Фатум

1
Ровно за неделю до своего двадцатипятилетия, в ночь с четверга на пятницу, мне приснился необычный сон: вместе с группой людей, среди которых был мой брат, я находился в доках незнакомого города. Характерный диалект жителей, одежда, климат и вся та растительность, которую мне удалось увидеть с берега, указывали на южное расположение города. Темноволосые парни и девушки были заняты тем, что удили рыбу, а точнее забрасывали удочки в воду, и после чересчур короткого ожидания результата резким движением вынимали пустые крючки и снова забрасывали. Это действие повторялось раз за разом и всегда сопровождалось веселыми криками и смехом. Несмотря на всю абсурдность ситуации, со стороны это выглядело довольно забавно и походило на массовый национальный праздник. Что же до нас с братом, то сначала мы с недоумением наблюдали эту картину и, наконец, когда интерес взял вверх, я попросил дать мне две удочки. Взяв их в разные руки, взмахом, который больше напоминает движение, каким кучер бьет вожжой по лошади, я отправил крючки в воду. Так же, как и остальные я выждал паузу, не длиннее тридцати секунд, и стал вынимать удочки. Вопреки свойственному в этот момент всякому разумного человеку скептицизму, я почувствовал тяжесть в обеих руках. Не будь это сон, такая невероятная удача поразила бы меня до крайней степени, но я, напротив, сохраняя спокойствие и хладнокровие, приложил небольшое усилие, и над водой показались две рыбы, сантиметров по сорок в длину каждая, поблескивая серебряной чешуей в лучах южного солнца. Под общие овации и радостные возгласы два морских создания опустились на дощатый настил. В тот момент, когда брат стал помогать мне потрошить рыбу, я проснулся.

До запланированного подъема, а точнее до третьего сигнала будильника, оставалось чуть меньше двух часов. Собрав всю свою волю и желание, я попытался заснуть снова, но мои старания оказались тщетными. Тогда, чтобы как-то скоротать время, я включил фильм. Спустя полтора часа печальная история Сесилии и Бакстера подошла к концу, и «Пурпурная роза Каира» оставила приятное впечатление.

2
Рабочий день подошел к концу, когда я позвонил брату и рассказал про сон. В ответ он только усмехнулся и сказал, что кто-то забеременеет.

– Двойней? – спросил я.
– Наверняка! Рыба-то была не одна.
– Интересная мысль. В соннике, правда, было сказано, что поймать рыбу без особого труда к большой удаче.
– Забеременеть двойней тоже большая удача.
– Да уж.

Я положил трубку, надел пиджак и вышел на улицу. Серое пасмурное небо, словно гигантское зеркало, точно повторяло бесконечную череду бетонных домов и дорог, сливавшихся вместе с хмурыми лицами людей в бесформенное пятно унылого цвета. Сентябрь пришел в город плавно, не спеша оповещая жителей, одного за другим, о предстоящей осени, о новом цикле холодных ночей уходящего года. Раз за разом дождливая погода все чаще сменяла ясные дни; еще редкие бронзовые и янтарные листья каплями переливались на солнце, когда тучи расходились после выпавших осадков. Пока я был на работе, дождь прошел два раза, и я, радуясь тому, что не попал под него, шел к остановке, изо всех сил стараясь не угодить в лужу.
Моим любимым заведением, куда я часто заезжал после работы, чтобы выпить кофе и съесть пару сандвичей, было кафе с французским названием “Le temps”. Если в нашем городе имелся класс людей, который именуется богемой, то он весь, несомненно, собирался именно там. Начинающие поэты, писатели, художники и музыканты проводили здесь вечера в сопровождении дешевого алкоголя и обсуждали последние новости в мире искусства. Надо сказать, что под действием спиртного, обсуждения часто перестали в агрессивную полемику, но, к счастью для всех, заканчивались общим смехом и дружескими тостами в дополнение к очередным коктейлям.
Полупустой автобус, скрипя и пыхтя, вез меня к назначенному месту. Я занял место у окна, открыл «Острова в океане» и уже через полсотни страниц романа Хемингуэя подъехал к своей остановке.

3
В кафе было светло и тепло. Обстановку составляли деревянные столы и стулья в прованском стиле и редкие небольшие диваны, на которых лежали клетчатые пледы. В проходе, слева от бара, стояла полка с книгами, которые служили больше как элемент интерьера и практически никогда не использовались по назначению, несмотря на публику, посещавшую кафе. Сразу напротив входа за большим столом собралась приличная компания из знакомых художников и музыкантов. Я подошел к ним без всякого удовольствия, чтобы поздороваться.

– Привет, Марк! Пришел срифмовать пару-тройку умных мыслей и рассказать нам их завтра? – сказал парень, который славился тем, что всегда рисовал молодых девушек с полуоткрытыми ртами.
– Привет. Может и удастся сочинить что-нибудь. Как поживают твои подружки? Мне сегодня ночью снились рыбы, глотающие воздух на суше, и я вспомнил твои картины.
– Вот уж действительно! Никогда не понимала, что эти твои полоумные девицы хотят сказать, - присоединилась короткостриженная полная девушка, одетая во все черное. Не знаю, как ее звали на самом деле, но в кругу своих приятелей она была известна под псевдонимом Джонни.
– Они хотят сказать, Джонни, что из Дебюсси такой же импрессионист, как из Дега – барабанщик.
– Ах, ты!
– Не обращай на них внимания, Марк, они снова за свое. Андрей отрицает существование импрессионизма везде, кроме живописи, - объяснила белокурая барышня, которую звали Катя. Ее имя я запомнил, потому что считал девушку привлекательной.
– Все верно. А ты что скажешь, приятель? – спросил у меня Андрей.
– Скажу, что сейчас принесут мои сандвичи, и я слишком голоден для таких разговоров.

Я ушел занять стол, оставляя за спиной недовольные и заинтересованные взгляды, которые быстро сменились громким хохотом и звоном стаканов. Мое настроение сейчас было не самым приятным, и, когда подошел официант, чтобы принять заказ, я передумал пить кофе и попросил принести виски «Бушмилз» в дополнение к сандвичам. Официант ушел, а я снова открыл «Острова в океане» на том месте, где пришлось остановиться, потому что автобус довез меня до нужного места.

Литература представлялась мне, как огромное море, плыть по которому было возможно, только черпая где-то свежие силы и воздух. Когда я сочинял что-нибудь хорошее или не очень, я чувствовал себя опустошенным и утомленным, причем после хорошего стихотворения оставалось удовлетворение, которое оправдывало пустоту и усталость, а после плохого – неприятный осадок, как после неудачного свидания. Тогда, чтобы набраться сил и воздуха, я читал романы и стихотворения, но все, что я уже читал раньше, не могло зарядить энергией так же сильно, как и в первый раз, а среди новых произведений всегда трудно отыскать что-то по-настоящему стоящее.
Я поел сандвичи и выпил виски, и настроение сразу улучшилось. Откинувшись на спинку стула, я стал разглядывать кафе. В дальнем углу помещения, за небольшим деревянными столом сидел мужчина сорока лет. Я сразу его узнал по длинным волосам и серебряному медиатору на цепочке, который висел на шее.

С волосами, собранными в хвост, длинным заостренным носом и выраженным римским профилем он сильно напоминал барона Мюнхгаузена в том изображении, который я находил в своих детских книжках. Мужчина был мне хорошо знаком по выступлениям на поэтических вечерах. Со сцены, заявленный под псевдонимом Филипп Готье, он читал свои стихотворения и поэмы. Настоящего имени никто из нашего окружения не знал; все обращались к нему просто Филипп.
Почувствовав на себе мой пристальный взгляд, как это обычно случается, Филипп повернул голову в мою сторону, поприветствовал меня и знаком предложил присоединиться к его столику. В те случаи, когда нам удавалось поговорить, я находил его человеком очень образованным и не таким заурядным, как большинство представителей творческой интеллигенции нашего города, поэтому я убрал книгу в рюкзак и занял место за столом Мюнхгаузена.

4
– Здравствуй, Марк, - мужчина протянул мне руку.
Я поздоровался и ответил «Добрый вечер».
– Любите Хаксли? – начал я разговор, заметив на столе «Контрапункт».
– Все равно, лишь бы буквы подряд шли.
Я одобрительно усмехнулся в ответ на его иронию и спросил:
– Будете выступать завтра?
– Да. Как раз думал закончить новое стихотворение. Вот взгляни на это.
Филипп протянул мне открытый на середине блокнот. Там были только две строчки:
«Ты не умрешь, пока жива твоя идея,
Не упадешь, пока парит свободный дух».
– Мне нравится. Очень оптимистично, надо сказать.
– Вначале всегда так. Выпьешь коньяк?
– Давайте.
Официант принес пустую рюмку, и Филипп наполнил ее коньяком. Мы выпили за успех.
– Слушай, Марк, ты печатаешься где-нибудь?
– Нет. Все стихи, что я отправлял, издательства присылали обратно. Я даже пробовал публиковать рассказы, но тоже безуспешно. Однажды, правда, мне предложили напечататься в общем альманахе, если я заплачу им денег. Так что пока я успокаиваю себя убийственными мыслями, что все впереди, и, что нужно больше работать, хотя, наверное, мне просто не везет.
– Хм, не везет? В таких делах только и остается, что полагаться на везение. Моя жена говорила мне, что я был рожден с удачей в руках. По мне, то, что я женился на ней, и есть самая большая удача в моей жизни.
– Не знал, что вы женат.
– Был. Она ушла от меня, когда я стал совершенно невыносим. Я никогда не любил ее; уважал, восхищался, временами даже был влюблен в нее, но никогда не любил по-настоящему. Наверно, она поступила правильно, что ушла.
Я заметил появившиеся капельки пота на лбу у Филиппа; он немного побледнел и уже дольше минуты постукивал пустой рюмкой по столу. Чтобы как-то его успокоить, я выпалил совершенно нелепую фразу.
– Может вам стоило подождать, и вы бы изменили свое отношение к ней?
– Если бы дерьмо пахло ромашками, Марк, то никто бы никуда не спешил! – Филипп был явно раздражен. После минутной тишины, он сказал, - Прости меня, когда начинаю много трепаться и понимаю, что зашел далеко, сразу выхожу из себя.
– Ничего.
Я чувствовал, что разговор зашел в тупик. В дополнение к этому, Филипп сильно опьянел. Он налил остаток коньяка в графине себе в рюмку и махом опустошил ее. Теперь, от того образованного и сдержанного мужчины, которого я встречал на творческих вечерах не осталось и следа. Напротив меня сидел бледный и нервный человек, одержимый какой-то тревожной мыслью.
– Простите, мне пора, у меня еще сегодня…
– Знаешь, Марк, все в этой жизни циклично, – он перебил меня как раз в тот момент, когда я стал прощаться, - Мы как маленькие спирали, которые вертятся вокруг своей оси внутри спирали побольше. Та, в свою очередь, наряду с остальными, так же вертится внутри спирали, размером еще больше и так далее. Человек – общество – государство – Земля – вселенная. Понимаешь меня? Все повторяется год за годом, век за веком. И когда мы, вращаясь, сталкиваемся друг с другом, тогда, либо один из нас останавливается, либо мы крутимся вместе, либо разлетаемся в разные стороны, черт возьми. Эти точки соприкосновения и определяют в данный момент то, что мы называем судьбой.
– Вы фаталист?
– Когда я был чуть младше, чем ты сейчас, я не верил в судьбу. Только представь себе: моя тетя повесилась, брата убили его дружки-жулики, а бабушка увлекалась темной магией и тоже плохо кончила. Потом так сложилось, что я познакомился с одной замечательной женщиной, она считала себя целителем и ясновидящей, которая пророчила мне не самую завидную судьбу, под стать моим горе-родственникам. К счастью, я во все это не верил! Вскоре я избавился от подобных мыслей; женился, у нас с Верой родилась замечательная дочь, которую я очень люблю.
– Приятно слышать, что вас не сломили эти неприятности, связанные с родней. Мне, правда, пора. Увидимся завтра на выступлении.
– Что ж, до встречи, Марк. Прости, если испортил тебе настроение.
– Да нет, все нормально.
Я пожал ему на прощание руку, взял рюкзак и пошел к выходу. Возле двери я обернулся и увидел официанта с полным графином на подносе. Не было сомнений, что коньяк предназначался Филиппу.
По дороге домой, в автобусе, я не читал, а думал о том, что это за странная история про спирали, о том, что дома меня ждет любимая девушка и о завтрашнем выступлении, к которому нужно было подготовиться.

5
Если снаружи было ясно, что время не стоит на месте, то дома оно, в самом деле, замирало. Я застал квартиру такой же, как оставил ее утром, даже влюбленные на картине Густава Климта не отдалил своих губ друг от друга.
У Маши был второй комплект ключей, и она, должно быть, уже вернулась от матери, и это единственное изменение в композиции квартиры возбуждало во мне приятные эмоции и чувства. Я прошел в спальню и застал ее лежащей на кровати с книгой в руках. Легкомысленная, но способная на глубокие переживания, она могла бы легко стать героиней фильмов Вуди Аллена. Такие девушки, не имеют национальности, и равномерно распределены по свету, готовые в любой момент разрушить или спасти чью-нибудь судьбу.
Поприветствовав друг друга поцелуем, мы обменялись вопросами о том, как прошли наши дни, потом я сказал:

– Я опасаюсь, что ты бросишь все и улетишь на Марс или, в крайнем случае, в Дели, когда дочитаешь Хайнлайна.
– Не дождешься! – воскликнула она, смеясь, - Представляешь, пока ты был на работе, я открыла для себя босанову и прохладный джаз.
– И бутылку вина, - ответил я, глядя на тумбочку, где стоял бокал с рубиновой жидкостью.
Она улыбнулась и ответила:
– Хороший ты. Очень.
– Кругом одни психоаналитики!
– Перестань. Тем более это говорю не я, а полбутылки сомнительного вина, - теперь лучезарная улыбка, украшающая лицо, исчезла, а брови немного сместились к центру, показывая глубокую задумчивость, - Помнишь, на прошлой неделе, когда мы шли из кафе домой, ты так крепко разговорился, что, кажется, удивил самого себя?
– Да, помню, - одобрительно кивнул я.
– Я не просто так попросила тебя свернуть во двор с улицы; там было так темно, и мне было приятно тебя слушать и так хотелось поцеловать тебя, а дрожь, которую ты заметил, была вовсе не от холода, - она замолчала, заглянула мне в глаза и продолжила, - Чтобы ты тогда не говорил, все эти страшные вещи, а у тебя огромная страсть к жизни.
– Одной страсти мало, - сказал я.
– Для одного человека – это очень много.
– Откуда ты знаешь?
– Не знаю. Все интуитивно.
– Вот именно.
– Почему ты не веришь мне? Я тебе по руке, конечно, не гадала, но твоему безучастному лицу, тоже можно! Доверься мне, ты ведь сам говорил, что я хорошая женщина.
– Говорил, это не так трудно, гораздо опаснее думать об этом.
– Почему?
Я отвел взгляд на окно и ничего не ответил. Выждав необходимую паузу, она сказала обиженным тоном:
– Хорошие женщины не достойны ответов.
– Отличная мысль! Нужно ее доработать, и получится шикарный афоризм.
– А вообще мне не нравится, что ты называешь меня женщиной. Ну, какая я женщина? Совсем ребенок!
– Девочка.
– Да! Девочка, которая пугает голубей, сама боится грозы и хочет шляпу, как у Индианы Джонса…
– Это снова заговорило вино? – спросил я шутливым тоном. В ответ она скрестила руки на груди, закатила глаза и сказала:
– Ну, давай, Марк, картинно вздохни или закуси губу в уголке, как ты обычно делаешь. Выглядит, будто ты либо чувствуешь себя виноватым, либо о чем-то сожалеешь.
– Ты спятила, не понимаю о чем ты.
– Если ты не замечешь, это не моя вина. Вообще у тебя много интересных привычек.
– Да? И какие же?
– Например, когда ты резко останавливаешь поцелуй. Я называю это «талоны на поцелуй».
– Да уж. Ладно, прекращай свой анализ, нашла развлечение.
– Что ты! Я даже и забыла, какой ты бываешь покладистый.
– Я становлюсь скотом, когда злюсь.
– Люди всегда скоты. Не понимаю, почему они возомнили себя верхушкой этого айсберга, который потопит Титаник.
– Ты уже завела блокнот для своих афоризмов?
На этот раз она проигнорировала мою иронию и спросила:
– А какой ты, когда бываешь скотиной? Как это проявляется в самом болезненном виде?
– Ты об этом не узнаешь.
– Не знаю, огорчает  меня это или радует.
Наступила пауза, во время которой каждый смотрел в свою сторону, а потом девушка сказала:
– Ты иногда думаешь в меня.
– Думаю в тебя? – сейчас мое лицо, должно быть, высказывало недоумение.
– Ага. Как, если бы я была пустой книгой, куда ты записываешь свои мысли, опыт и переживания, а потом захлопываешь ее, как ни в чем не бывало, и убираешь. Думаю, я не одна книга на этой полке.
Последнюю фразу она произнесла с выраженной досадой в голосе.
– Ты хочешь сказать, что тебе близки мои мысли?
– Нет, но это все, что у меня есть от тебя. Ты заставляешь меня много думать, мне это очень нравится. Не думать я тоже люблю, и это ты мне тоже позволяешь.
– Давай сменим тему. Сегодня я, как никогда, пропитан к тебе нежностью.
Я лег на спину, положив голове на ее колени. Мы около часа разговаривали о фильмах, путешествиях и напитках, пока я, наконец, не спросил:
– Помнишь, я тебе рассказывал про мужчину с псевдонимом Филипп Готье с наших поэтических вечеров?
– Помню, ты говорил о нем. А что?
Я вспомнил весь разговор в кафе и ответил:
– У нас произошла странная беседа; он говорил о том, что все в мире повторяется и о своих родственниках, которые трагически погибли. Но он часто выдает интересные мысли. Я бы мог вас познакомить. Ты завтра снова не придешь на выступление?
Маша слегка побледнела, что не укрылось от моего внимания, и неуверенно ответила:
– Нет. Там будут эти барышни, приходящие в экстаз от своей любви к Бродскому, Маяковскому и китам, и эти напыщенные юноши, с претензиями на высокую поэзию и румяными лицами.
– Мне казалось, ты спокойно относишься к ним.
– Не совсем.
– Меня ты тоже считаешь напыщенным?
– Иногда. Но с тобой дело обстоит по-другому. Тебя я люблю.
– Я тоже тебя люблю, – я прижал ее к себе и поцеловал в верхнюю часть лба, туда, где начинались ее рыжие волосы.

6
Поэтический вечер начался с опозданием на полчаса. Все, кто подали заявки, пришли, кроме Филиппа. Я поинтересовался у сидящих в зале о нем, но его никто не видел. Такое и раньше случалось, что участники не приходили, не предупредив организатора, поэтому я вскоре забыл о Филиппе и стал слушать стихи выступающих на сцене поэтов.

Маша была права: в перерывах много говорили о Бродском, о его таланте и биографии, а во время выступлений за спинами читающих на проекторе воспроизводилось слайд-шоу с сюрреалистическими картинками, в которых огромные киты летали по небу, ловко маневрируя между домами погруженного в туман города.
В перерыве, перед заключительной частью выступления, ко мне подошла женщина; она представилась работником литературного журнала, который издается, по ее словам, во всех крупных городах, а теперь дошел и до нас.
– Не хотите публиковаться у нас? Это отличный шанс заявить о себе, - сказал она.
Мне сразу вспомнился сон, где я без особых усилий поймал крупных рыб. Предложение женщины для меня и было той самой удачей, о которой говорилось в соннике. Не скрывая радости, я согласился обсудить с ней условия публикации, и мы обменялись контактами.
Едва я успел проститься с женщиной из редакции, как у меня зазвонил телефон. Это была Маша. Я снял трубку и услышал, как девушка плачет.

– Марк…мой отец…приезжай, - она всхлипывала и говорила очень отрывисто.
– Что случилось? Я сейчас приеду.

Она с трудом назвала адрес, куда я, взяв такси, тут же отправился. Всю дорогу я думал о том, что Маша никогда ничего не рассказывала мне о своем отце. Они с матерью жили вдвоем, и как бы я не старался что-то узнать от девушки о нем, разговор всегда менял направление по ее просьбе.
Маша ждала меня на скамейке у подъезда. Рассчитавшись с таксистом, я миновал машину скорой помощи и подбежал к девушке. Она крепко схватила меня за руку, и я последовал за ней внутрь дома. Когда мы поднялись на нужный этаж, мне ничего не удалось разглядеть сквозь толпу людей, собравшихся на лестничной площадке. Пробравшись внутрь квартиры, я почувствовал, что моментально оглох, то ли от громкого рыдания женщин, находившихся внутри, то ли от шока при виде ужасной картины.

Закрепив ремень за ручку большого шкафа, из петли на меня глядел труп барона Мюнхгаузена, в то время, как следователи изучали предсмертную записку с двумя строчками недописанного стихотворения.