Уроборос

- Рушьте и убивайте... - доносилось гулким эхом из подворотни. - Освободитесь от оков предрассудков!
Часы на ратуше били полночь. Секундная стрелка ползла по новому кругу непривычно быстро, резво, как-то особенно жадно глотая время, словно змея поедающая свой хвост.
- Рушьте и убивайте, братья и сёстры, - надрывался демонический голос. - И воссоеденитесь с Создателем!
Небо было густым и тёмным, а луна - злым змеиным глазом смотрела на ощетинившийся шпилями башен город.
- Рушьте и убивайте... - раскатами раздавалось по аркам и площадям. - Рушьте и убивайте.
Проныра - бездомный, смурной мальчишка лет десяти, с багровым родимым пятном на пол-лица, всего минуту назад мирно спавший в своей коробке, теперь, - встревоженный загадочным голосом, наконец выбрался из глухого, узкого переулка и боязливо вышел на мостовую, где роились другие, привлеченные пламенем странной речи люди.
- Рушьте и убивайте, восстанавливайте равновесие!
И вот уже, сам того не заметив, мальчик протискивался среди множества ног, как по непроходимым джунглям, и чем ближе он подбирался к источнику звука, тем более плотными рядами смыкались одетые в холщовые мешки деревья. С трудом добравшись до авангарда, Проныра замер, и, как бы выглядывавая из-за ствола - увидел в небольшом просвете человека, облаченного в мантию цвета обсидиана. Человек этот, воздев руки к звёздам, стоял на вделанном в гранит мостовой белом мраморном эллипсе, подле обрушенного обелиска, из под которого торчали человеческие конечности и разливались кровавые ручейки; его скрытое под капюшоном лицо, медленно, словно башня танка поворачивалось в ту сторону, где сжавшись от ужаса и нетерпения затаился и ждал столкновения двух миров маленький любопытный мальчик.
- Разрушение - есть очищение... - адепт осёкся; оба его глаза, точнее - это были не глаза, а танцующие в пустых глазницах огни, наткнулись на наполовину высунувшееся из-за чьей-то ноги детское личико. Проныра тут же воспламенился. Он хотел было занырнуть обратно, в дебри, но взгляд адепта сковал его сердце огненными кандалами. Пламя кровавого культа овладевало волей мальчика, не причиняя ему вреда, но перекраивая его воззрения под себя: оно яростно перекидывалось с извилины на извилину, с мысли на мысль, превращая былую личность в кружащийся над затухающими углями пепел. Проныре казалось, будто сам дьявол играл на органе в его голове, а все демоны ада пустились в ней в дикий пляс. Вдруг где-то неподалёку раздался взрыв, заорали автомобили, посыпались стекла, завопили и засуетились люди; лицо-череп отвернулось, а мальчик уже бежал, бежал по-настоящему живому лесу, вдыхая через чужие ноздри, смешавшиеся с запахом пота ароматы джунглей, бежал на чужих ногах, минуя торчащие меж буковых деревьев корни и сжимая толстую палку, с примотанным к ее концу острым камнем, в чужих руках; бежал, ощущая чужие ярость и страх в чужом, налитом неистовой силой теле, но смотря на мир прямо перед собой - по прежнему, своими глазами. По обе стороны от него, громко рыча и скалясь, с дубинами или копьями наперевес, бежали волосатые люди в набедренных повязках из шкур; им навстречу неслась такая же, иступленная от безумия группа, только люди в ней были крупнее и волосатей. Мгновение, свист пролетевшего в дюйме от уклонившейся чужой головы копья, и чужая рука, воткнувшая каменный топор в тупое лицо врага, становиться вдруг своей. Все становиться вдруг своим: боль, страх, тело и дух, и даже лес, каждое дерево, каждый метр земли, на который пролилась кровь. Это мой лес - вскричали инстинкты, и Проныра наносил удар за ударом, крушил череп за черепом, дробил и ломал кости, ступая по мертвым телам. Это мой лес - говорил он взглядом в рассечённое надвое лицо поверженного врага - мой лес! И лес выплюнул его из своей мрачной пасти, как неподдающийся зубам-топорам орех; выплюнул, вместе с вцепившимся в него намертво, столь же сильным, непобедимым воином, в большой ручей, разделяющий джунгли и высокогорное плато.
 Схватка продолжалась: здоровенный, как горилла, неандерталец, не взирая на сломанное копье, застрявшее меж его рёбер, с удивительной быстротой ушёл от удара и всем своим весом вдавил соперника в каменистое дно ручья. Стало тихо. Ручей с головой укрыл Проныру от звуков бойни полупрозрачным, агатистым одеялом. Кровь сочилась из его ран, делая воду мутной; он словно спрут, что выбросил чернильное облако, да только сейчас это не спасло. Силуэт, сидящей на нем горы,  начинал терять свои очертания. Проныра больше не сопротивлялся. Его веки сомкнулись. Окружающий мир исчез. Время будто остановилось. Душа, покоряясь окаменевшим лапам на его горле, уже собиралась покинуть тело, как судьба, вдруг аккуратно вложила в увядающую ладонь рукоять топора. Мгновение, и Проныра уже выныривал из облака песчанной пыли, срубая голову на скаку; он голопом мчался по раскаленной, пыльной равнине верхом на арабском скакуне, облаченном, как и он сам, в латы. Рядом с ним скакали другие, подобные ему рыцари с вышитыми на белом кафтане, одетом поверх доспех, красными крестами, и все вместе они являлись частью единого механизма, острым клином разбивающего вражеские фаланги. Лязг металла и топот копыт уже давно здесь заполнили все пространство и слились в монотонный шум, который переодически разрезали вопли гибнущих сарацинов, и поэтому - никто из рыцарей даже не замечал, как тщетно, словно сказанные под водой слова, ударяются о доспехи немые стрелы. Ничто не могло выбить всадников из седла; и тогда, конные неприятеля, сделав тугую петлю увлекли их вглубь, за линию обстрела собственных катапульт. Огненные шары здесь градом падали на святую землю, карая всякого, кто недостаточно быстр и ловок. Проныра первым заметил подвох и хотел было развернуть коня, но один такой шар уже стремительно накрывал его своей тенью. Все произошло очень быстро: Проныра лежал на земле, лицом вниз, придавленный  тушей лошади и в ушах у него звенело. Лязг железа начинал казаться ему дивной симфонией, под которую сейчас, где-то на балу, очень медленно и равнодушно танцуют полонез совсем юные господа и дамы, не знающие войны. Запах жареного потихоньку возвращал Проныру в чувство, и когда он поднял лицо, чумазое, все испачканное в саже и копоти, уже смеркалось; верхняя, широкая прослойка ультрамаринового неба, казалось, словно прессовочный станок вминала в горизонт узкую полосу лазури. В воздухе пахло смертью. Проныра потянулся за автоматом, но тот оказался недосягаем и он пополз. В пяти или шести метрах от него, из свежего кратера от снаряда поднимался огромный султан чёрного дыма, который возвышался над ранеными солдатами, словно жнец ада, пришедший собрать урожай душ. С высоты птичьего полёта можно было увидеть несколько таких жнецов, вырастающих как грибы по всему полю боя, и все они с мерзкой ухмылкой на злобных мордах, сгорбившись потирали ладони. Проныра схватил автомат и из положения лёжа стал прошибать пространство перед собой, как игла швейной машинки прошивает ткань. Огонь из ствола мерцал на его черном лице с открытым по привычке ртом, но теперь, эта мера была совершенно необязательной - Проныра оглох. Он не слышал: как грохочут танки и свистят пулевые трели, как зло жужжит бечисленный самолётный рой и рычат, как адские псы, проделывая в земле воронку, сброшенные им, роем, бомбы. Но зато он прекрасно видел, хоть и сквозь плавно рассеивающуюся пелену света от яркой вспышки, как вдали, примерно в пяти километрах, всего в каких-то пяти километрах от места где он лежал, замерев и разинув рот, но на этот раз не от ярости, а от изумления - вырастал огромный огненный столп, куда более величавый, чем все те жалкие столпы от бомб, подобные ниспадающим всплескам на шкале эквалайзера. Проныра застыл, словно пресмыкающееся, или нет, словно насекомое, муравей, который шёл по своим делам и остановился у подножия наипрекраснейшего цветка, опасаясь надвигающейся на него тени широко раскрывающегося бутона.
 Мгновение, и тишина и тьма вновь окутали его разум и, как очаровательные русалки утянули с собой в бездонную пучину вселенского подсознания.
- Созидайте и размножайтесь! - раздался знакомый голос.
Проныра приоткрыл глаза; он лежал абсолютно голый, распластавшись в нелепой позе на берегу пересохшего озёра, заросший густой бородой и волосами, как Робинзон. Солнце стояло в зените; оно высилось над ним так, как выситься гладиатор над поверженным им наземь врагом - с гордостью и превосходством. Проныра выбросил вперёд руку с растопыренными веером пальцами, словно моля о пощаде, словно защищаясь от солнечного копья, и небесный воин сжалился, глаза немного привыкли.
- Стройте себе дома, подражайте термитам и муравьям!
Проныра собрался с силами и поднялся. Влекомый голосом, который, казалось, звучал одновременно и в его голове и где-то совсем рядом, он отрешенно побрел по пустоши. Спустя пару минут, подгоняемый теплым ветром мимо скрюченных, суковатых коряг и глубоких рытвин, с осколками в них металла, Проныра пришёл к холмам. На одном из них, под раскидистым дубом толпились вокруг источника речи странные существа, похожие на лемуров, только эти уверенно стояли на задних ногах, разве что - сильно сгорбившись. Они усердно внимали словам стоявшего в центре человека в мантии цвета лунного сияния и не обратили никакого внимания на подкравшегося совсем близко к их лемурьему кругу проныру. Он стоял на пол-корпуса выше их плотных рядков и ждал, ждал, когда вновь сойдутся в жестокой схватке два разных мира, другу другу противоположных, но в то же время и взаимодополняющих. И они столкнулись. От чего-то Проныре вдруг стало стыдно и он бегло отвел глаза. В его поле зрения попала длинная палка, крепкая, без трухи; она заставила его душу мгновение колебаться и он неосознанно сделал выбор - схватил палку, с присущей ему ловкостью дикаря, яростно растолкал всех лемуров, встревоженных появлением чужака, и размозжил человеку череп.
- Томаш, - раздался ласковый, но с нотками строгости женский голос. - Ужин стынет, бегом к столу!
- Иду, мам! - пролепетал малыш с багровым родимым пятном на пол-лица и, побросав всех своих солдатиков, нехотя отправился кушать.