Таков век пресного поколения

Таким выдался век нашего пресного поколенья – пасмурный, туманный. Игривой слякотью прошла торопливая молодость. Лишь перешагнув за третий десяток, мы вступили в эпоху с переменной облачностью. Обрызгало нас малость – ну и ладно! К сорока годам так или иначе всё показалось далёким прошлым…
Появилась некоторая ностальгия по шустрой молодости, по бестолково проведённым годам суетливого существования. Интересно было бы встретиться с теми, с кем распивал разливное пиво, покупая его в полиэтиленовые пакеты.
Вспомнить хоть глуповатые студенческие диалоги-споры о будущем, которое нынче и наступило. Общежитские грязные столы, уставленные перечитанными старыми газетами с вяленой рыбой да с пепельницей-консервной банкой. Этот жуткий запашок пива, смешанный с сигаретным дымом! Кажется, этот дух будет не раз возвращаться и напоминать о бестолковых умничаньях студенческих лет.
В принципе, жизнь в целом состоялась: вместо романтических надежд и пространных рассуждений есть работа, доход; вместо бесшабашного времяпровождения – трезвое повиновение законам обывательского бытия. Нам теперь под сорок…
Среди нас – бывших друзей, а ныне просто старых знакомых –самые различные типы: и художник, и средней руки писатель, и, конечно же, куча предпринимателей. Но самым преуспевающим в бизнесе оказался, бесспорно, Мансур, который ещё на студенческой скамье был хитроумным, начитанным и пресным до неприличия…
И в сегодня неожиданно для всех, а может, и для самого себя, он откопал всю компанию и пригласил к себе в загородный коттедж. Собралось девять человек. Явились как раз те, с кем совместно болтались по пивнушкам, кинотеатрам, дешёвым барам с приторным мороженым.
Сразу вспомнили за богатым столом о сыро-бетонном духе высоченного здания многоокого университета, о семинарских занятиях по дебрям теории марксистского учения, о читальных залах с исписанными столами, о маленьких общежитских комнатушках, пропахших ароматом молодых здоровых тел…
Огромный дубовый стол Мансура был уставлен в стиле барокко во всех отношениях: всё было вычурно, сытно, вкусно, дорого. Но это не сковывало. Перед нами сидел тот же Мансур, несмотря на то, что был миллионером, имеющий собственный завод.
Милое его лицо, которое, казалось, не изменилось за последние пятнадцать лет, гаркнуло в нас: «А ведь Он есть – Бог-то!». И Мансур начал говорить о том, что каждому воздаётся в этом мире по заслугам. Он работал день и ночь. Так пришло к нему положение, богатство. Гости, которые выслушивали всё это, тоже добились определённого успеха, но по сравнению с Мансуром это было подобием маленьких кучек перед огромным холмом. Впрочем, что называть успехом? Один из нас стал прекрасным журналистом, другой занял высокую административную должность. Двое защитили кандидатские диссертации.
 Но Мансур… Он добился успеха в другой области, имя его было известно практически всем жителям миллионного города. Это не помешало нам остаться единомышленниками относительно эстетических взглядов и вкусов. Мы оставались убеждёнными атеистами, почитали французский «новый роман», дружно знали и ценили Камю да Сартра,  свысока плевались на Драйзеров и Селинджеров, пытались уяснить значение «Улисса» и Миллера. Поэтому Мансур всех и удивлял… Эстет, ценитель живописи и литературы, любитель классической оперы – и тут же известный предприниматель, который тратит огромные деньги на постройки мечетей и церквей, восстанавливает библиотеки, помогает писателям и художникам, содержит целый детский сад.
У богатых свои причуды… Эта фраза, набившая оскомину, которая всегда к месту по отношению к Мансуру, могла бы быть слоганом его существования. Он позволял себе многое: выдвигался в народные депутаты, часто выступал в средствах массовой информации и тому подобное.
Помнится, я был оппонентом Мансура в дискуссиях ещё в далёком университете. Мы подружились на студенческой скамье, жили в одной комнате в общежитии, вместе ходили в столовые и дешёвые бары. Поэтому сегодня имел полное право на иронию.
– Что-то частенько ты заговорил о Боге? – ехидничал я. – Пришла пора замаливать грехи? Но помни: строительство храмов не может принести успокоения ретивой предпринимательской душе…
Или:
– Ты же читал Шаламова да Солженицына? Мне казалось, что ты задержался на круге первом и немного не дошёл до Колымы…
Мы говорили много о многом. Обменивались телефонами и жаловались на свои проблемы…

Потом мы остались вдвоём. Ты убедительно об этом попросил, когда все засобирались по домам. Сказал, что это важно для тебя. Тон делового человека, интеллигентная просьба – и я задержался.
Даже решился переночевать. Время было позднее, а мы не спали практически до утра. Мансур прогнал персонал коротким: «Завтра придёте!», достал из холодильника какое-то израильское пиво и совсем как когда-то в пивнушке начал мерно и монотонно:

Старик Бальзак помешался на деньгах <пауза>. Кстати, помнишь, как ты смеялся над профессорским вопросом из школьной программы: Кто главный герой в романе Гоголя «Мёртвые души»? Наверное, Чичиков. Нет, смех <натянутый смех>.
Так вот, у Бальзака по такому же принципу главным героем являются, конечно же, деньги, и его знаменитое «Нет ни одного крупного состояния, за которым бы не скрывалось преступление» верно лишь отчасти. Оно оправдано с моральной точки зрения. Ведь преступления бывают разными. Если ты обошёл закон, это не означает, что ты его нарушил. Ты понимаешь меня?
Я его понимаю… Мансур после паузы продолжает уже тоном делового человека:
Короче! Какие могут быть предисловия?.. Значит, через пару лет после окончания университета у меня были огромные неприятности. Я тогда начал заниматься собственным делом и не рассчитал сил. Эти начало девяностых – тихий ужас какой-то… Наверняка, ты помнишь об этом…
Да, я об этом помню. Даже помню, что это случилось через несколько лет, когда Мансур уже встал на ноги. Помню, он сказал, что именно те неприятности сделали из него настоящего дельца – хваткого, целеустремлённого.
Это были не простые неприятности, которые случаются почти со всеми начинающими бизнесменами, это были по-настоящему большие неприятности.
Я подумывал податься в бега, потому что выкрутиться практически не было возможности. У меня был выбор: удавиться, отравиться, убежать. Мне просто не давали возможности отработать нужную сумму, а требовали почти преступления.
Принял простое решение. По деловым связям у меня были знакомые в Москве, и я подался в столицу. Проторчал целый месяц. На мелкие расходы деньги водились. Не зная толком, как выбраться из сложившейся ситуации, слонялся по Арбату и решил зайти в Ленинскую библиотеку. Словно хотел там найти ответ. Мои интересы знаешь: история тюркских народов, Лев Гумилёв, волжские булгары, родословная известных  тюркских фамилий и тому подобное. Сейчас я поостыл к подобным темам, но тогда…
В первый же день, просматривая материалы по истории сибирских татар, нашёл свою фамилию. Моего деда звали Хаммат, он был владельцем завода, который достался ему ещё от его деда Ислаха.
Так вот, Ислах или Илья Платонов родился в 1802 году. В 1828 году подрался с неким дворовым человеком, был осуждён на ссылку. Не дожидаясь осуществления приговора, сбежал в лес. Через год с небольшим он вернулся состоятельным человеком, подружился с этим дворовым человеком. Крестился под шумок в 1831 году, а в 1851 году у него родился единственный сын Мансур… Иначе говоря, этот Илья Платонов, которого всю жизнь на селе называли убийцей и разбойником умер только в 1893 году, за год до появления на свет моего дедушки Хаммата…
Всё это было записано тем самым дворовым писарем, с которым когда-то Ислах и подрался. Вообще, мой прапрадедушка являлся личностью неординарной. О нём упоминали несколько человек. Он был инициатором постройки церкви, открыл достаточно большой кирпичный завод и так далее.
Я читал всё это, и что-то говорило мне: не случайно провидение толкнуло меня в Москву, в Ленинскую библиотеку, к этим материалам. К чему бы это? Этот вопрос задал ещё тогда. Ответить на него смог только сейчас. Только сейчас понял, почему всё это мне должно было узнать…

Москва, как известно, слезам не верит. Я проторчал у своих друзей около двух недель, якобы занимаясь делами, но в решении своей проблемы не продвинулся.
Мне было не очень удобно перед знакомыми, и я переехал на платную квартиру. Деньги имеют обыкновение заканчиваться. И где-то к восемнадцатому дню проживания в столице я остался без копейки. Пришлось ночевать на улице. Петь, рисовать, танцевать и тому по-добное я не умел, газетами в переходах торговать не хотел. И вскоре попал с спецраспределитель: без видимых дел в Москве нельзя было жить. Вышел оттуда на двадцатый день «бегов» злой, голодный, без копейки – целый день слонялся по Москве, пил только воду. Считай, до этого двое суток во рту крошки не было…

Наступила ночь. Именно в ту ночь нагрянула эта мысль. Наверное, от голода. Боялся лечь и поспать. Могли забрать, а второе попадание в руки доблестной милиции могло обойтись дорого. Решился на риск: вышел на дорогу и остановил такси. «Поехали на Казанский вокзал!» Он строго и просто назвал сумму, а я лишь крепче сжал чугунный кастет, сделанный из остатков какого-то забора. Помню, ехал в такси по ночному городу и просил провидение только об одном: не подсади кого-нибудь по пути. Не доезжая до вокзала, попросил остановиться. Тут я изо всех сил ударил его. Завязалась драка, в которой вследствие первого удачного удара победил я…
Таксисты – народ дружный, и мне надо будет быть осторожным… В конце концов, так обзавёлся важной для меня суммой: сто долларов и наших денег немного… Повезло жутко: в тот же вечер обнаглел. Снял проститутку, обул её ещё на сто баксов, а потом…
Очередная пауза. Мансур смачно закуривает, я делаю продолжительный глоток пива. Он покашливает...
А потом… Короче, я прибил двоих в ту поездку. У этой проститутки отнял газовый пистолет и пошёл с ним к азербайджанцу. От коллег по бизнесу узнал об этой услуге.
 Говорю, что заплачу, прошу обменять на боевой. Рискую, если не собой, то деньгами. Не стали меня обижать, продали «Макарова». «Возьми, – сказали, – помни, пушка не чистая, при первой же возможности постарайся избавиться». Пистолет до сих пор у меня. Храню его как раритет, как память о тех страшных днях.
План был прост: ещё до того выследил одного дурачка, который ездил на джипе и совершенно один открыто таскал с собой барсетку. Самоуверенный тип…
Понимал, что в заветной барсетке хранились немалые деньги, потому что он всегда брал её с собой,  постоянно ходил с ней в казино. Возле казино его и выследил.
Наступила ночь операции. Он выходит. Кругом ни души. До казино от несанкционированной стоянки метров сто пятьдесят. Он только закрывает дверь, подлетаю и по голове этой кастетом. Открываю дверь, сую его худое обмякшее от страха  тело в салон. И уже в машине достаю пушку. Понимаешь, не мог оставить его. Правой ударил в челюсть, а левой нажал на курок. Грохнул ужасающей силы выстрел. Едкий дым, гарь. Схватил барсетку и закрыл автомобиль. Делаю  шаги от машины и чувствую, как сердце дёргается в груди. Адреналин. Стоял гул, уши наполнились страхом. Продолжаю тяжело дышать и спокойно двигаться по намеченному маршруту. Уже в кустах осмелел и оглянулся: представляешь, никого.
Никакого движения, а какой грохот от выстрела. Успокоился… Минут через десять снова направился к машине. Побродил вокруг, желая показать наплевательское отношение к совершившемуся. Но, кажется, никто не обращал на меня внимания. Настолько осмелел: снова залез в салон и порылся в бардачке, взял его документы, нашёл в нагрудном кармане изрядную сумму рублей, и был таков…
Примерно по такому же сценарию проделал и вторую операцию. Также возле казино, только пристрелил его в кустах за гостиницей «Ленинградская». Вскоре понял, что у меня хватает денег, чтобы хоть как-то сгладить свои проблемы. Мир мне показался простым и несчастным…
Вернулся домой, а тут и старые дела шевельнулись, и я рассчитался с лихвой. Более того, появились дополнительные средства после невероятного падения курса рубля. У меня оказалось почти шесть тысяч свободных долларов. Это было целое состояние.
Мог бы купить комнату, о которой так мечтал. Но прикупил два станка и арендовал помещение. У меня была идея по производству всяких побрякушек из полиэтилена низкого давления. Ведь у меня был знакомый, который доставал сырьё практически даром. Дело пошло. Буквально через три месяца я купил ещё пять станков и нанял трёх рабочих…
Не прошло и года, как я смог приобрести первое помещение. Пусть на окраине, но оно было первое и приносило стабильный доход. А деньги к деньгам. Пока шло по арифметической прогрессии это направление, понял, что необходимо ездить и выращивать дело не только вширь, но и качественно. Необходимо было осваивать новые сферы. Так пришёл к созданию сети магазинов и долевому строительству жилья…
Впрочем, это уже биография моего дела…
Но хотелось понять, как мне всё это аукнется. Не сойду ли с ума от того, что убийством поправил дела. Все эти годы не мог долго оставаться без работы. Всё время хотелось активной деятельности потому, что в работе хотел утопить воспоминания о тех днях. Иногда мне хотелось пойти куда-нибудь и помолиться. Но кровь-то осталась навсегда…
Вот и начал являться образ предка Ислаха. Понял, почему случай заставил тогда пойти в библиотеку, хотя меня волновали совсем не книжные вопросы. Там я подсознательно почерпнул идею о том, что нет в мире неразрешимых проблем, стоит только перешагнуть за флажки. Сколько людей, оправдывался перед собой, убийствами и заговорами доходили до своих целей...
Мы подобное легко вычитываем и легко произносим. Когда сам оказываешься перед выбором: ты или тебя. Нет никаких границ жестокости, нет никаких запретов. Толпа любит силу, толпа предпочитает иметь в кумирах убийц, тиранов, притеснителей, чем просветителей, философов, учёных…
Впрочем, я не о том. Меня удивила схожесть моей судьбы с жизненным путём Ислаха. Он протоптал мне предопределённую карму. Это не болтовня...
Наши судьбы – сплошное совпадение. Подтверждение некоей идеи постоянного возращения, реинкарнации. Сравни: ровно в двадцать шесть у моего предка случились неприятности: ему грозит либо ссылка, либо огромный откуп. Денег у него, конечно, нет. Он выбирает третий путь. Через несколько месяцев его дворовый писарь получает хорошие подарки от Ислаха, и через год мой предок получает полное прощение. А через полтора года он возвращается в деревню и сразу же закладывает кирпичный завод. Я в двадцать восемь имел 30 наёмных рабочих, то есть получил статус завода.  Именно в двадцать восемь Ислах женился, я – тоже. Через год и у него, и у меня рождается дочь. До сорока лет он расширял и расширял своё производство. Он не ограничился кирпичным заводом, а занимался торговлей и даже часто ездил в Среднюю Азию за товаром. Кроме того, Ислах заложил и построил практически на свои деньги церковь. Это происходило до его сорокалетия.
Потом всё у него наперекосяк. Он продолжал богатеть, но стал нервным самовлюблённым тираном не только в семье, но и в селе, и даже в городе несколько раз учинял жестокие драки и самосуды.
Говаривали, что убил четверых купцов, но доказать не смогли. Он жестоко обращался со своими родственниками, которые отказывались креститься и остались мусульманами. В течение долгих тридцати лет он сжил со свету трёх жён, жестоко избивал дочерей, которые так и не нашли счастья вследствие тирании самодура-отца.
Дальше больше: где-то под шестьдесят лет Ислах совсем сошёл с ума. Его пробовали лечить, но он помешался на собственном богатстве и думал, что все хотят его обобрать.
Короче говоря, его богатство принесло одно несчастье. И село, несмотря на то, что он много в молодости сделал для его жителей, с ужасом вспоминает кровавого и жестокого сумасшедшего Ислаха. Я узнавал. До сих пор людская память хранит рассказы о треклятом тиране, который под старость потерял человеческий облик. Интересно, что в 62 года он умудрился жениться ещё раз. Это жена – моя прапрабабушка. Она прожила с этим самодуром самую несчастную жизнь и выдержала всего шесть лет. Он её, по рассказам того же писаря, сгноил в погребе. Он выжил со свету всех дочерей, всех жён.
Когда в возрасте 81 года Ислах испустил дух, воздух в селе стал чище. Все жители приняли его смерть с огромным облегчением. Говорят, что когда его хоронили был ясный летний день и на лицах людей на кладбище играли улыбки…

Израильское пиво тянуло ко сну, но спать не хотелось. Мои любимые сигареты, которые мне были не по карману, словно смотрели мне в рот. Я практически не держал рот свободным в течение часа и порядком охмелел. Перед глазами висел вычурный до безобразия ковёр из тёмно-зелёных и красных хитросплетений и узоров, как сама жизнь. А мой Дон Корлеоне на исповеди у Папы Римского закончил скомканную речь. В паузах мне показалось, что завтра Мансур будет каяться, что высказал это, и оставшуюся жизнь будет избегать меня. Не удивился бы, если бы он сказал, чтобы я не распространялся о слышанном. Впрочем, может, всё это и неправда?
Зачем мне надо было лезть в дебри Ленинской библиотеки? Почему меня всегда так тянуло узнать судьбы татарских мурз? Меня к этому что-то толкало. Ведь никогда не увлекался историей, а вот недалёкое прошлое татарского народа меня всегда притягивало. Даже не притягивало, а манило и засасывало… 
Он встаёт, уже в который раз во время рассказа. Смотрю на него: в красивом костюме, симпатичный, светлые серые глаза, в которых светится уверенность и ум, прямой нос, несколько тонковатые, волевые губы, выбритый тяжёлый подбородок, в волосах даже нет залысин. Этакий Великий Гетсби. Особенно приятно то, что в нём нет тяжёлых буржуйских повадок, солидного брюшка и нагловатости в голосе. Не скажешь, что перед тобой преуспевающий миллионер.
Израильское пиво тянуло ко сну, и он просто показал мне, куда лечь, пожелал спокойного сна и зашагал в свою спальню-кабинет, который находился на втором этаже огромного дома. Я остался в комнате наедине с лампой, нажал кнопку, и лампа умерла…

Через неделю, в день своего сорокалетия именно в этой комнате Мансур нажал тот самый курок того пистолета и ушёл в небытие. Говорили многое. Но я понял, Мансур решился выйти из мрачной колеи непреложной кармы, проложенной ему предком Ислахом…