Письма к Вивьен. Май-Июнь

 май.

«Дорогая Вивьен, это мое последнее письмо к тебе. Когда я закончу писать, все оборвется навсегда.
Вивьен
Мне так же сильно нравится произносить твое имя, как и писать его, и невыносимо больно от того, что больше я никогда к тебе не обращусь. Знаешь, истории только в фильмах заканчиваются красиво. В жизни мы не имеем возможности запустить титры в идеальный момент или оборвать действие, если посчитаем это нужным. Говорят, художники - самые бездарные писатели. Не знаю, правда ли, по-моему, когда дело касается жизни, мы все ужасно бездарны. И даже если нам хватает вдохновения написать красивую историю, концовки всегда получаются смятые…»

Ее звали Джули, и мне никогда не нравились такие как она. Ей было всего семнадцать лет на момент нашей встречи. Совсем еще ребенок. Джули смотрела на меня своими почти прозрачными глазами, как у альбиноса, а ее взгляд был полон глупого подросткового протеста.
Она была дочерью школьной подруги Вивьен, которая часто приходила к нам на шумные вечерние посиделки. Кэтрин, так ее звали, родила Джули в неполных восемнадцать. Ей пришлось воспитывать дочь самой, потому что тот ужасный человек просто сбежал, как последний мерзавец.
Я бы с удовольствием написал ее портрет, потому что она была очень красивой, и чем-то напоминала мне Вивьен, вдвоем они выглядели будто сестры. И что самое главное, после пережитого, в глазах Кэтрин я видел след надлома, и этого мне было достаточно, чтобы вдохновиться ею. Мы с Вивьен долго уговаривали ее позировать мне для портрета, но та решительно отказалась, опасаясь меня, как она опасалась всех мужчин со своих семнадцати лет.

В глазах Джули не было никакого надлома. Она была еще слишком молода, неопытна и слишком высокого мнения о себе. Меня раздражало в ней абсолютно все, когда она появлялась в нашем с Вивьен доме. Джули упрашивала налить ей вина, и по разрешению Кэтрин все же получала свой бокал. А выпив совсем немного, она, такая тонкая и бледная, становилась еще более наглой и бестактной. Она не желала сидеть как все, садилась на спинку дивана и свешивала ноги на плечи гостям, то и дело встревала в наши разговоры, вставляя пафосные фразы и мнения о вещах, в которых она очевидно не разбиралась. Каждый раз все заканчивалось тем, что Кэтрин выходила из себя, пытаясь усмирить дочь, и клялась, что больше не возьмет ее с собой.
Она не сдерживала своего обещания, но тем не менее, приводила Джули с собой совсем не часто. Только когда: «Джули находилась в депрессивном состоянии и оставлять ее одну было страшно» - так говорила Кэтрин.
- А мой портрет вы напишете? – спросило белокурое создание у меня в один из вечеров.
- Нет, - холодно ответил я.
- Почему?
- Я пишу только красивых женщин.
- А я по-вашему что, урод? – с упреком в голосе спросила Джули.
- Нет, ты просто еще совсем ребенок, а не женщина.
- Я ребенок? Серьезно? – зло рассмеялась она. - Если хочешь знать, мне восемнадцать.. исполнится на следующей неделе! На сколько ты меня старше, а? Лет на пять? – она толкнула меня в плечо костлявой рукой.
- Поздравляю с днем рождения, - бросил я, допивая вино из своего бокала и выходя из-за стола.
Я поспешил за Вивьен, которая тем временем направилась в коридор, затем в другую комнату, а после мы оказались на балконе.

Теплый майский воздух.

В темноте я с трудом мог увидеть хотя бы ее силуэт, но чувствовал ее духи и присутствие.
- Что-то не так, - сказала мне Вивьен.
Я не смог понять по ее интонации спрашивала она или утверждала. Я хотел сказать, что люблю ее, но голос пропал и из груди вырвался только тяжелый вздох.
«Я люблю тебя, но любить тебя оказалось гораздо тяжелее, чем мне казалось»
 Я остро чувствовал пропасть, отдаляющую Вивьен от меня настолько далеко, что я не смог бы дотронуться до нее, протянув руку, хотя она стояла совсем рядом.
Мне нравилась та сладкая боль, которую я испытывал видя Вивьен с Марком, разделяя ее с ним. Я питался этой болью, как наркоман, и в моей жизни не было большего вдохновения. Боль, которая жила во мне сейчас, была крайней стадией перед окончательным разрушением. Я был уничтожен практически полностью, и нужно было всего одно неловкое движение, маленькая оплошность,которая станет последней каплей.

Это случилось в прохладную весеннюю ночь, когда я изменил Вивьен, переспав с дочерью ее школьной подруги. Ее звали Джули. Как правило все бывает иначе, и конец наступает значительно раньше, чем происходит событие, которое заставляет нас его осознать. Но именно это событие становится точкой

Мы шли по пустой улице, освещенной теплым светом фонарей на такой дистанции друг от друга, что иногда я не мог разобрать, что она говорит мне. Хотя голос у Джули был громче и увереннее, чем у большинства моих знакомых. Я был пьян и не помнил, почему решил встретиться с ней. Возможно, мы просто столкнулись на улице и пошли по одному пути в темноту ночного города.
Джули раскачивало из стороны в сторону, она увлеченно рассказывала мне что-то, импульсивно махая руками. Я шел и молча курил, не слушая и не обращая на нее внимания. И только когда мы дошли до тупика, и наш путь в неизвестность закончился углом из нескольких домов, я взглянул на нее и отбросил последнюю сигарету в сторону.
- Что это за место? Куда ты меня привел? – спросила она с горящим интересом в своих прозрачных глазах.
Я огляделся вокруг и обнаружил, что привел Джули к своей старой мастерской. Она находилась на чердаке здания, в которое мы так странно уперлись сейчас.
Я снова не сказал ей ни слова, просто пошел наверх, рефлекторно, не ожидая, что она пойдет следом.
Наверху все было по-прежнему. Живописный пол, перепачканный красками, похожий на произведение искусства, пустые рамы, картины вдоль стен. Мы так и не вывезли некоторые из них в новый дом. И даже теперь, в самый разгар мая, в мастерской было очень холодно. Холод находился там как постоянный обитатель, прописанный в просторной комнате, как законный полноправный жилец. И теперь, он проник в мое сердце, стоило мне переступить порог.
Я снова взглянул на Джули. Замерзая, она пыталась хоть немного согреться, обхватив свои плечи тонкими руками. Девушка была одета в совсем тонкое и короткое белое платье, похожее скорее на ночнушку.
Она прошлась по комнате, продолжая дрожать от холода и сырости, медленно осмотрела любопытным взглядом мастерскую и провела пальцами по рамам картин.
- Это она?
Я кивнул.
- Красивая. На твоих картинах она красивее, - произнесла Джули свое заключение, - это потому что ты ее любишь. Ты ведь любишь ее, да?
- Я не должен докладывать тебе о том, что чувствую.
Мне стало противно от всего вокруг меня. От того, что впустил ее сюда и особенно от того, что позволит ей прикасаться к нашим с Вивьен работам.
Я подошел к Джули и резко выдернул картину из ее рук.
- Ничего здесь не трогай, ясно?
- Какого черта, Томас? Ты сам меня сюда привел, а теперь кричишь на меня! Я просто хочу понять, зачем она тебе нужна? Она же старуха! Ты не можешь ее любить. Пойми же наконец, ты ей не нужен!
- Закрой свой рот! – закричал я на нее, но она продолжала произносить вещи, которые приводили меня в безумное бешенство.
- Сколько вы вместе? Несколько месяцев? Город уже кишит сплетнями о ее похождениях. Она уйдет от тебя так же, как ушла от своего мужа, как ты не понимаешь?

Удар.

В испуганных глазах Джули читалось недоверие.
Она не верила, что я смог бы ее ударить, хотя и испугалась решительности, с которой я замахнулся на ее, разбив кулак о стену в сантиметре от ее лица.
Она все еще дрожала, от холода или от испуга, и я поспешил укрыть ее первым, что смог найти в комнате. И это оказалась шаль, которая все еще источала запах духов Виьвен.
 

«Все, что от нас останется – чьи-то воспоминания. Посторонние люди будут помнить, как мы когда-то шли по улице, и каким звонким был твой смех. Я никогда не отправлю тебе это письмо. Ты не заслуживаешь его, потому что оно омерзительно. Жалкая писанина, и как и я сам. После нашей последней встречи, мы с тобой больше никогда не увидимся. Прости, что не смог сделать тебя счастливой, не смог даже написать историю, в которой ты будешь счастлива. Говорят, художники – самые бездарные писатели, но вряд ли это хорошее оправдание тому, что я сделал с твоей жизнью. Прости, что не смог любить тебя. Прощай»




июнь.

В последний раз я видел ее на следующий день. Я не помню его, не помню, как и где проснулся, и с чего начался наш последний разговор. В моей голове все это сохранилось как неудачно смонтированные куски фильма.

Ее широко распахнутые глаза долго смотрят на меня, и я чувствую, как этот взгляд кислотой жжёт меня изнутри.
Там, в ее глазах, я снова вижу боль, исчезнувшую, как оказалось, совсем ненадолго.
Вивьен плачет, качает головой, как будто пытаясь придти в себя, не желая верить в происходящее.
- Измен не существует, - произносит она наконец, - ты был волен делать все, что тебе захочется.

Я помню как взбесили меня эти слова, как в порыве злости я крикнул ей в спину: «Ты никогда не любила меня! Я не был тебе нужен, только эти жалкие картины».
Она застыла, перестав дышать, как будто вместо фразы я бросил в ее спину кухонный нож. Затем она обернулась и тихим, сбитым голосом повторила:
- Измен не существует
__________________________________________

 Я представлял себе, как буду стоять на нашем мосту, раскинув руки, и считать. А Вивьен, обнаружив мое отсутствие, решит проверить, нет ли меня в старой мастерской. Она заметит тетрадь, которую я по глупости так и оставил там, на столе, она прочтет письмо, написанное ей сразу двумя людьми, ни один из которых  так и не решился его отправить. И тогда она интуитивно поймет, где и что происходит, и в эту же минут начнется дождь.
Она побежит сквозь него по улицам города, оставляя позади себя места, где мы любили гулять, книжную лавку, возле которой я схватил ее за руку, парк, в котором она рассказала мне о своей судьбе. Она будет бежать и плакать от ненависти к нам обоим и отвращения к такой бездарной концовке нашей истории. На ней будет синее платье и красная помада, которую непременно смоет ливень.
Она не успеет всего на несколько секунд, и я сорвусь вниз на ее глазах - так все и закончится, на пике моей слабости.
Тогда Вивьен поймет, что я ни капельки не заслуживал ее, не заслуживал даже смотреть ей в глаза. Поймет, какой я был ошибкой и, возможно, возненавидит себя за нее, но вскоре поймет, что я не стою и этого. А потом ей не будет даже жаль.

В то время, когда я пришел на мост, где восемь месяцев назад мы пили вино, Вивьен поливала бензином нашу старую мастерскую. А когда я переступил металлические перекладины, она бросила спичку, и комнату охватил пожар.
Горели стены, оконные рамы, которые никогда не сохраняли тепло:
-Теперь здесь уже никто не замерзнет, - произнесла Вивьен.
Горело вместе со всем этим и мое письмо, которое все-таки попало в руки адресата.

Вивьен переступила порог охваченной огнем комнаты и подхватила свой чемодан..



"- Измен не существует, Томас, - покачала Виьвен головой, грустно мне улыбаясь, - но ты разбил мне сердце"


..затем она молча ушла, и ее лицо, то, каким оно стало со старым надломом в глазах и взглядом полным боли, я наконец смог запечатлеть в своей памяти.
Стоя в шаге от своей смерти, я видел его перед своими глазами как собственную картину, которая была точнее любой фотокарточки.
Прежде чем я сделал шаг в пустоту, мою руку схватили чьи-то тонкие цепкие пальцы.
- Если прыгнешь, я прыгну за тобой, - предупредил меня грубый женский голос, - ты же не хочешь быть виновным в смерти человека?
Я обернулся. За моей спиной стояла Джули, настойчиво сжимая мою руку. Ливень смывал красную помаду с ее губ и превращал ее длинные светлые волосы в бесформенные пакли.
- Почему тебе не плевать? – спросил я, и тогда она резко перелезла на мою сторону, все еще не отпуская меня.
Я не смог бы это сделать. И я ушел.

Ноги сами привели меня к дому, адрес которого я, кажется, знал всегда. Дверь оказалась открытой, как будто меня ждали.
Марк сидел в кресле у камина со стаканом виски и умиротворенно смотрел на огонь, словно был загипнотизирован.
- Ты ведь знаешь, что я сделал? Почему ты меня еще не убил?
- Я опасался, что ты окажешься плохим человеком, - безразлично пожал он плечами, - но ты не такой. Твое сердце способно чувствовать боль, ты страдаешь - это главное.
- Не знаешь, где она?
Ответ был отрицательным.
Я подошел к камину так близко, что жар стал невыносимым для моего лица и рук. Но я остановился возле него и застыл.
Я не знаю, что бы я выбрал, будь у меня выбор, - я заговорил то ли с Марком, то ли с огнем. – Будь у меня шанс сделать так, чтобы мы и не встретились вовсе. Я бы им воспользовался?
Застыла тишина, и только загипнотизированный хозяин дома жестоко произнес:
- Как красиво горит.
Слова его были равны пуле, выстрелившей мне прямо в голову.