Фрагмент романа Ускользающая эстетика эволюции

- Что ты здесь ищешь, раб? - спросила она, когда я поднялся в ее покои.
Она не смотрела на меня.
- Я хотел поговорить…
- Нам не о чем говорить. Пошел вон!
Все мышцы моего тела напряглись, превратились в железные обручи, вроде тех, которыми стягивают днища гребных кораблей.
- Ты забыла, что я уже не раб? – медленно, тяжело, выбивая каждое слово, как резчик каменных печатей из прошлой жизни, спросил я.
Она наконец взглянула на меня. Из ее холодных глубоководных глаз выползла бескрайняя темнота царства Посейдона. Я понял, что это всё…
А еще удивительная мысль всколыхнула мое сознание. Я ошибся. Передо мной была не Ускользающая, а одно из ее бесчисленных подобий, подделка, сотворенная демонами Аида.
Через два дня, когда меня вели на казнь, привязав веревкой к ослиной упряжке, я беспрерывно повторял про себя то же, что шептал две тысячи лет назад, умирая в безводных землях к востоку от Элама: «Прости меня, Ускользающая».               

* * *
Турбулентные вихри времени с каждым разом несли мои жизни все дальше и дальше на запад. Я летел туда как копье, брошенное рукой меткого охотника.
В следующее рождение я был, к своему сожалению, всего лишь мелким торговцем в эпоху разрушения римской Республики. Не латинянин (мой дед приехал из Фракии), я с большим трудом смог добиться прав гражданина.
Я занимался производством и продажей конской амуниции, которую поставляли многочисленные ремесленные дворы. В этом деле я был подлинным мастером. Я с первого взгляда определял, что является настоящей сбруей, а что можно смело выбросить на обочину, знал по памяти размеры конских голов, на глаз определял жесткость подпруги, умел придать заклепкам старинный вид, не отказывая при этом в сомнениях ни патрициям, ни всадникам (я часто ехидно ухмылялся, когда кто-то из сих последних пытался критически оценить мой товар).
К тридцати двум годам я был богат и доволен судьбой. Но то утро, перевернувшее мою жизнь, принесло ко мне вихрь Фатума.
Я проснулся, небрежно сбросив с ложа рабыню, в которую пару раз входил прошлой ночью (она испуганно взглянула на меня и выбежала вон), поднялся, взял в руки «тогу». «Тога» лишь слегка напоминала подлинные облачения аристократов. Во время скопления многочисленных толп плебса я, конечно, был вправе рассчитывать на почет и уважение с их стороны. Но как сравнится изысканная «иберийская» расцветка с тем, что надевал я на свои плечи? Любая женщина из знатного сословия была в состоянии, не подходя ко мне даже близко, определить свойства материи, из которой делался наряд. То же самое касалось и сандалий. Я внимательно следил за быстротечными римскими пристрастиями, но в моем облике все равно проглядывал провинциал. Как-то один претор, случайно оказавшись в наших краях, принял меня за знатного человека. И поразился, когда я открыл ему правду.
Я потянулся, поднявшись с ложа, выпил из оловянного кубка оставшееся вино и выглянул во двор, где мой наемный слуга уже начинал сгонять рабов в мастерские. Смотря на них, я вдруг почувствовал легкое беспокойство, некий зуд в теле, вроде того, что бывает после укуса овода. Мое тайное зрение не могло обмануть. Невольники начинали бунтовать. В самом воздухе Кампании витал дух измены…
Я, конечно, знал о возмущении Спартака и о тех воззваниях, которые его доверенные люди рассылали где только можно с целью призвать к себе в помощь многих иноземных рабов. Но, по моим сведениям, войско «бешеного гладиатора» находилось не менее чем в ста милях отсюда. Или вести уже распространились так быстро?
Я сбежал вниз, в некое подобие атриума, которое выстроил в соответствии с обликом патрицианских поместий, только меньшего размера, и позвал раба-распорядителя, который всегда был готов сообщить мне новости. Он тоже был фракиец и любил в разговоре  поминать и наших родных, и римских богов.
- Где Спартак?
- Хвала Зевсу и Юпитеру, Афродите и Венере,  и долгих лет тебе, Антисий. Но у меня худые вести. По Виа Викториалис уже идут бунтовщики…
Виа Викториалис, названная так в честь давней победы над этрусками, была в пяти милях отсюда. Я уже собирался взъяриться, злобно пролаять обличения, но неожиданно остановился, замер. Я вдруг узрел невиданные прежде фрески воспоминаний…

* * *
Впрочем, они не смогли изменить ход моей судьбы.
В тот день я не знал, что уже послезавтра, собрав весь скарб и погрузив его на две повозки, двинусь в сторону Виа Аппиа, уходя от наседающих орд Спартака. Не знал и о том, что повозки застрянут в узкой ложбине, причем обе одновременно, попав ступицами в застывающую после недавних ливней грязь.
Память о прошлых жизнях пробудила во мне отчаянную смелость. Вытащив меч, купленный четыре года назад у отставного легионера за двух лошадей и три мешка овса, я бросился назад с мыслью погибнуть в ратях врагов словно Муций Сцевола.
Но равнины были пусты. Точнее, вдали на дорогу надвигалось облако пыли. Только я сразу определил, что это идет войско Рима - уж слишком согласованно летела на меня эта серая пелена. Я собирался вернуться обратно, когда увидел сбоку лежащую на траве женщину. Прибежавшие следом за мной рабы пытались ее поднять, но все было тщетно. Она была мертва. Стрела неведомого злодея попала ей в грудь, продырявив сбоку правый сосок, словно тыкву на ежегодных состязаниях в меткости. И самое ужасное – соединенный с материнским лоном кровавой, невероятно длинной пуповиной, на высохшей траве лежал скрюченный трупик младенца…
Войско приближалось, рабы в страхе бросились вытаскивать повозки, зная, что такой встречи лучше избежать. А я, обессиленный после событий последних дней, присел на край раскатанной колесами дороги. Оставалось только ждать.
Спустя время, когда вокруг осела пыль, поднятая калигами проходящих мимо когорт легионов Красса, я наконец смог рассмотреть лицо мертвой женщины. И неожиданное узнавание, внезапное озарение полоснули по сердцу ударом острого клинка. Я ее потерял. Потерял в той жизни именно тогда, когда нашел.