесь лежат: мать, родившая и вырастившая двенадцать детей;  учитель многих славных музыкантов, поэтов и учёных; раввин, проникший своим умом и святостью в сокрытые тайны мирозданья; гончар, чьей посудой пользуемся мы и сейчас; строитель, построивший наши дома.   
- Господь наш! Всемилостивейший и милосердный! Как ты допускаешь такое? Здесь на каждом шагу чувствуется власть Азаза, – думал Моше.
- Интересно! У тебя в семье чувствуется твоя власть? – спросил его представительный посетитель кладбища с тростью в виде змея и с красной бабочкой на перламутровой шее. 
- Конечно!
- Так чему же ты удивляешься? Его законы вечны. Они вне времени и пространства. А здесь – законы времени. Это Земля, и здесь господствуют законы Земли. Здесь есть прошлое, настоящее и будущее. Он для Земли и людей дал один закон – смертности. И, в дополнение к нему, напутствие: «Плодитесь и размножайтесь». А как кого хоронить и кому строить шикарные склепы и пирамиды, а кого слегка засыпать землёй, – Он не устанавливал. Поэтому люди творят, что хотят. И не надо на Него грешить!
- Прости меня, Господи! Это я всуе. 
- Молодец! Ты быстро соображаешь. Верь мне, и у тебя всё будет хорошо в этой жизни.
- Спасибо, – невесело ответил Моше.
Он открыл глаза. Самолёт завершал посадку на землю Германии.