Постмосковье. Глава 1. Метро

Раздался далёкий взрыв. Станцию тряхнуло. Стоя на самом краю платформы, я чуть не упал прямо на пути. Удержав равновесие, я аккуратно спустился на рельсы и побежал на четыреста пятидесятый метр северного блокпоста, на котором должен был сегодня дежурить.
- Что это было? – спросил я у своего сменщика Володи, переводя дыхание после минутной пробежки и сплёвывая слюну в сторону от костра.
- Да хрен его знает, - он почесал затылок левой рукой, правая же твёрдо держала массивный кустарный автомат, - Звук точно был со стороны Ботанического, но что там могло взорваться?
- Без понятия, - коротко сказал я, пожав плечами, и присел на разогретый мешок с песком, – Ну, до завтра!
- Ага, бывай, - кивнул Вова и добавил, - И заходи завтра к нам – Оля грибной пирог испекла, на Ванькин день рождения, чтоб не на Проспекте, а на родной станции отметить…
- Внимание! – говорившего нагло перебила хрипящая на красивом, хоть и потёртом офицерском поясе рация, - Всем дежурным срочно оставить блокпосты и подходить к гермоворотам! Времени на всё про всё – пятнадцать минут! Повторяю...
Владимир вырубил приёмник и удивлённо посмотрел на меня.
- Ты тоже это слышал, Павло? – спросил он, - Оставить блокпост? А если...
- Пошли, - я тронул его за руку, - Приказ есть приказ.

В назначенное время мы и ещё полстанции уже стояли напротив открывающегося затвора.
Ворота, судорожно кряхтя, с режущим уши металлическим скрежетом начали отодвигаться к стене, ощерившейся клыками сколотых плиток. В щель дыхнул зябкий осенний ветер, пролившийся сверху на душную, закопчённую станцию. Матвей Семёнович, мой непосредственный боевой начальник и ответственный за дисциплину на блокпостах, что отдал приказ оставить караул, натянул противогаз и, выбрав менее других дырявый эскалатор, двинулся наверх вместе с Сансеичем, настанции; их примеру последовали несколько человек, стоявших в переднем ряду толпы. Я нащупал на поясе дежурный респиратор, глубоко вдохнув, натянул на лицо резину маски и двинулся вместе с людским потоком на поверхность, навстречу тусклому свету восходящего солнца.

Это было одновременно красиво и ужасно. Наполненный штукатурной дымкой полуразвалившийся вестибюль, на выходе из которого уже образовалась куча народу, развороченные взрывами дороги, вырванные неведомым смерчем фонарные столбы и ощетинившиеся кусками арматуры полуразвалившиеся здания вовсе не были похожи на тот прекрасный довоенный мир, который немного помнил я и который с наслаждением описывали по вечерам у костра старики ребятам, выкатившим глаза от удивления. Это вовсе не была та «золотая» осень, о которой писали наши далёкие-далёкие предки – это было серое, безликое «время года», не меняющееся по двенадцать месяцев к ряду. Метро сразу показалось таким уютным, тёплым, домашним и не изменившимся с тех пор – хоть и немного грязным и облезшим.
Сверху на глазеющих по сторонам людей сыпал бесформенный серый снег, отдающий странным химическим запахом. Я поймал пару снежинок в ладонь, растёр пальцами – нет, не снег это, пепел. Промелькнула мысль: а что, если это – останки наших злейших врагов, проклятых Чёрных, терроризировавших нас последние несколько месяцев? Угли от пепелища их противного всей человеческой сущности общества, злого и дикого?.. Я сразу захотел посмотреть на того героя, что спас весь оставшийся людской род от вымирания.
Пробравшись в первые ряды, я увидел Ульмана, помощника члена Совета Метро Мельника, какого-то мужчину, стоящего рядом с ним (кажется, мой тёзка, Павел?) и парня без противогаза (?!), что бесцельно смотрел куда-то вбок, в сторону Ботанического сада. Приглядевшись, я не поверил своим глазам – это был… Артём!

Две недели назад, после встречи с Хантером, другом Сухого - начальника станции и отчима парня, - Артём исчез со станции. Какой-то остроух сообщил жителям станции, что парень «по неподтверждённым данным» ушёл самолично разобраться с чёрными, и слух быстро разлетелся по станции и её окрестностям. Значит, всё сходится, и раз Артём вернулся к нам, своим, на ВДНХ, значит, его миссия выполнена!.. Чёрных больше нет!..
Эта мысль пронеслась в моей голове как ураган – быстро, заполонив собой всё и уничтожив всё остальное. Я понимал: вот он, шанс! Теперь я мог осуществить мечту всей моей жизни...

Я отвлёкся от размышлений от того, что рядом со мной громко закашлялся какой-то старик. И не просто так – все вокруг почему-то поснимали противогазы (видимо, подражая Артёму). Я удивился и, не повторяя за ними, под шумок решил вернуться в метро.
Пробравшись сквозь толпу людей и спустившись на станцию, я наконец одолел щербатый эскалатор и вышел к перрону. Заглянул в чёрную пасть перегона: - дежурные привыкли исполнять приказы: на блокпостах не было ни души, только распуганные начавшейся несколько минут назад толкотнёй крысы бегали вдоль металлических тюбингов тоннеля.
Я понимал, что из-за своего любопытства просто теряю время. Осталось совсем немного времени, пока всё успокоится и вернётся к обычному, хоть и в последнее время экстренному расписанию
Стянув маску, быстрым шагом я направился к своей палатке. Навстречу спешили к гермоворотам люди и, сгорая от любопытства, теребили в руками противогазы. Не обращая внимания на летящие в мою сторону вопросы "чо там такое?", а подошёл к своей "комнате" - под намалёванным жёлтой краской на брезенте номером «16». Медленно расстегнул молнию, заглянул внутрь и увидел уже привычную много лет картину: блёклую картонную коробку с нехитрыми пожитками внутри, стоящую на ней настольную лампу с тканным клетчатым абажуром, висящую на находящейся прямо напротив двери стенке палатки карту метро с понятными одному лишь мне пометками, скучившимися в верхней части оранжевой ветки, и две лежанки по краям тента. На одной из них тихо сопела мама - отсыпается  перед эвакуационным походом к Проспекту Мира, чтобы там, показав паспорт и расписавшись где надо, снова завалиться спать - на этот раз в такую же, но уже не такую уютную, родную, а чужую гостевую палатку… Подводит её здоровье в последнее время – больная спина почти не даёт отдохнуть, так что я был рад, что она вообще заснула и что её не разбудил начавшийся на станции переполох. Мне надо было уйти раньше, чем она проснется.
Аккуратно, почти без треска и повреждений самой карты я отклеил плакат от стены. Из-за него упала прямо на лампу записка на мелком тетрадном листе, притушив свет в тенте и толстыми блёклыми линиями расписав его стенки нацарапанными на нём каракулями. Свернув карту в рулон, я взял помятый кусок бумажки в свободную руку и, читая, наверное, в последний раз, поднёс его к глазам.

«Уважаемый начстанции Александр Алексеевич! В результате сложившихся обстоятельств я не могу остаться на станции и направляюсь на север по нашей ветке. Прошу не посылать никого за мной. Ещё раз извините за предоставленные неудобства, но я оставляю станцию в уверенности, что в нынешней ситуации вы сможете без меня обойтись. Надеюсь, ещё увидимся. Павел Мышкин.
P.S.: Мама, не волнуйся, иди на Проспект. Я обязательно вернусь. Встретимся там. Твой любящий сын.»

По щеке потекла слеза, оставляя, наверное, светлую борозду на грязном после дежурства лице... На лежанке заворочалась со стонами мама, возвращая меня в реальный мир. Помотав головой, я положил записку на свою кровать и достал из- под подушки два рожка патронов, которые легли на записку сверху (как компенсация оставшимся - и маме, и станции) и серую дверную ручку. Направился к выходу, но не смог удержаться и оглянулся - последний раз осмотрел комнату, зарисовал её в голове, чтобы ни за что не забыть. Затем вытер слезу и вышел наружу, закрыв за собой.

Остановившись посередине перрона, я невольно огляделся. И всё-таки ВДНХ была очень красива; как она выглядела до Войны, я толком и не помнил, и запомнилась она мне такой, как выглядела сейчас: массивные - но не громоздкие, а изящные - пилоны, занятые, кроме двух крайних с каждой стороны, торговыми и жилыми палатками; ныне растасканные по брезентовым домам аккуратные скамеечки; украшенные литыми цветами большие люстры (хоть сейчас и не работающие, но выглядящие ещё более маняще в тусклом свете аварийных станционных ламп); декоративные вентиляционные решётки, заляпанные следами от крысиной отравы, – я понимал, что буду скучать по всему этому, по месту, куда я попал совсем ещё ребёнком и которое должно было стать моим последним пристанищем. Но упрямое чувство, название которому я не мог придумать, не покидало мою душу. Если бы я был помладше, как Артём, то, наверное, считал метро своим единственным домом, но я ещё помнил, как всё было до: зелёные деревья, толпы народа, рычащие машины, высокие дома... И потому моя мечта глодала меня все эти годы, чтобы, наконец, получить свой шанс на осуществление.

Спрыгнув с перрона, я пошёл к северному перегону, но, не доходя до него, остановился и присел. Достал потёртую ручку, вставил в еле заметную скважину небольшой квадратной дверки под платформой, повернул. Из темноты высунулась лямка рюкзака, которую я не преминул схватить и вытащить сумку наружу.
Собачка пробежала по молнии, открывая взору собранные припасы: несколько рожков к семьдесят четвёртому калашу, складной армейский ножик, походные спички, потёртый чёрный маркер для пометок на карте, фонарь, семь саморазогревающихся банок свиной тушёнки, очищенная вода, новенький армейский противогаз, купленный на базаре Проспекта Мира, с десяток фильтров к нему и полная десятилитровая канистра дизеля, подпирающая стенку рюкзака.

"Вроде всё на месте," - кивнул я и закрыл сумку.

Рука снова полезла в темноту нычки и выхватила оттуда укороченный калаш - не те кустарные "ублюдки", коими вооружён наш патруль, а настоящий, довоенный автомат, за которым пришлось переться аж на ганзейскую Комсомольскую, где его разыгрывал в дурака какой-то поехавший дядька. Накинув всё обмундирование, я закрыл дверцу на замок и двинул в тоннель.

Ноги автоматически отсчитывали кривые шпалы, а я, сам того не замечая, улыбался - наконец-то вышло, настал момент, не зря всё готовил!

"Три года сборов, беготни по ближайшим станциям, разработки и подготовки похода - не впустую. Доберусь я всё-таки домой!"

А потом подумалось: "Вот же дурак. Идёт к чёрту на куличики, за тридцать километров от обжитой ВДНХ - куда? Вряд ли в Подмосковье кто-то выжил - прятаться-то некуда было особо во время бомбёжки. А вдруг их и не бомбили? Вдруг только по Кремлю шандарахнули - так для острастки, чтоб не рыпались? Но тогда бы и в ответку получили..."

Хоть я и не понимал причин Войны - да и не хотелось понимать - показалось, что на всю нашу необъятную страну у неприятеля боеголовок бы не хватило, и били только по стратегическим точкам. Был ли одной из них Королёв? Космическая столица России так-то, но там вроде мирным космосом занимались...
Вспомнилось вдруг о космонавтах - как там они, наверху? Теперь никто уже за ними не прилетит: так и померли, наверное, от голода или недостатка кислорода (интересно, от чего раньше?) и до сих пор кружат вокруг планеты в своей консервной банке. Надеюсь, папы среди них нет...
Не должно быть - будь он космонавтом, мама бы сказала. Хотя она мало о нём говорила - даже имени не хотела вспоминать: то ли ненавидела за что-то, то ли так сильно тосковала, что думать лишний раз о нём не хотелось.
А мне вот хотелось. Выпытывал у неё имя, да всё без толку. Молчала, как рыба, оставляя мне довольствоваться тем, что я помнил. А помнил я мало: папа мне почему-то представлялся высоким, широкоплечим зелёным силуэтом, с большой умной головой и блестящим третьим глазом во лбу - марсианин, не иначе. И навещал меня этот пришелец каждую ночь, приглашал в просторную светлую квартиру, где мы садились на большой мягкий диван и смотрели бурчащий глупости телевизор, попивая пивко... А теперь я шёл к нему сам, без приглашения. И не во сне, а в реальности - тут всё посложнее будет.

Из раздумий меня вывел запах начинающего подгорать свиного шашлыка: за мыслями я не заметил, что достаточно яркая освещённость станции уже давно сменилась густыми сумерками тоннеля, из-за поворота тускло освещаемого светом догорающего костра. За укреплениями в виде мешков с песком никого не было. Отправив пару кусков мяса в рот, я услышал за спиной голоса: судя по всему, был отдан приказ о возращении на посты, и бойцы неохотно двигались к месту дежурства, болтая о возвращении «блудного сына» Артёма на родную станцию. Оглянувшись и увидев белый, помигивающий круг света, исходивший от налобного фонаря дежурных и бегающий по бетонным тюбингам туннеля, я быстро проглотил еду и побежал дальше.

Трёхсотый метр, как четырёхсотый и четыреста пятидесятый, в точности был похож на первый, ближайший к станции. И лишь последний, пятисотый, отличался от них наличием огнемёта. Такой себе могли позволить далеко не все станции, но ВДНХ была достаточно богатой за счёт экспорта грибов и свинины в большое метро; кроме того, сама Ганза поставляла нам боеприпасы ( в том числе и баллоны к огнемёту), чтобы нашими руками защитить свою задницу от новой неизведанной напасти под названием «Чёрные».

"Какие же всё-таки скоты эти торгаши…"

Оставив за спиной и этот блокпост, я окунулся в полный мрак, так как дальше по тоннелю не было абсолютно никакого освещения, и пришлось включить налобный фонарь. Этот туннель был совсем не похож на часто используемые перегоны между ВДНХ и Проспектом Мира. Белый зайчик фонаря выхватывал куски почти разложившегося обгоревшего мяса, скорее всего, тех самых ужасных чёрных, которых мне посчастливилось лично не встречать.
Зато я видел тех, кто встречал - и мёртвыми, и, реже, живыми. Погибшие были либо разорваны на куски, либо расстреляны - приговор в исполнение приводили их же товарищи: мутанты неведомым образом пробуждали в человеке животное, и тут же приручали его, как шавку, а затем устраивали бои. Выжившие в них со временем успокаивались и становились овощами. Лишь через несколько недель к бедолаге возвращалось сознание, хоть и освобождённое от воспоминаний о кровавой расправе.

- Апчхи!

Вытер нос - на перчатках осталась дорожка красной мазни. Только сейчас я заметил, что в перегоне с каждым шагом становилось всё труднее дышать, а на глаза наворачивались слёзы. Вскоре я начал ощущать себя совсем плохо, заложило нос и уши, хотя видимых изменений вроде бы не произошло, разве что мертвечины стало меньше, и она уже принимала вид некогда живого существа, а не бесформенной, подпалённой и разрезанной пулями биомассы. Отпихивая ногами трупы, почему не чувствовалось ожидаемого смрада - лишь привкус железа от текущего кровью носа - и не видно было ни одной крысы (на таком-то развале)...
А душе потихоньку становилось всё тоскливее и тоскливее, слёзы лились постоянно, в ушах стоял похожий на звук заводящейся без топлива дрезины гул. Мне вдруг почему-то стало жалко этих непохожих на хомо сапиенсов созданий, отчаянно пытающихся прорваться через огонь и пули к братьям своим старшим… Заколотило в правом виске, немного свело бедро левой ноги.

"Вот паскуда, не все, видно, сдохли..."

Это были симптомы пси-атаки, как нам и рассказывали на инструктаже. Вколов в предплечье шприц с "успокоительным", я заметил, что в глазах начинает светлеть, причём противным, мутно-жёлтым, цвета нездоровой мочи светом, и чуть не перепугался, пока не понял, что уже подхожу к Ботаническому Саду.

Он встретил меня высеченными в камне точёными формами. Параллелепипеды-колонны, в сумерках станции почти невидимые, поддерживали потолок, похожий на форму для льда - только вместо льда там были потухшие двадцать лет назад лампы. Перрон же повторял картину перегона: чёрные смердящие тела, лежащие в лужицах тёмно-красной крови, давали понять, что станция всё же была населена, но отнюдь не людьми. Несколько лет назад Ботанический был северным форпостом ВДНХ, о чём сейчас напоминал лишь разбросанный тут и там среди страшных трупов бытовой мусор.
Почувствовав во рту кисловатый, металлический привкус, я понял, что слишком отвлёкся от дела: Сад – станция мелкого залегания: на поверхность с неё вёл даже не эскалатор, а ныне окроплённая свежей, тёмно-алой кровью каменная лестница - так что оставаться тут долго без респиратора не рекомендуется. Приложив противогаз ко рту, я пробежал мимо блестящей в тусклом свете едва пробивающегося сюда с такой близкой поверхности утреннего солнца надписи «БОТАНИЧЕСКИЙ САД» на покрытой пыльными мраморными плитами стене и, бросив короткий взгляд за спину, вновь погрузился в темноту тоннеля.

Сквозняк дул мне в спину, принося с собой в носовую полость неприятный запах гари.

"Это, скорее всего, от недавнего взрыва, - подумал я, - и ведь нашли где-то ракеты. Тоже в Подмосковье, наверное."

По сторона текли по тюбингам давно не используемые провода. Постепенно стал возвращаться гул в ушах и удушье – видимо, заканчивалось действие стимулятора. Вдруг что-то яркое, похожее на обжигающий глаза свет неоновых ламп на кольцевом Проспекте Мира, с неимоверной силой толкнуло меня назад, и я рухнул на пути. Перед глазами поплыли разноцветные круги, медленно сливающиеся в мутную картинку: туннель заканчивается, я выхожу из него к спасительному свету. Но тут меня уже ждёт он – чёрный, этот треклятый мутант. Я отчётливо понимаю, что это – враг, которого надо уничтожить, пока он не стёр с лица Земли меня и тех, кто мне дорог. Подношу приклад к плечу, прицеливаюсь. Перед глазами всё расплывается, палец дрожит на курке, но его всё-таки надо опустить. И я делаю выстрел.
Резко становится очень больно в груди, будто выстрелил сам в себя, начал напоминать о себе рвотный рефлекс. Хочется уже умереть, только бы не чувствовать этой нестерпимой боли, теперь поражающей всё тело, вплоть до самого маленького нейрона и сосудика, как всё так же внезапно прекращается. Конечности продолжали неприятно гудеть, словно после долгой тренировки, но, приложив немалое усилие, я смог встать на ноги. Спереди и за спиной расстилалась труба того же самого перегона, в меру тёмного и холодного, к каким привыкли жители метро.

«Что же это такое происходит?... – недоумевал я про себя, - И на мозг всё время что-то давит… А вдруг чёрные ещё не до конца погибли? Да ведь я в самом их логове!!!»
Но тут разум начал потихоньку проясняться, возвращая логику в импульсы клеток мозга. Если бы чёрные ещё остались в живых, то я бы уже давно лежал посреди тоннеля без каких-либо признаков умственной деятельности. Но что это тогда было? Побочный эффект от «успокоительного» (наркотик, всё-таки)?.. Или последствия волнения?..
Отогнав навязчивые вопросы, я огляделся. Этот туннель не вызывал у меня такого гнетущего чувства, как при подходе к Ботаническому. Хотя здесь и не было туннельных крыс, бессменных спутников и нахлебников человека, мне в голову почему-то втемяшилась мысль, что тут не будет ничего страшного. То ли моё подсознание  было однозначно уверено, что чёрные при жизни не потерпели бы злобных соседей, то ли это был уже знакомый по предыдущему перегону морок, но я точно знал, что тратить стимулятор тут будет бессмысленно. Перебивая желание снова принять антибиотик, я решил успокоиться и начал думать о том, что было бы, если бы не было никакой Войны.
Прикрыл глаза. Спустя секунду передо мной уже возник прекрасный пейзаж двадцатилетней давности: улыбающаяся мама толкает лёгкие алюминиевые качели, и я возношусь к небесам. Но полёт непродолжителен: уже через мгновение кучерявые, немного сероватые после дождя летние облачка сменяются зелёными-презелёными деревьями, на ветке одного из которых уютно разлеглась красавица-кошка. Не в силах препятствовать животному магнетизму охотницы за мышами, я спрыгиваю с нагретых досок и, обмачивая маленькие кроссовки в мутных лужах, устремляюсь к усатой красавице. Но кошка, заметив интерес к её персоне, тотчас спрыгивает на глянцевисто-синий капот иномарки и, делая грациозный прыжок, скрывается за подпёртой кирпичом дверью подъезда соседней трёхэтажки. Сломя голову я несусь за ночной хищницей, сзади что-то кричит мама, и вдруг ни с того ни с сего прикладываюсь щекой к…рельсе?..

За этими мыслями я не заметил, как споткнулся о шпалу и теперь лежал, чуть ли не вылизывая ржавую конструкцию рельсы. Оглядевшись, я понял, что уже почти вышел к перрону Свиблово, и, стряхнув с комбинезона пыль, двинулся дальше.

"Что-то я расслабился - так и помереть недолго. Может, у этих чёрных с их Саду выжигатель мозгов какой стоит?"

Сама по себе серая, невзрачная, станция была разноцветными гербами российских городов, висящими под потолком над путями. Сквозь стёкла противогаза, надетого ещё в туннеле для освобождения рук, я глядел на названия увековеченных поселений: Ярославль, Борок, Муром, потерявшее первые несколько букв Ыково, Данилов, Палех…

"А что, если там тоже кто-то выжил? Что, если мир не умер, а просто просел на этаж ниже?"

Глаза уцепились за надпись "Мытищи" – третья с конца, она предваряла полуразвалившуюся мозаику с гербом города, и так еле различимый в темноте станции. А ведь именно туда я и направляюсь - оттуда начнётся моё путешествие по поверхности.

"Хорошо всё же, что успели туда метро провести..."

Взгляд опустился на скучно-серую платформу. Здесь было относительно чисто, если не считать остовов походных палаток и чёрных кругов на гранитном полу, оставленных неаккуратными хозяевами, разводившими костёр прямо в центре перрона - похоже, на Свиблово тоже когда-то жили люди, хоть я почему-то и не помнил никаких рассказов об этой станции. На поддерживающих похожий на стиральную доску потолок колоннах сквозь слой пыли можно было разглядеть пулевые отверстия и даже следы взрывов – видимо, станция была покинута не самовольно. Машинально, в поисках забрёдшего в подземелье любопытного мутанта я оглядел оба выхода на поверхность, также не имеющих эскалатора, и вновь нырнул во тьму перегона.

Здесь я обхватил автомат покрепче и начал прислушиваться к метро – за Свиблово заканчивалась относительно безопасная до появления чёрных зона и начинались владения мутировавших монстров. Слух не подводил: где-то на десять часов капала вода, справа внизу шебуршились крысы.

"Слава Богу, хоть они тут есть… Добрый знак. Значит, на них некому охотиться."

Вдруг настала полная тишина – мёртвая, как будто кто-то свыше выключил звук этого мира. Я не слышал даже своих шагов и дыхания сквозь фильтр респираторной защиты. Фонарь начал нервно мигать. Послышался треск, и к кладбищенской тишине добавилась непроглядная тьма.
Вот тут мне стало реально страшно. Раскинувшаяся на диване Вселенная, видимо, решила поспать и за звуком вырубила и картинку. Не подводили только ноги, не переставая отсчитывать шпалы.
Размышляя, я вдруг почувствовал, что мой АКС-74У уже в руках, а сам я перешёл на бег…

"От кого бегу? От носачей? Чего их бояться-то? От чёрных?? Бессмысленно!.. "
Я обернулся. На расстоянии вытянутой руки в кругу света стояла чёрная фигура. Вдруг прожектор выключился, и я почувствовал удар по голове

* * *

«- …Мам, ну я же не хотел, чтобы всё так вышло, - пробурчал я, опустив глаза к гранитным плитам, из которых был выложен пол перрона ВДНХ, и ловя локаторами ушных раковин чуть слышный людской гомон.
- Ещё бы хотел! - выкрикнул Матвей Семёнович, мой непосредственный боевой начальник, ответственный за вверенный перегон. Когда он говорил, все прочие солдаты обычно замолкали, - Нет, ну надо же додуматься – оставить товарищей в таком положении, когда у нас каждый боец на вес тысяч патронов! Ты понимаешь, тысяч! Домой ему, видите ли, захотелось! Дезертир, блин, несчастный! – мужчина смачно харкнул под ноги.
- Ну зачем же вы так? – снова встряла мама, - Теперь уж ничего не изменишь… - и провела мне по щеке шершавой морщинистой рукой, отчего мне передалось отчаяние и душевная боль женщины. Закололо в уголках глаз, и, казалось, вот-вот покатится рывками, как несмазанная дрезина по ржавым рельсам, слеза по грязному лицу…»

Картинка потемнела. Я очнулся о того, что кто-то старательно щекотал мне лицо. Я двинул скулами. Послышался писк, что-то больно поцарапало мои губы, укусило за нос и, спрыгнув на рельсы, шумно скрылось в ближайшей щёлочке. Ах, как же болит голова…

«Точно помню, что-то снилось, а что – убей, не помню!»

Я отплевался и встал. Голова гудела, будто по ней заехали рельсой. Словно отвечая на мой немой вопрос, где я нахожусь, уже опирающаяся на стену рука нащупала выпуклую букву «В» (или цифру "8"?). Рука потянулась ко лбу, чтобы врубить свет, но ответом был только глухой щелчок.

"Класс. Фонарь разбил, сука."

Достав из рюкзака запасной фонарик, я отошёл на два метра назад и осветил всю надпись. Она гласила: «МЕДВЕДКОВО».

«Значит, я пробежал Бабушкинскую? Без сознания? Бля, ничего не помню…» – думал я, доставая карту, и, увидев пометки, воскликнул уже вслух:
- Нихера себе! Да ещё и метромост прошёл! У него, насколько я помню, крыша давным-давно обвалилась, там же не пути, а бетонные буераки! Как же это я умудрился в Яузу не упасть и кому-нибудь на ужин не попасть?! Уже стихами разговариваю, бляха.

Станция ответила жутким эхом, несколько раз повторившем, словно в укор за сквернословие, последнее матерное словечко. Спросонья я испугался и повернул фонарь на перрон. Пусто. Направив луч света в сторону северного выхода в город, я увидел, что эскалаторы закрыты лёгким гермозатвором, а перед дверью, открывающей проход на поверхность и выглядящей даже более массивно, чем «герма», как её называют в народе, стоят пластмассовые ограждения. Я развернулся на сто восемьдесят и заметил, что до южного выхода светлый круг фонаря не достаёт.

«Ну и хрен с ним. Сберегу лучше лампочку,» - подумалось мне, и рука легла на вспотевший лоб.

И тут я обнаружил, что на мне нет противогаза. Сломя голову рванул назад, вернулся к месту недавней лежанки и, нащупав в темноте на рельсах респиратор, успокоился: запасного у меня не было, и если бы я потерял этот, то моё путешествие можно было бы закончить, так толком и не начав.
Напомнил о себе желудок. Не ел я давненько, и учитывая мой "бессознательный пробег", непонятно на сколько затянувшийся, экономить на консервах не стоило.
Целую банку схарчил за один присест руками, жестянку кинул на перрон - подумал, что уборщица не обидится. Натянув бледно-зелёный резиновый шлем на голову, я на всякий случай сменил фильтр, сделал пометку на карте «Опасный тоннель», убрал карту с маркером в рюкзак и, подумав, что бы ещё сделать, заменил лампочку налобного фонаря, выкрутив её из обычного.

«Ещё и противогаз почему-то не на мне был… Муть какая-то…»

Рассекая вновь засветившимся прибором густой ("Странно, утро вроде должно быть") мрак станции, я выхватывал рифлёные странными треугольниками стены, иногда прерываемые непонятными картинами, выложенными из тех же треугольников, - вспомнилось сложное, но умное слово "абстракционизм" - так Матвей Семёныч называл любую не поддающуюся объяснению муть. Наконец, окружение сменилось более привычными тюбингами туннеля, и я вновь зашагал с осторожностью.

Этот перегон был пуст, но не так, как предыдущие, а как-то холодно, промозгло что ли. Первые десять минут меня не покидало ощущение, что выйдя с «северной» станции и преодолев тоннель, я окажусь в какой-нибудь далёкой снежной пустыне. Но нет – следующие десять минут я опять пытался вспоминать картины детства, на этот раз не забывая смотреть под ноги и по сторонам. Но мысль всё не шла, будто в предыдущий раз кто-то помогал выудить её из недр подсознания, а сейчас я по глупости забыл мозговую «удочку».
Вдруг холод, тянущийся спереди неприятным ветерком, прекратился. Это стало заметно сразу, будто после не покидающего на дежурстве морозца тоннеля я быстро забрался под тонкое, но всё же греющее одеяло кровати своей комнаты. Я остановился и, развернувшись, двинулся назад, смотря по сторонам. Прыгающий между бетонными тюбингами круг фонаря неожиданно исчез в густой, будто осязаемой темноте провала, холодок вернулся, и пройдя туда, я обнаружил заброшенный гейт.

Судя по всему, ответвление не использовалось задолго до Третьей Мировой, потому что оно было в намного более плохом состоянии, чем эксплуатировавшиеся до самого «часа Х» и непустующие до сих пор перегоны между станциями. Некоторые стены, не выдержавшие давления почвы, обвалились, обнажая многочисленные кучи влажной земли, а вдоль уцелевших стен и рельс текла, иногда прерываясь, чтобы протиснуться под грудами строительного мусора и вновь продолжить путь, тоненькая полоска ручейка.
"Пора двигаться дальше," - дрожащие от холодной сырости руки ставили между кругляшками станций «Медведково» и «Челобитьево» пометку маркером на карте в виде вопросительного знака.

Следующие полчаса прошли более-менее спокойно, лишь пару раз пробегали мимо трусливые кикиморы-одиночки. Одна за одной впивались гнилыми щепками в сапоги шпалы. Фонарик прилежно выхватывал из окружающего мрака ровный круг меняющейся с каждым шагом действительности. Монотонно и шумно, в такт шагам, очищал мои вдохи от радиоактивной пыли новый фильтр. Но вот темнота сменилась сумерками, и я понял, что уже на Челобитьево.
Сразу и не заметно было, что перегон кончился, - уходящую в темноту станцию выдавал лишь обдающий платформу свет, льющийся из единственной почему-то арки, за которой наверх поднимались стеклянная лестница, потерявшая часть ступенек. В остальном же она была похожа скорее на широкий облагороженный тоннель - низкие полукруглые своды, застланные белыми плитами, и серая платформа, усыпанная мусором - в основном какими-то пакетами, коробками и странными тележками, свитыми будто из проволоки. По мере продвижения вперёд свет фонаря поднимался кверху, освещая растущую с каждым шагом гору каких-то тряпок. Вдруг взгляд выхватил из кучи что-то необычное.

"Это... нога?"

Оторопев на мгновение, я вскарабкался на перрон, подошёл к завалу и осторожно ткнул конечность дулом автомата. Державшаяся на честном слове "конструкция" начала обсыпаться, обнажая свои внутренности.
Машинально отскочив, я увидел, что под ноги мне свалилось тело, и поднял глаза. Это всё были трупы. Гора гниющих трупов, поднимающаяся до самого верха второй арки выхода, не давая проникнуть на станцию и лучику света - только и было видно за ней две огромные буквы "...АН" - видимо, от упавшей сверху вывески. К горлу подкатило, но я удержал позыв - повезло, что на мне была маска.

Вдруг в абсолютной тишине станции я услышал плач. Сначала показалось, что это я сам издаю предрвотные всхлипы, но нет - звук шёл откуда-то сзади. Я обернулся.
Маленькая девочка в лёгком ситцевом платьице, сандалиях и с бантом в косичке, прислонившись спиной к служебной двери, сидела на холодном полу и, уткнув голову в коленки, плакала, так тоненько, что можно было принять это за обычное капание воды с бетонного потолка станции. Кожа у неё была здорового розового цвета, не серая и сухая, как у обычных детей, родившихся в метро без греющего тело солнца и наполненного запахами цветущих растений кислорода.

"Как... какого чёрта?.. Живая среди всех этих..."

Света фонаря она не замечала, и, чуть приглушив его мощность, я начал медленно двигаться к ребёнку. Сзади послышался рык. Я оглянулся: необычно крупная (метра три ростом) кикимора, пригнувшись, чтобы не задеть массивной головой треснутый потолок станции, быстро приближалась ко мне на двух лапах. Таких я не видел никогда. Забыв про девочку, я взял в руки АКСУ и выпустил очередь в пол-обоймы. Это в миг остудило гнев зверя, и носач-гигант, вставши на четвереньки, скрылся в ближайшей арке. Вскоре шаги утихли в левом для меня южном тоннеле.
Я повернулся – девочки не было, прислушался – ни звука. Я поморгал, протёр глаза, похлопал себя через резину по щекам. В зале никого не было. Пересчитав патроны в рожке, я с трясущимися коленками побежал в правый северный перегон, к станции «Мытищи».

Двигаясь по шпалам быстрым шагом, я думал о девочке:
«Нет, это глюки. Продолжается. сука. Никаким образом девочка не могла оказаться так далеко от центра. Да и во что она была одета? В какое-то тканевое платье?! В босоножки?! Да ещё и выглядела слишком…здорово, свежо. Для метро-то. Да на этом Челобитьево холодрыга жуткая, и ещё монстр живёт, от одного вида которого я чуть в штаны не наделал! Нет, не могла это быть настоящая девочка. Ну никак. Вообще…»

- Дядя, - сзади послышался тоненький голосок, - Я в магазине маму потеряла. Отведёте меня к ней?

Вопрос на минуту остался без ответа. Я застыл, будто услышал не девочку, а того монстра, что был готов размазать меня по мрамору платформы. Обернулся.
В трёх метрах от меня в тени угадывался силуэт той самой девочки. Я увеличил яркость фонаря и вскрикнул.
У ребёнка не было кожи. Гнилое мясо кусками свешивалось с пожелтевших костей. Немного кожи оставалось на лице, вокруг глазниц, одна из которых пустовала. Там копошились белые трупные червячки. Уцелевший глаз, с жёлтым белком и бледно-красными прожилками, смотрел мне прямо в переносицу.
Калаш будто сам прыгнул в руки и плюнул веером пуль по девочке… Точнее, по тому, что от неё осталось. Ребёнок-зомби упал. У него отвалилась левая рука.

- А-а-агр-р-р-р!!! – девочка издала животный рык и, взяв оторванную автоматной очередью конечность, кинула её, целясь мне в грудь. Корпусом я увернулся, но кость больно ударила по голени. Монстр тем временем показывал на меня маленьким пальцем уцелевшей руки кому-то, кто находился за её спиной.

- Би-и-и-и-и-и-и-и-ип!

Впереди раздался громкий гудок и стук колёс. Из-за поворота меня ослепил яркий луч фар. Прямо на меня (да и на ребёнка) ехал метропоезд.
Забыв про монстра, я побежал вперёд что есть сил. Моя тень бежала впереди меня и словно подсказывала «Делай как я! Ложись на шпалы!» Выбора у меня не было.
Упав на живот между рельс и вытянув руки вдоль тела, я зажмурил глаза. Надо мной проезжал самый настоящий состав, долбя в барабанные перепонки стуком колёсных пар о ржавые рельсы. Этот механический визг оглушал, убивал, заставлял мозг разрываться изнутри.
Наконец, это произошло. Шум вдруг прекратился, прямо как в перегоне «Свиблово – Бабушкинская», будто кто-то щёлкнул выключателем звука или заткнул слуховое отверстие пушистой ватой.
Прекратилась, по ощущениям, и вся жизнь.