Пантюшка

   Четыре с половиной сотни лет тому назад река, на которой стоит наш городок, служила государственной границей. С одной стороны, на высоком обрыве, возвышались угрюмые деревянные стены крепости, а на другом широко и привольно располагался обильно заросший дубами и березами «ногайский берег», или как его еще называли в то время – «дикое поле». С людей, которые на свой страх и риск ставили дома в этом месте, распахивали целину и обзаводились хозяйством, не брали налоги, поэтому пространство, освоенное поселенцами, получило название «белое место». С течением времени «белое место» трансформировалось в «Беломестное».
   Там, где сейчас мирно стоят разноцветные, уютные домики, утопающие по самые крыши в зелени садов и огородов, раньше часто раздавались громкий лязг мечей и свист стрел, пахло дымом и обильно лилась горячая людская кровь…
   Но давайте закончим небольшой экскурс в историю родного края и вернемся в наши дни…
   Лет десять, а то и пятнадцать назад в Беломестном,  на улице Воронежской, в маленьком покосившемся домишке жила была некая старушка.
   Как ее зовут, сколько ей лет – не знали даже соседи, чьи дома стояли рядом. Она ни с кем не дружила, не ходила в гости, не звала к себе, жила затворницей совершенно одна. Звали ее Пантюшка. Конечно же, это было не настоящее ее имя, так прозвали ее соседи по улице, а почему – никто не мог вспомнить за давностью утекших лет. Может быть, фамилия ее была Пантелеева, может быть, мужа или отца звали Пантелей, кто знает…
   Про нее по Беломестному ходило много слухов – и то, что она ведьма, и то, что она в полуночный, «ведьмин час», ходит по Воронежской и метет дорогу метлой с длинной ручкой, призывая различные несчастья на головы мирно спящих, ничего не подозревающих жителей слободы, и что у нее растет маленький, закрученный как у поросенка хвостик, и что спит она не на постели, а в черном гробу… Да мало ли про что могут болтать досужие до сплетен люди?  Однако, даже нахальные, настырные, вечно горлопанящие и всюду сующие свои любопытные носы беломестненские мальчишки и те побаивались появляться вблизи Пантюшкиного дома.
   Иногда можно было видеть, как Пантюшка, вся в темной, тяжёлой одежде, наглухо укрытая от любопытных взглядов черным платком, каким то особым образом согнувшись, хромая и перекатываясь, неспешно, опираясь на суковатую палку, ковыляет по улице в магазин за продуктами.
   Дом Пантюшки всем своим видом был похож на хозяйку. Такой же маленький, скособоченный на один бок, потемневший от времени и от непогоды, он подслеповато глядел на белый свет крошечными закопченными окошками,  будто отгоняя от себя непрошенных гостей.
   У Пантюшки была одна особенность, которая кардинально выделяла ее из общей массы жителей слободы. Все жаркое лето, промозглую осень и долгую, холодную зиму она собирала бродячих, больных и бездомных кошек, шныряющих по Беломестному, кормила их, выхаживала и всячески заботилась о них. Такая идиллия продолжалась до самой весны. Как только ласковое солнышко начинало пригревать стылую землю, в голове Пантюшки словно бы включался какой то хитрый механизм. После того, как это происходило, старушка брала в руки здоровенный топор и начинала рубить, словно дрова для растопки печи, все многочисленное кошачье племя, собравшееся в ее хате за прошедшие долгие месяцы.
   Сердобольные соседи, услыхав страшный кошачий ор, вырывающийся из Пантюшкиной избушки, принимались в спешном порядке звонить в «скорую помощь», бригада приезжала, брала штурмом хату, забирала Пантюшку в областную психиатрическую больницу, где она отлеживалась около месяца или двух, затем бабуля возвращалась домой, опять была тише воды, ниже травы…   До следующей весны, когда все повторялось по новой…
   Однажды к ней на вызов попал и я. В помощь мне в отделении милиции дали сержанта. Это был здоровенный, курносый, спортивно сложенный парень с глуповатым лицом, которое обильно покрывали крупные веснушки.
   Энергия так и перла из него. Казалось, что даже воздух электризовался от распиравшей парня силищи…  Как только мы оказались во дворе Пантюшкиного дома он, поигрывая тугими, красиво перекатывающимися под форменной одеждой мускулами, начал отрабатывать приемы карате на подвернувшемся столбе уличного освещения. Затем, вооружившись резиновой дубинкой,  последовательно нокаутировал старое, дырявое ведро, колченогую табуретку и полуразвалившуюся, сгнившую до основания собачью конуру.
   Он угрожающе, страшно выкатив прозрачные глазки, «хакал» и «хекал», размахивая дубинкой, со стороны напоминая нелепую черепашку – ниндзя в сержантских погонах и кепке с кокардой.
   «Выходи, Пантюшка, выходи на смертный бой, биться будем!» - ревел он словно раненый бык, выбрасывая вперед и вверх ноги, ставя блоки и боксируя с лишь ему одним видимым противником.
   Ну вот, наконец, и входная дверь с позеленевшей от времени ручкой.
   «Бамц!» - сержант звонко въехал лбом в низкую притолоку и зашипел, как рассерженный кот, потирая мгновенно покрасневшее чело.
  Внутри было темно. Я достал фонарик, который постоянно ношу с собой, включил его. «Твою мать…» - сдавленно выдохнул сержант, когда в конусе яркого электрического света мы увидели здоровенный гроб, покрытый темной тканью, который притулился у стенки в окружении большого количества  пучков сухой травы.
   «Верно люди говорят, бабка то и впрямь ведьма…» - неприятный холодок возник в груди и потихонечку пополз вниз, царапая по пути острыми коготками почему то вдруг неистово заколотившееся сердце…
   Наконец, сени кончились. Нащупав ручку перекошенной двери, мы с трудом ввалились в жилое помещение. Навстречу нам, чуть не сбив с ног, вылетела разношерстная, дико орущая кошачья орда, состоящая, по меньшей мере, из двух десятков разномастных котов и кошек.
   В хате стоял зловещий полумрак. Тусклая лампочка в сорок ватт даже не пыталась разогнать притаившиеся по углам пугающие тени. Сама хозяйка сидела на продавленной кровати, закутанная в громадное количество старой, потрепанной. засаленной одежды. На полу тут и там валялись истерзанные тушки несчастных животных, некоторые, еще живые, пытались ползти, безуспешно упираясь в давно не мытый пол перебитыми лапами…  В затхлом воздухе дома явственно пахло кровью и смертью…
   «Как вас зовут?» - пытаясь перекричать истошные вопли кошек, обратился я к старушке. Свой вопрос мне пришлось повторить несколько раз, постоянно повышая голос, так как бабуля оказалась сильно глуховата.
   «Уши надо динамитом чистить, ба!» - весело пробасил сержант, обращаясь к старухе. На мгновение мне показалось, что ее глаза  загорелись желтым огнем. «Почудилось» - подумал я.
   «Па-па-Пантюшка» - пролепетала бабка каким то детским, тоненьким голоском, теребя в немытых, заскорузлых пальцах край дырявой простыни.
   «Да ты нас не бойся, ба, ишь, как испугалась, аж заикаться начала» - гудел сержант, сосредоточенно счищая с ботинка прилипший кусок кошачьих внутренностей. Глаза старой ведьмы вновь блеснули желтым, каким то дьявольским огнем. «Не почудилось» - понял я.
   Я начал измерять Пантюшке давление. Она, с интересом наблюдая за моими действиями, вдруг неожиданно затянула – «Ля-ля, ля-ля-ля…».
   «Совсем чокнулась, старая калоша, песенки поет, ну, точно - дура» - прокомментировал сей  факт сержант.
   Глаза бабки сверкали в полутьме как фары автомобиля и не думали потухать.
   «Ля-лягушкой т-такой же и-измеряю д-д-давление с-себе с-сама» - заикаясь, сообщила мне бабка, затем потянулась куда то за спину и достала из под груды старого, отчаянно воняющего плесенью белья новенький аппарат для измерения давления. Я был поражен. Почему Пантюшка назвала аппарат для измерения давления «лягушкой» я не могу до сих пор понять. Может, она имела в виду ту старую детскую игрушку, в которой при помощи нажатия на подобную грушу можно было заставить потешно прыгать и скакать лягушку из резины?
   «Да ты, ба, даром что дура, еще и заишная» - искренне обрадовался своему открытию сержант. Бабка от этих слов дернулась, как от удара.
   «Бабуля, нужно делать укол» - вынес я вердикт и начал набирать в шприц лекарство.
   «Не-не, не-не-не…» - начала Пантюшка, замахав руками и усиленно моргая слезящимися глазами.
   «Я тебе сейчас как дам «нет» промеж рогов, сразу окочуришься, ведьма старая» - набычился сержант, помахивая дубинкой перед крючковатым носом старухи.
   «Не-не п-п-против» - наконец то выговорила бабка, послушно ложась на постель, злобно косясь на милиционера желтыми глазами, не обещающим ему ничего хорошего. Если бы взглядом можно было убивать, то он уже лежал бы, бездыханный, дымясь, на полу
   Я с превеликим трудом, разбираясь в груде одетой на Пантюшку одежды, неуклюже раздевал ее, постепенно, шаг за шагом пробираясь к старушечьим ягодицам. Бабка не сопротивлялась, а просто тихо лежала на кровати. Возможно, мои манипуляции с ее гардеробом навеяли ей приятные воспоминания из далекого, давно забытого прошлого…
   Хвоста я у нее, как ни старался, не обнаружил…
   «Бабушка, надо ехать в больницу» - произнес я и начал собирать укладку. «Давай, пошевеливайся, старая карга» - грозно прикрикнул на старуху неумолимый сержант.
   «С-сейчас, с-сейчас» - проговорила старушка, заикаясь, затем потянулась куда то за спину, нащупывая что то невидимое для нас. Неожиданно она резко вскочила с кровати и прихрамывая, боком, как огромный лохматый краб, бросилась к сержанту. В руке у старушки я с изумлением и испугом увидел громадный, тускло блестевший в неверном свете лампочки топор, покрытый толстым слоем кошачьей крови и кишок.
   Представитель закона, перепугавшись, отшатнулся от старухи, поскользнулся на кровавом полу, упал на спину, проворно перевернулся на живот и заелозил черными  ботинками по блестящему, жирному полу, скользя в кровавых ошметках, пытаясь увернуться от угрожающе занесенного над головой топора в руках обезумевшей старухи.
   Форменные брюки бесстыдно задрались и стали видны трясущиеся икры сержанта, покрытые густыми черными волосами. «Не надо» - завопил он, прикрывая голову руками.
   Топор, тяжело ухнув, глубоко вошел в дощатый пол в нескольких сантиметрах от головы сержанта. Пантюшка брезгливо посмотрела на поверженного врага, перешагнула через него и, совершенно не заикаясь, спокойно произнесла – «Еще будешь вякать – убью как кошку». Затем повернулась ко мне – «Ну, что, поехали?».
   Мы вышли из хаты. Впереди, гордо подняв голову, величаво шествовала Пантюшка.  Казалось, что она стала как будто выше ростом и вроде бы даже перестала  хромать. Сержант понуро, как побитый пес, опустив голову, плелся сзади. стыдливо прикрывая руками все увеличивающееся темное пятно на брюках…