13. старшина армия - школа жизни

Древнегреческий философ и полководец, а в древней Греции они все были философами и по совместительству полководцами или наоборот, наверное из-за нехватки кадров, так вот философ и полководец Клеарх глубокомысленно изрек: «Солдат должен бояться своего начальника больше, чем врагов».
Вряд ли старшина в батарее ПТУРС, то есть именно наш старшина, что-нибудь когда-нибудь слышал о Клеархе. И это не умаляет его заслуг перед командованием, как батареи, так и всего мотострелкового полка. Но вот это изречение Клеарха он претворял в жизнь очень активно и продуктивно.
Когда мы ПРИБЫЛИ в часть, старшина был в заслуженном отпуске. Провидению было угодно дать нам три недели на адаптацию без Тимофеева. Нам и так вполне хватило различных служебных новшеств, про которые мы в учебке и слыхом не слыхивали.
Форма на летний период была х/б. И хотя уже года три как армия перешла повсеместно на новые образцы солдатской формы, здесь многие старослужащие солдаты донашивали, причем с гордостью, будто носили знаки отличия, которые другим были не положены, старые, еще сталинского покроя, экземпляры хлопчатобумажной формы. По старому фасону на гимнастёрке был стоячий полукруглый воротничок, прикрывавший всю шею, и только три пуговицы на груди. Такую гимнастерку никак нельзя было просто сбросить при раздевании, а нужно было снимать через голову. Это занимало лишние секунды при отработке разных нормативов и меня всегда удивляло, почему «старики» предпочитают такую одежду. Но, когда сам дослужил до такого воинского возраста, я сам стал выискивать такую же одежду.
Но х/б у нас пока еще было свое. А вот с головными уборами произошла некоторая накладка. В учебке, пока было холодно, мы носили солдатские шапки, весной сменили их на фуражки от парадной формы. Было сказано, что форма курсантов не предусматривает пилоток. Ехали полностью в парадках, а когда ПРИБЫЛИ в часть, оказалось, что все поголовно воины срочной службы ходят в панамах. Это такие шляпы военного образца из защитной ткани с полями сантиметров десять и полукруглым верхом. Все бы ничего, хотя такая панама была не столь удобная как пилотка. Так первоначально казалось нам, новоприбывшим. Но мы еще не знали, что такое жара, жара гобийская, когда через полчаса стояния техники на солнце, на металлических частях автомобиля можно легко жарить яичницу. А под панамой какая-никакая, но тень.
К панамам мы очень быстро привыкли, но ведь каждый командир не может, чтобы не ввести свои коррективы и свой порядок в выполнение самых простейших обязанностей. Не даром говорят: «Когда Бог раздавал мозги, армия была на учениях...»
Во-первых, велась строжайшая борьба с франтами, которые заламывали поля своих шляп, на манер ковбоев с Дикого Запада.
Во-вторых у части солдат, очевидно, которым приходилось труднее остальных, края полей постоянно грустно загибались вниз. И вид у такого бойца был не бодрый и бравый, а понурый и замученный. Так советский воин выглядеть ну никак не мог. Категорически!
Выход напрашивался сам. В приказном порядке в край полей вставлялся каркас из проволоки. Замечательно! Поля натягивались, выравнивались, лежали строго горизонтально, придавая бойцу в целом вид молодцеватый и уверенный. Правда, сама шляпа, панама становилась тяжелей, с непривычки уставали мышцы шеи, иногда на солнцепеке просто казалось, что она давит голову невероятным весом. Но ничего, смотрелось хорошо, а остальное – это мелочи, небольшие тяготы солдатской жизни.
Служба потянулась не шатко, не валко. День за днем, ночь за ночью. Подъем, зарядка, уборка помещений, завтрак. На завтрак каша, масло, кофе. Показалось, что масла дают просто огромный кусок. Но просто здесь были увеличенные нормы. В России солдату полагалось 20 грамм сливочного масла, а здесь – 30. Кроме того в России с маслом можно было мухлевать, продавать его на сторону, чем и занимались завскладом, повар, каптенармус столовой, ну и еще человек несколько. Но здесь в Монголии местное население любило баранину и, соответственно, бараний жир. А коровье масло у монголов котировалось не особенно. Поэтому до солдата доходила более полная пайка.
Масло было определенным календарем. Календари бывают самые разные. Известен календарь майя, лунный календарь, календарь стрижек. Существует даже календарь расчёта беременности. А здесь был обыкновенный солдатский календарь. Он был очень простой: масло съел и день прошел. День прошел и Слава Богу, ближе к дембелю немного.
В самом деле, сразу после завтрака солдата загружали самыми разными работами. У пехоты, а вообще-то полк у нас был мотострелковый, то есть пехотный, а мы уже спецы, специалисты в этом полку. Так вот у пехоты могли быть учения на день, на два дня, а мы, как правило или занимались хозяйственными делами, что-то строили, ломали, сносили, носили, копали, рыли, утрамбовывали, бетонировали и прочая, и прочая, или отправлялись в парк заниматься техникой. Поэтому дни проскакивали мгновенно. Стоило только масло съесть и…
Все в армии должно быть одинаково. Кто это решил, кто постановил и кто утвердил неизвестно. Но является законом для вооруженных сил. И не нам ломать и нарушать законы предков. Мотострелковый полк, если это не кадрированное подразделение, то есть если штат в полку не уменьшен в мирное время, состоит из трех батальонов. Каждый батальон состоит из трех рот, каждая рота из трех взводов, каждый взвод из трех отделений. Плюс на каждом уровне есть еще какая-то группа управления. Ну, там радист или картограф, это уже от специфики зависит. И, конечно, в отделении такая группа – только один человек, а в батальоне целый взвод. Все это я говорю сокращенно и очень утрированно, чтобы просто отобразить состав нашей батареи. У мотострелков отделение – это десять человек, нетрудно сосчитать, что рота – это около сотни человек, а мотострелковый полк приблизительно тысяча.
Наша батарея строилась точно так же. Только отделением являлся экипаж боевой машины. А в экипаж входили я – командир расчета или командир машины и мой водитель. Я же автоматически являлся и командиром отделения. Водитель был мое отделение. Еще немного математики. Три отделения, т.е. три боевые машины БМ – это взвод. Три взвода – батарея. Таким образом мы рассчитали, что всего в батарее было тридцать три человека. Это вместе с каптенармусом, связистом и прочими управленцами.
Иногда, если в полк прибывали какие-то весьма ценные специалисты, командиру батареи удавалось взять несколько человек сверх штата, но это уже исключение.
Старшина появился неожиданно. Хотя точно было известно число, когда он должен был выйти на работу, хотя узнавали у соседей, когда Тимофеев приезжает из Союза. Все равно его появление было неожиданным, как неожиданно выпадает снег на улицы наших городов зимой, как неожиданно он тает весной, как бывает внезапна любая плановая проверка.
Вечером в полковом летнем кинотеатре под открытым небом должен был демонстрироваться фильм. Какая-то часть киноэпопеи «Освобождение». Это было новшество, как сейчас говорят инновация, введенное замполитом полка. Подполковник решил, что солдаты мучаются в отрыве от Родины и, чтобы скрасить их муки, следует чаще показывать фильмы, рассказывающие о подвигах советского народа. И все это лето нам крутили фильмы через день, точнее через вечер.
И только на экране замелькали первые титры, как раздалось: «Батарея ПТУРС! Тревога! Строиться у казармы!» Мы неохотно потянулись к «родному дому».
Перед казармой недовольно прохаживался высокий, худощавый, золотисто-рыжий прапорщик. Недовольство проглядывало из него ото всюду: осанка, наклон головы, жесты рук, походка – все подчеркивало его недовольство положением вещей. К недовольству следует добавить, что он был пьян. Не до состояния риз, но, видимо, изрядно принял на грудь. Как впоследствии оказалось, это было его постоянным состоянием.
Построились, замком первого взвода доложил. Старшина взял слово:
- Что, военные? Забыли уже старшину Тимофеева? Быстро же вы забываете. Двух месяцев не прошло, а все из памяти выветрилось. Как же это так? Спрашиваю всех, как же это так! Прихожу из отпуска и что вижу? Два бычка чьих-то вонючих на территории валяются! Это что, специально для меня приготовили? Праздничный подарок, так сказать?
Видимо в этот момент наша планета сделала слишком крутой вираж и старшину мотануло в сторону. Но старого вояку так просто не сломишь, этим его не возьмешь. Старшина расставил ноги пошире и продолжил:
- Сегодня я добрый. Сегодня вроде как праздник. Поэтому наказывать особо не буду. Просто шесть километров в полной выкладке, там роем могилку два на два хороним бычки, а потом возвращаемся домой.
Старшине подвели велосипед, за которым он заблаговременно послал дневального домой. Мы запаковались в пресловутый общевойсковой защитный комплект, натянули противогазы и побежали. Что интересно, бежали все. На физзарядку утром поднимаются только молодые, старики еще двадцать – тридцать минуток норовят провести в постели. А тут бежали и старики и молодые.
В современной российской армии целый аппарат борется с проявлениями дедовщины, а тут один старшина-сверхсрочник без всяких ухищрений уравнял всех и стариков-дембелей и салаг-первогодков.
Шесть километров мы не пробежали и могилку для окурков рыть не стали. Старшине надоело развлекаться, а может просто захотелось еще выпить, а может он вспомнил, что рабочий день у него начинается только утром, а пока все еще продолжается законный государственный отпуск. Не знаю. Но на пол дороги он крикнул:
- Стой! Кругом! В расположение бегом марш!
Никаких объяснений не последовало. Да и кому будет что-то объяснять старшина батареи!
Старшина мне мать родная,
Замполит отец родной…
Утром старшина пришел к самому подъему, поэтому на зарядку вскочили все. Дальше потянулась ежедневная рутина так же, как она тянулась и без старшины. Дня три Тимофеев разбирался со своим хозяйством. Что без него прибавилось, что пропало, что разбазарили, а что утащили. И жизнь тянулась налажено и спокойно, без эксцессов и экзекуций.
На четвертый день я заступил дежурным по батарее. Может я где-то уже говорил, тогда повторюсь. Казармы у нас в части все одноэтажные. Пехота располагается в казармах поротно. Другими словами в каждой казарме своя рота. Спецподразделения, которые покрупней, тоже занимают казарму целиком. Нам же досталась только половина казармы, а вторую половину занимает зенитная батарея или батарея ПВО.
Площади вполне хватает и зенитчикам и нам. А вот уборка помещений и прочее поручено наряду по казарме. Один день наряд выставляют зенитчики, один день – мы.
Сегодня как раз я принял дежурство у младшего сержанта Варламова, одессита. Он молодой сержант и у зенитчиков постоянно ходит в наряд по батарее. Спросите почему? Да, потому что молодой, вот и все.
В шесть вечера я принял наряд, а в семь часов явился Тимофеев в своем обычном рабочем или точнее послерабочем состоянии.
Сделаю небольшое отступление. О спиртном в данном микрорайоне. Пили, а пили там практически все. Старшие начальники пили коньяк и «Столичную», командиры среднего звена (старлеи, летехи, иногда капитаны и прапора) пили водку за 2-87 с быком и без быка из нашего гарнизонного магазина, «Столичную» по 3-07 из магазина артдивизиона, он располагался за сопками. Иногда, когда оба эти магазина пустели, приносили от ракетчиков (они стояли за другими сопками) рижский бальзам, который в народе презрительно именовали одеколоном. Для тех кто не знает поясню, с быком – это на этикетке изображался фирменный знак московского ликероводочного завода в форме головы быка. Такая же водка, выпущенная на других заводах Союза, подобного знака не имела.
Солдаты и сержанты срочной службы пили реже офицерского состава (в большинстве своем) и пили, что перепадет от начальников. То есть иногда доставался коньяк, а чаще «Столичная» или за 2-87. В самом крайнем случае брали в монгольском магазине Архи или, как еще ее называли, Арху. Изделие местной промышленности. Офицеры брать Арху брезговали. Делали ее по рассказам из верблюжьего молока, крепость ее была 37 градусов, хотя и писали 40, но иногда писали тоже 37. Утром следующего дня после возлияния от этого продукта братской Монголии во рту бушевали все запахи гобийских степей, голова была как пустой барабан, а может быть, как бубен шамана и раскалывалась она на 19 с половиной частей.
Вот Тимофеев и явился в батарею, приняв видимо хорошую порцию монгольского напитка и соединив его с продукцией российского пищепрома.
Обойдя батарею, осмотрев все помещения, он уединился в канцелярии. Отдыхал ли он там или изучал некие сверхважные документы, сие мне доподлинно не известно. Но где-то через полчаса раздался его зычный рык:
- Дежурный!
Я уже был готов к такому повороту, поэтому появился в канцелярии почти мгновенно.
- Та-а-ак! Ты говорят к нам из университетов столичных прибыл?
- Никак нет, товарищ старшина! У меня всего один курс института Стали и Сплавов! – гаркнул я
- А мне по…! Понял!
- Так точно, товарищ старшина!
- Какой я тебе товарищ? Я старшина!
- Так точно, товарищ старшина!
- У меня четыре класса образования, мне ваши университеты до фонаря, потому что я без всяких университетов тебя вы…у, высушу и на заборе подвешу! Понял?
- Так точно, товарищ старшина!
Со времен Петра Первого известно, что «подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство». Я целиком и полностью следовал этому правилу, чтобы не набрести на кучу приключений.
- Ты имущество принимал?
- Так точно, товарищ старшина!
- Сколько табуреток принял в расположении?
- Сорок три штуки, товарищ старшина.
- А у тумбочки дневального табурет считали?
- Никак не, товарищ старшина!
- Значит в расположении не хватает одного табурета.
- Никак нет, товарищ старшина. Получается лишний табурет, неучтенный.
- Молчать! Ты еще со мной спорить будешь? С командиром? Да я сгною тебя!
Старшина задумался, что он может еще такого ужасного сделать сержанту-срочнику.
- Да я сгною тебя! Да ты из нарядов вылазить не будешь! Да ты в медсанчасть дорогу не найдешь!
Зачем мне искать дорогу в санчасть я не понял, но уточнять не стал. Не найду, значит не найду. Бог с ними и с куском, и с дорогой.
- Чтобы утром еще одна табуретка была! Все! И не спорить!
Он встал и грузной походкой, тщательно выбирая, куда ступить, направился к выходу.
Наутро ни о какой табуретке речи не было. Или все забылось, улетучилось вместе с парами алкоголя, или на трезвую голову он предпочел просто не вспоминать вечерние угрозы. Жизнь потекла дальше. Но в наряды я зачастил, и, скорей всего, это было по распоряжению Тимофеева, решившего показать мне как нужно службу нести.
От зенитчиков почти всегда, как я уже говорил, дежурил сержант-одессит Варламов. Так и выходило, что мы то и дело сменяли друг друга. Раньше прием-сдача сводились к чистой проформе. Посмотрел печати на оружейках, на ящиках с секретными противогазами, прошел по туалетам, чтобы было вымыто, и подписал в журнале приемку.
Мне же почти на каждом дежурстве приходилось общаться с пьяным Тимофеевым. Он брал журнал дежурного и начинал дотошно проверять все ли на месте.
В оружейке чистили оружие и оставили табуретку. Неучтенное имущество! Записать в журнал!
- Но…
- Пререкания! Послезавтра опять в наряд идешь!
Теперь общее количество табуреток уменьшилось на одну, которая стоит в оружейке. Начинаем считать общее количество, но на половине зенитчиков слишком не покомандуешь. А солдаты старшину не особенно жалуют. Пока считали в этом углу, несколько табуреток перенесли в другой, а считали их или нет – поди разберись! Такая кутерьма с дежурствами длилась месяца два. Меня это, конечно, доставало до предела. Но еще больше доставало Варламова. Он от природы был человек несколько флегматичный и по характеру человек пофигистического склада. А тут сдача пересдача по два-три часа длилась, когда с другими дежурными пятнадцать минут и все удовольствие!
Каждый раз заступая в наряд, я предчувствуя предстоящую канитель с который «мать родная», проверял все мелочи, ранее не проверявшиеся годами. Это помогало избежать многих недоразумений с Тимофеевым, но нагружало беднягу Варламова.
Я его встретил как-то в Москве. Совершенно случайно на площади Восстания. Поздоровались, остановились поговорить. Я его стал приглашать зайти в кафешку, посидеть, былое вспомнить, но он категорически против, надо бежать, поезд, самолет и все такое. И вспомнил мне все эти сдачи-приемки, когда по два часа я дежурства принимал.
- Но ты же знаешь, как старшина меня насиловал! Ты же видел, что потом делалось!
- Насиловал он тебя, а почему мне отдуваться приходилось?
Так, видимо, и не простил мне все эти копания и хлопоты двадцатилетней давности. Он работал каким-то технарем на Одесской киностудии, то ли реквизитором, то ли еще кем то подобным, а потом уехал на ПМЖ в Штаты. Вот такие дела. Я, конечно, не ангел и за свою жизнь наделал много глупостей. Случались и подлянки, и предательства, и просто ошибки, но почему-то вспоминают мне по большей части те случаи, когда истинная моя вина минимальна. А вспоминают, как нечто глобальное! Вот это, наверное, и есть наша жизнь!
Вернемся к Тимофееву. Очень часто он отдавал приказы, совершенно не интересуясь о том как и чем эти приказы будут выполняться. Я уже рассказывал как-то как он приказал мне с нарядом покрасить бордюры вокруг казармы. Чем красить его не интересовало ни капли.
- Я приказ дал, а ты, как сказано в уставе, должен его выполнить. Уже потом можешь обжаловать его у вышестоящего командования. После выполнения! И навряд ли командир батареи или даже командир полка отменят уже покрашенные бордюры. Так что, иди! Жалуйся!
- А потом, как Александр Матросов и другие замечательные герои. Они не спрашивали чем им подвиг совершать. Они его совершали!
После этого старшина, как правило, уходил, а мы оставались совершать наши маленькие незаметные подвиги.
Подобные пертурбации длились полгода с небольшим. Через полгода увольнялся в запас Валентин Беликов или рядовой Беликов. Хороший деятельный парень с Северного Кавказа. Но ко всем его достоинствам следует добавить, что он был комсоргом батареи. Комсорг, конечно, выборная должность, но в армии, чаще всего, выбирают того, на кого укажет командир. Такова армейская демократия. Так всегда было, так есть и так, очевидно, будет, если и не всегда, то еще долгие годы.
Сделаю еще одно маленькое лирическое отступление. В культурном отношении Забайкалье, а воинские части, стоявшие в МНР, относились к Забайкальскому военному округу и состояли процентов на девяносто из жителей Забайкалья, очень сильно отставали от европейской части страны. Очень сложный вопрос, пару лет назад совершенно случайно попал на какой-то фестиваль Якутии в Москве. Боже, как красиво, как необычно, сплоченно и ярко все проходило. Какие-то шаманские пляски, какие-то хороводы, свои эстрадные песни, танцы. Я был в восторге. Но ведь все мы, вся страна тянемся за Западом, забываем о своем и лезем к немцам, англичанам и американским неграм.
В общем, от европейской части страны забайкальские регионы отставали неимоверно. При мне, а я уехал оттуда в семьдесят втором году, туда пришла всемирно известная битловская песня Girl. В шестьдесят пятом они эту песню спели, а только в семьдесят втором она пришла в Забайкалье. Не хочу сказать ничего обидного ни про людей, живущих в этих местах, ни про их образ жизни. У каждого свое и не судите, да не судимы.
Все это я рассказал, чтобы объяснить, почему на фоне большинства солдат я значительно выделялся. Не хвастаюсь, не выпендриваюсь, просто говорю то, что было в действительности. Во многом я уступал своим товарищам. В физической подготовке, по стрельбе, еще по ряду дисциплин. А вот грамотность, подвешенный язык, способность излагать мысли, - тут я опережал большинство. Но обо всем этом позже.
Короче, командир распорядился и меня избрали секретарем комсомольской организации батареи. Беликов сунул мне в руки штампик, которым проставляют уплату взносов в комсомольском билете, ключи от металлического ящика, где лежали эти самые билеты всей батареи, протоколы комсомольских собраний и ведомости сбора взносов, и благополучно уехал домой на гражданку.
Я остался комсоргом батареи. Первое, что я сделал – это подвел финансовый баланс. Оказалось, что какой-то суммы из собранных ДЕНЕГ НЕ ХВАТАЕТ. Ну это ерунда. Сержантская зарплата позволяла спокойно возместить недостачу. Я получал в валюте (в монгольских тугриках) 90 тугриков. Это приблизительно двадцать два – двадцать три рубля на наши деньги. Это при том, что банка сгущенки стоила 55 монго, то есть две банки на один тугрик. Свитерок, ну, конечно, не шерстяной, но достаточно приличный стоил около тридцати тугриков, а верблюдов на месячную зарплату я мог купить два или даже три штуки. Но кроме этих денег, мне на сберкнижку за классность, я имел третий класс по своей воинской специальности, каждый месяц начисляли десять рублей.
Так что недостача никакого беспокойства не вызвала, но обеспокоило и очень другое. За комсомольцем Тимофеевым числился ДОЛГпо уплате взносов за полгода. А учитывая то, что зарплата у него была не малая, это выливалось в несколько тысяч тугриков.
Конечно, в семейном месячном бюджете образуется определенная брешь и у супруги возникнут сразу вполне предсказуемые вопросы: а где? А как? Но ты же платил? Почему и некоторые другие. Если же комсомолец Тимофеев откажется платить, он автоматически вылетает из комсомола, а где вы видели командира исключенного из рядов Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза молодежи? А какой он пример будет показывать своим подчиненным?
Все это Тимофеев прекрасно понимал, поэтому когда на следующий день я пригласил его в канцелярию батареи, отметьте, что год назад он лично вызывал меня в эту же самую канцелярию, он понял все с полуслова.
- И что будем делать? – сразу в лоб спросил он меня
- Я не знаю, в университетах я не обучался… - запел я старую песню
Тимофеев сразу понял, он мужик был очень догадливый, откуда ветер дует.
- Ладно, ты это… Ты за прошлые косяки меня извиняй. Но я ведь с лучшими чувствами… Это… Ты ведь знаешь, кто прошлое вспомянет, тому глаз…
- А кто забудет, тому оба – закончил я.
- Ну ты не темни, говори, за тобой последнее слово
- Ладно. Буду думать. Вопрос непростой…
И мы разошлись.
С того дня старшину как подменили. Наряды меня обходили теперь стороной, мужики в батарее только удивленно переглядывались, не понимая истинных причин. Все решили, что все завязано на том, что меня выбрали комсоргом. Но до конца всех причин не знал никто.
Вопрос и вправду был непростой. Если я потребую, чтобы Тимоха заплатил деньги в ближайшую получку, он, скорей всего, откажется. История получит огласку. Получается мы с ним меряемся силами. Неизвестно чью сторону примет командир батареи. Тимофеев заслуженный ветеран, порядок в батарее держится именно на нем и для комбата он важнее, чем какой-то недоделанный комсорг. Значит Тимофеев берет верх, я теряю все остатки еще не заслуженного авторитета. Дальше и служба и комсомольская работа рассыпаются на кусочки. Мне все это не нужно абсолютно.
Если узнает про эту историю его жена, отношения в семье его из-за ежедневных пьянок очень натянутые. Дело подходит к разводу. После развода его обязательно попрут из прапорщиков. Батарея опускается, отношения с комбатом натягиваются. Нет не пойдет
В конце концов я решил оставить все на прежних позициях. Я держал старшину на поводке, он это понимал, но всех такое положение дел устраивало.
Так протянулось где-то примерно с год. А через год старшина вдруг неожиданно резко ушел из старшин на склад ГСМ. В конце он подошел ко мне и тихонько сказал:
- Все комсомолец. Закончилась наша история. Ухожу я от тебя. Не поминай лихом.
- Ой старшина, не поспешил ли ты? Будешь переводиться, нужно об уплате взносов сообщать.
- А это ты комсорг хрен угадал. У меня комсомольский возраст в следующем месяце заканчивается. И становлюсь я даже не несоюзной молодежью, а обыкновенным прапором. Выбываю даже из молодежи. Давай, живи не чахни! Привет родителям!