Деревенские заметки. Банька

Вечером, когда я после часового чтения  выхожу погреться, часов эдак в пять, подставляю лицо и  руки еще не остывшим лучам солнца, еще высокого, но уже неспешно клонящегося  вниз с явной неохотой,  да и посматриваю себе по сторонам и иногда нахожу что-нибудь интересное. Вот например стая диких уток пролетает высоко в небе неровной стрелой и кажется что свист ударяемого о небо крыла доносится до меня, хотя это и невозможно; на той  стороне реки пастух лениво гоняет коров похлыстываниями кнута и уж его резкие хлопки великолепно до меня доносятся, и я даже удивляюсь, как это ему так удается, ведь у меня  никогда не получалось, хоть я и старался. Иногда мимо двора пронесется телега с лошадью во главе. В телеге несколько ярко-синих пластиковых бочек, вероятно с водой, и мужики, сидящие на скамье впереди. Один держит поводья в руках и иногда подстегивает и понукает лошадь, а второй непременно смолит в желтых руках самокрутку из выращенного на заднем дворе табака. Оба с интересом глазеют на меня, а я на них и только лошадь безучастно смотрит вперед. Рыжая курица косится на меня издали и  я не придаю этому значения до тех пор, пока она не подойдет и клюнет меня в сапог, тут уже я удивлюсь, отгоню этим самым сапогом подальше, но она клюнет еще раз, а я думаю про себя, в чем же дело и чешу рукой голову в раздумьях. Курица все стучит желтым клювом по моему сапогу и  только тут я замечу несколько желтых крупинок на ноге, крупинок овса, которые прилипли к грязному сапогу пока я крутился в сарае и пересыпал овес из мешков в контейнеры. И подобное происходить будет не один день, а удивленным прохожим, да и просто заглядывающим в гости, я говорю, что ничего необыкновенного здесь нет, а рыжей несушке просто приглянулись мои сапоги.

     А вечером, когда кот, пушистый и черный, с белым галстуком на груди,  мягкими и совсем неострыми коготками распустит усы на моих коленях и будет радовать меня своим ласковым урчанием, а я его мягкими поглаживаниями по шелковистой шкурке, и мы оба будем довольны и полны жизни, дед Иван растопит баньку, и черный дым ее  заструит в неспешное и голубое небо и запах, этот особый запах, который не спутать ни с каким другим, прольется по половине деревни. Я помогу натаскать Ивану дров из дровницы, и там, изнутри котла что то затрещит и пар повалит из за его черных, покрытой сажей боков. А пока банька топится и набирает тепла в одиночестве, мы с Иваном будем сидеть у реки и как обычно помалкивать, до тех пор, пока он не хлопнет себя по коленкам и не заорет во весь голос, что банька то уже стопилась, а мы тут, а она там, и мы бежим со всех ног мимо дворов, а теть Шура качает головой в сомнении, мол, нет, не успеть, испустит то банька  пар раньше, чем мы в ней окажемся. “Не успеем, ей-богу не успеем”, - орет, задыхаясь, Иван, а я только тяжело дышу и бегу дальше.

   В бане жар неимоверный. Я дышу через березовый веник, пока Иван лупит себя по бокам и приговаривает довольно “Хороша, ох хороша” и скалит желтые зубы в ухмылке. После он хлыщет веником меня, и я терплю из последних сил, а  после его уже хлыстаю я, сделав небольшую передышку в предбаннике, а он все орет, что бы я плеснул  ковш кипятка на раскаленные камни.

 Потом в баню идут баба Нюра с Анькой, пока мы сидим на актовых стульях у его дома и попиваем душицу с малиной.  Тетя Шура, которая с тазом в руках показывается из за забора,  немедленно спросит, “Ну, упустили жар то?”.  Иван поглаживает бороду и через прищуренные веки скажет ”Еще б чуть-чуть – и упустили ”, а тетя Шура крепко держит в руках  таз с банными принадлежностями. Я почему то думаю, что она  решила для себя по-другому.

     Потом чай пьем мы уже все вместе, прямо здесь, в тени и прохладе близившейся темноты, а теть Шура  настойчиво объясняет бабе Нюре с Анькой, что жар то мы упустили, хоть и не хотим в этом сознаваться. Иван махнет рукой, да ну тебя, старая, и пыхтит трубкой да весело подмигивает мне, после чего  роется в карманах своего старого пиджака и выуживает оттуда леденец, который торжественно вручает Аньке.

    Почему то я после бани был красный, как рак, Иван сухой и желтый, а Анька обязательно свежей и немного розовой. Ночь наступает неспешно, но неумолимо, и там, над тем полем за рекой, поддергивается дымка костров. Иван говорит, что это комбайнеры жгут остатки соломы с августовской уборки пшеницы.