Воспоминание о сельце Михайловском

190 лет назад, в сентябре 1825 года, Пушкин жалуется друзьям в письмах из сельца Михайловского:  ветер шумит в рощах, скучно.   Лукавил. С началом листопада  оживал его поэтический талант.  В ту осень он дописал «Бориса Годунова», прочёл трагедию вслух, сам себе, от восторга прыгал по стульям, повторяя звонким голосом: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!».  Отчего же не похвалить себя, если больше некому хвалить?

 

Мне была удача не единожды посетить место последней, благотворной* ссылки   родоначальника  современной русской литературы и законодателя нашей родной речи. Если поездка не была связана с мероприятиями июньских праздников поэзии, на которых я представлял в 1989-1993 годах литературную Украину, то старался попасть в Свято-Пушкиногорье  в сентябре, когда уже наступает  любимая Поэтом осенняя пора и когда холод не гонит под крышу, позволяя бродить неспешно по михайловским рощам, вкруг озера Кучане и по «дороге размытой дождями» к «трём соснам» (пусть уже не к тем, но к потомкам «тех»).  Вот в один из таких сентябрьских дней сочинил я «Воспоминание», которое выкладываю здесь в надежде, что не одно сердце откликнется  в лад с моим настроением.

 

Когда скитался я по свету,

Раскрыл мне пред глазами Бог

В краю полуночном планеты

Чудесный псковский уголок.

 

И я узнал! – Святые Горы

И рощи в пене ветровой,

Извивы Сороти, озёра

Меж гор в низине луговой

И дом с белёными столбами,

И круг дерновый у крыльца,

Беспечный смех мулатки-мамы,

Зевоту русского отца.

Вздыхает (слышу я) сестрица,

Фальшивя, напевает Лев.

Ба, все знакомые мне лица!

Я открываюсь, осмелев:

 

Представьте, господа и дамы,

Меня поэту поскорей.

Из завтра я. Судите сами,

Не повторится случай сей.

А мне в ответ хозяйка рече:

Нам угодить несложно вам.

Мы – из вчера, а Пушкин – вечен,

Он всюду, сразу здесь и там.

 

И я с поклоном удаляюсь…

Вдруг слышу оклик. Чую: Он!

Стою, с волненьем озираюсь,

Но слышен зов со всех сторон -

От вековых  гигантов-елей,

Из груды мшистых валунов,

Из сада, с  липовой аллеи,

С покрытых ряскою прудов.

 

Под сводами древесной сени

Плывут виденья, рифмы звон,

И в очертаниях каждой тени,

Куда ни глянь, повсюду он.

 

Примечание:

*В отличие от мнений самого  Пушкина и части его друзей,  подхваченных советской пропагандой, что  высылка юного поэта сначала на Юг, потом  в имение матери, на Псковщину,  была жестоким актом  «тирана на троне», у меня  иное мнение.  После Лицея,  в Петербурге,  пылкую, неопытную душу  одарённого юноши, застоявшуюся в строгом учебном заведении, подстерегали опасности, обычные для золотой молодёжи столицы.  Если бы не гнев царя Александра, вызванный «стихотворными шалостями» пиита-хулигана,  Россия могла бы получить не гения литературы,   а талантливого шалопая, разменивающегося  на мелочи, модного стихоплёта. Объективно император спас его, засадил за стол, вынудил  упорно трудиться.  Да Пушкин впоследствии и сам выразил  признательность своему «гонителю»:

 

Ура, наш царь! так! выпьем за царя.

Он человек! им властвует мгновенье.

Он раб молвы, сомнений и страстей;

Простим ему неправое гоненье:

Он взял Париж, он основал Лицей.