От тюрьмы и от сумы...

От тюрьмы и от сумы...

Владимир Темкин
               
Мне редко доводилось встречать людей столь мощной жизненной силы и упорства. В свои семьдесят два года этот человек и выглядел молодцом – кряжистый, с шеей борца, уверенный и спокойный, и мало кто мог выдерживать, не отводя глаз, его прямой и цепкий взгляд. Годы это были - семидесятые, самая середина.

 Лабораторию, в которую я пришел пять лет назад, он возглавлял ещё за пять лет до этого, а теперь, выйдя на пенсию, работал консультантом-полставочником, а я – молодой заведующий, с удовольствием выслушивал истории его производственного опыта,  помогающие мне лучше ориентироваться и вживаться в своём теперешнем непростом положении.  Иногда по вечерам, задержавшись после конца работы, мы с ним позволяли себе пропустить по рюмочке коньячку, и, по этой причине – засиживались порой допоздна. А однажды, совсем незадолго до его неожиданной смерти, он вдруг, разговорившись, поведал мне тридцатипятилетней давности свою историю.

Судьба его была настолько необычной, что я до сих пор, по прошествии уже более чем сорока лет, испытываю внутренний трепет, а иногда чувствую комок в горле, вспоминая его повествования  о себе или более поздние, после его ухода, рассказы его вдовы и случайно встреченного на поминках старого товарища, каторжанина.
*     *     *
Фамилия: Зарецкий  Имя: Марк  Отчество: Соломонович  Дата рождения: 1904 год Национальность: еврей   Семейное положение: женат  Происхождение: из мещан Партийность: член ВКП(б) с 1924 года

Так, примерно, начинали заполнять дело о вредительстве,  заведённое на него в Белорусском НКВД  осенью 1937-го года. Должность Марк Соломонович исполнял по тем временам немаленькую – Главный инженер районной электростанции, номер которой я, естественно, запамятовал. А в тот обычный рабочий день, как всегда перед уходом домой, решил Зарецкий обойти станцию. Прошел к центральному пульту, постоял за спиной у двух тамошних диспетчеров, посмотрел на уровень загрузки генераторов и частоту сети и уже почти было двинулся дальше, как на табло 4-го генераторного блока на несколько секунд вспыхнула красная лампочка, сигнализирующая о несоответствии его выходных парамет-ров их сетевым значениям. Сигнал был кратковременным, положение почти мгновенно нормализовалось, но засечку в памяти Марк Соломонович себе сделал. Заглянув по дороге на  выходную трансформаторную подстанцию, прошел  он в машинный зал. Дежурный мастер вышел ему навстречу, и Зарецкий спросил у него:

- Егорыч, ты на четвёртый агрегат давно наведывался?
- А что с ним такое?
- Да на табло в диспетчерской сигнал десинхронизации иногда вспыхивает. Что бы это могло быть?
- Сейчас схожу, посмотрю.
- Пойдем вместе.

Подойдя к 4-му агрегату, они постояли около него , прислушиваясь к звуковому тону  ра-бочего гула машины. Слышным было характерное потрескивание. Мастер открыл крышку щёточного блока подвозбудителя, и оба они увидели, что под щётками полыхает довольно сильная искра, явно превышающая по мощи и размеру допустимый правилами уровень. Оставлять подвозбудитель в таком состоянии не следовало, и Зарецкий, подумав, посоветовал, для начала, слегка почистить коллектор, сделав это на ходу тонкой мягкой пемзой, обычно используемой для таких целей. Егорыч пошел распорядиться и вернулся, приведя с собой кого-то из электромехаников. Парень был незнакомый, повидимому - новенький. Он поздоровал-ся, порылся в кармане комбинезона и достал оттуда небольшой кусок желтовато-буроватой пемзы. После этого, засучив правый рукав, просунул руку в люк и стал прилаживаться со своей пемзой к коллектору. Что-то ему там помешало, и он достал другой рукой и из другого кармана здоровенные пассатижи. Покопавшись внутри люка, прихватил пемзу грубыми губками и коснулся ею быстровращающейся поверхности коллектора.

Зарецкий, как правило, оставив любое распоряжение рабочим эксплуатационных служб, уходил, чтобы не стоять над душой и не смущать людей. И он уже было отвернулся, чтобы пройти дальше по машинному залу, но вдруг парень, неловко дёрнувшись и ойкнув, уро-нил там внутри тяжелые черные пассатижи, которые пролетев несколько раз по кругу раздробили к чёртовой матери весь комплект угольных щеток.
 
Защита отреагировала мгновенно, и автоматика отключила четвертый агрегат. Завыла сирена, сигнализирующая о случившейся аварии, и система управления начала перераспределять нагрузку станции между оставшимися в работе машинами. Возникшая ситуация была неприятной, но штатной и управляемой. Выскочившие из дежурки электрики катили уже к месту аварии рабочий стол и шкафчик с приспособлениями и инструментами, когда к Зарецкому подошёл начальник спецотдела, являющийся ещё и уполномоченным НКВД на станции.

- Что случилось?
- Да тут вот... – Зарецкий коротко объяснил произошедшее и отошёл, заглядывая через спины рабочих в коллекторный люк.
- А кто конкретно это сделал?- обратился уполномоченный к мастеру.
- Да вот он тут, Павлосюк его фамилия. Да, бывает такое, товарищ Петерсон. Случается. Щетки, они ведь слабые, угольные, прессованные. И сами по себе развалиться могут. Мы сейчас всё устраним. Не волнуйтесь. Тут на час делов всего-то. Тренировка, чтобы навыки не терять!
- Пойдём со мной!- крутанул ладонью уполномоченный, и  Павлосюк, всем своим видом изображающий раскаяние, переходящее в тоску и уныние, поплелся за ним к выходу из машинного зала.

Что у них там был за разговор, никто не знает, но вернулся Павлосюк от начальства лишь к концу смены, затравленный и угнетенный, и, никому ничего не сказав, переоделся и ушёл домой.

*      *      *
А под утро за Марком Соломоновичем пришли. Судили его вместе с мастером, Николаем Егоровичем. Все показания, поддерживающие линию обвинения, предъявившую суду полный набор, то есть и диверсию, и шпионаж, и групповую террористическую деятель-ность, дал в суде лопоухий и косорукий Павлосюк. Был он запуган и затравлен уполномоченным Петерсоном, которому как раз выходило представление к новому званию, и сроч-но требовалась поэтому яркая и продуктивная демонстрация личных «боевых» успехов и достижений.

А дальше пошло-поехало. Тюремным вагоном до Московской пересылки, оттуда во Вла-димирскую, а уже там загнали бедных Зэков в телячьи столыпинские вагоны. И целый месяц стучали эти вагоны колесами по стыкам и стрелкам Великой Транссибирской магистрали, пока в конце пути не уткнулся состав в стопорные упоры на берегу Тихого Океана. А там уже перегрузили их всех в смрадные и удушливые корабельные трюмы и, как рабов в древние времена, повезли на Север. От скученности, истощения и болезней Зэки мёрли, как мухи. Трупы после актиро-вания тайком по ночам сбрасывали прямо за борт. И уже в Магадане остатки партии когда-то сильных и здоровых мужиков полуживыми повыгоняли на берег.

У причалов пересчитали, рассортировали, построили, распределив по приискам, изобра-зили краской на ватниках белое тавро, как на скотине, и пошагали эти несчастные навстречу собственной судьбе.

*      *      *
Здоровьем Марк Соломонович обижен не был смолоду, поэтому все передряги нелёгко-го этого пути выдержал. А дальше – барак, перекличка на морозе или в комаринном «ды-му», конвой с рвущимися с поводка псами, кайло в руки и в шахту. А там уже, как повезёт, потому как и вагонетки с породой по кривым рельсам плечами толкать ему тоже поприходилось. Но и тут он вынес и сдюжил. Называлось это «на общих работах». Но в какой-то момент, уже видимо после начала войны, начальство энкавэдэшное почувствовало запах жареного. И «всё для фронта,  всё для победы» зазвучало для него жёстким указанием на вдвое увеличенный план золотодобычи. Прямо над их головами из Америки через Аляску и Чукотку сотнями гнали истребители «Аэрокобра», бомберы «Бостон» и «Митчелл». Были и другие поставки: редкие металлы, алюминий, химия всякая и боеприпасы, тушенка и яичный порошок, сгущенка и сухое молоко . И за всё это платилось чистым золотом, пото-му как ничего другого страна Россия, загнанная, как старая лошадь, одуревшими от власти большевиками, не производила и не могла производить. А увеличить количество Зэков в условиях, когда из-за бездарности военно-политического руководства солдатские потери на западных фронтах подсчетам не поддавались, стало совершенно невозможно. И пошло в ход в здешнем командно-вертухайском обиходе громкое, до боли в ушах и спазмов в животе, крикливо-надрывное выражение:

- Ты, майор, у меня что, на фронт захотел? Ты у меня живо там окажешься!

И такое мощное проявление командной воли руководства мобилизовывало и укрепляло дух. Но вот для реализации данного требования, в части двойного увеличения производительности труда, потребовались ещё и трудовые навыки, и мозги, кои у офицеров НКВД  редкостью были исключительной. И, как всегда в таких случаях, брошен был клич – искать «спецов». И сделали вертухаи то единственное, до чего смогли додуматься. Перекопали они кадро-вые документы на весь оставшийся в живых контингент и выявили людей, «скрывавшихся» среди ещё остававшихся в живых, технически грамотных и дело своё знающих. Нашли они их, и задачи им поставили, и харчей в миски Зэкам подбросили. Всё, ведь, для фронта, всё для Победы. Но так, чтобы только самим на этот фронт не загреметь.
 
И стал Марк Соломонович, с его-то образованием и мозгами, большим человеком, главным энергетиком управления золотодобычи, то есть объединения группы шахт, номер которого, простите, в памяти у меня тоже затерялся. Спал Зарецкий по- прежнему в бараке, кормился из Зэковского котла вместе со всеми, но вот за проволоку его уже выпускать стали. И не боялись, что в бега уйдёт. Во-первых, куда ему бежать? Тысячи километров тундры и болот. А во-вторых, он же не ворюга - блатной, но, социально близкий, он ведь коммунист в душе, и ему можно до бесконечности мозги полоскать и морочить Родиной, которая в опасности. Он же так воспитан, что всё за неё отдать должен. И ведь при правильном подходе таки отдавал!
*      *      *
Умер Марк Соломонович внезапно. Зимой поехал подлечиться в подмосковный санато-рий и там, сидя в телефонной будке и дозваниваясь домой, уронил вдруг голову на руки. И всё. А дома у него соседка, зашедшая позвонить, телефонную трубку на рычаги плохо опустила. И он, стоя в очереди и пытаясь связаться с женой, очень, как сказали очевидцы, беспокоился, что там с ней случилось, и нервничал. Короче, сердце...

После похорон собрались помянуть, и когда я вышел на лестницу покурить, то поднялся на полпролёта к открытому окну, где стоял невысокий, субтильной комплекции, мужчина. Одет он был в неброский костюм с галстуком, а выглядел очень пожилым и нездоровым. Внимание моё к нему привлёк свёрнутый бумажный кулёчек, куда он осыпал сигаретный пепел. Все остальные тут стряхивали его на прямо на пол. Человек этот старался оставаться незаметным и занимать как можно меньше места. Голову держал опущенной и периодически ею кивал, вторя каким-то своим мыслям. О чём-то задумался. И были мы с ним на этой площадке только вдвоём.
 
Вдруг он как-то неожиданно по-детски всхлипнул, закрыл рукой лицо и замер.

- Что с Вами? Вам помочь?- забеспокоился я. В ответ он молча замотал головой.
И только после нескольких минут молчания, клубоко затянувшись и на мгновенье быстрым движением подняв на меня глаза, мужчина, с трудом выговаривая слова, произнёс:

- Марик! Он мой самый близкий друг. Вместе с ним мы были там.- и он при этом как-то странно взметнул руку к правому верхнему углу окна. И заговорил быстро, сбивчиво, не останавливаясь.

- Случилось оно там у нас, нечто неожиданное, сгорел японский генератор и остановилось заморское американское оборудование внизу в шахтах? А вся ремонтная бригада только разводила руками, потому что схема обмотки у него была невероятно  сложная! А ведь ещё и ремонтный комплект деталей отсутствовал, который энкавэдэшники эти долбаные не заказали, сэкономив тем самым «аграмадные» государственные средства и победно об этом отрапортовав. А год-то на дворе 1942-й. Стоим мы с опущенными руками. Пиз**ц полный. Выхода никакого! И только начальство туда-сюда ходит и глаза свои зверские на нас щурит. Но не признавать же ему свою мудаковатость и недотяпистость. И вот в это самое время стали они на нас отрабатывать новые воспитательные методы и средства. Для убеждения и принуждения, так сказать. Порешили они, видать нам мозги проветрить.
 
Вывели на воздух свежий всю нашу электробригаду во главе с Зарецким из генера-торной, к сараю складскому спиной поставили, а насупротив выстроили караульный взвод с винтовками. Сержант проорал: "Заряжай!" Вертухаи затворами поклацали и в прорези прицелов смотрят. А майор тот между нами и ними ходит, сапогами поскрипывает. Смелость демонстрирует. Ну, прям, как под пулями идёт, не пригибаясь. К Марку подошёл и с ехидной такой подъё***кой спрашивает:

- Ну, что, Зарецкий! Долго ещё ты Советской власти голову морочить намерен! Или пора пришла пускать тебя в расход?!

А Марик,всегда выдержанный и спокойный, вдруг грязно так выругался, плюнул майору в морду и заорал, как сумасшедший,:

- Да стреляй же ты, сволочь! Сколько можно над людьми глумиться! - и после таких его слов те, кто послабже в бригаде были, и я в том числе, мы уже даже рукавицами драными своими лица позакрывали. Ну, кому так уж охота со смертью своей взглядом встречаться...

Сильный человек был Марк, крепкий, мужественный! Но рано он себе легкого конца возжелал. И неправ он был, обругав майора сволочью. Не просто сволочь был майор, а редкая, редчайшая мразь. И поэтому вытер он с лица плевок платочком, нехорошо так улыбнулся в глаза Марику, и, повернув голову в сторону расстрельной команды, спокойно скомандовал: «Отставить. К ноге». И караул опустил винтовки, пристукнув прикладами по промерзшей  земле.

- Над людьми глумиться, говоришь? А кто тебе сказал, что ты человек? Это во-первых. А во-вторых, Зарецкий, забыл ты, наверное, что твоя жена, Софья Ароновна Зарецкая и сын твой, Юрий Маркович Зарецкий, 38-года рождения, проживают в эвакуации в г.Игарке, подселенцами в доме номер 16 по Шпальному проезду, и ты, Зарецкий, недавно получил от них оттуда письмо. И зачем мне, скажи,  на провокацию твою поддаваться и электробригаду расстреливать. А пошлю-ка  я лучше вот прямо сейчас срочную радиограмму в Красноярское управление, опишу им в ней геройское твоё поведение, а уж они там и сами знают, что положено делать с Членами семьи Изменников Родины, ЧСИР – по нашему. Ну, что ты мне на это скажешь? И через недельку-две пришлют они мне фотографии, с отчетом о проделанной работе... Авипочтой... И тогда-то мы с тобой их и посмотрим... И бабки подобьём!...

А мы стоим всей бригадой и слушаем. И спину бригадирскую, в один миг осогбенившуюся и в припадке бессильной ярости рыданиями сотрясаемую, видим. И рукавицы с лица мы уже опустили. И каждый себе думает:

- Ох, трудна, Маркуша, доля твоя! Ну, почти непосильна! Но на то ты и Главный, на то ты и бугор-бригадир, и кликуха твоя - Мудрило. Мы, сам понимаешь, ребята технические и сделать можем много! И руки, и спины ломать – это наша прямая обязанность. Но вот голову свою об эту генераторную схему гнобить и уродовать, это вот, мужик, твоё теперешнее дело. Да и видим мы, убедил тебя майор... Нашёл он слова, тёплые и дружественные, которые дошли до твоего сердца. Ведь дошли? И душу твою они, похоже, тоже тронули? А это значит, что обыграл он тебя в эти вот шашки-шахматы. С ферзёй в рукаве, но обставил! А по-простому говоря, сломал он тебя, как палку, через колено. У нас на глазах, в назидание!
 
И, постояв из сочувствия у Марка за спиной, дав тем самым ему немного успокоиться, начинаем мы, бригада, пугливо оглядываясь, расходиться. А я тяну его за рукав и приговариваю:

- Ну, идём. Идём, Макуха! Вон старшина караульный нам от щедрот майора аккорд-ную оплату тащит, каждому по две пачки махорки. И доппаёк к этому ещё накинет, гад ползучий. Так что малость и подхарчимся ещё в эти дни нелёгкие! А сейчас, пойдем, друган. Пойдём и свернём по козьей ножке, посидим ладком, подымим дымком. И там уж оттаешь, и душу отведёшь. Крепко он тебе засадил, сочувствуем горю твоему, но помочь тут тебе просто некому. Тут, ты ведь знаешь, каждый за себя. Закон тундры. А пока ты, Мудрило, над схемой мудрить-думать будешь, мы генератор-то разберём, обмотку погорелую где смотаем, где вырубим, и пазы в сердечнике прочистим...

К исходу первых суток Марк мне сказал, и так я его понял, что схему самураи настолько непростую и мудрёную намотали, в которой  разобраться так быстро ему просто не под силу. Школа другая. И решение он принял такое, от которого у иного бы и ноги-то подогнулись, и плечи хрустнули б, ношу эту не потянув. Просто  и спокойно Марик объяснил нам, на какой тонкой нити жизнь наша сейчас подвешена.

 – Вот он сердечник, вот пазовое пространство, а вот он - я, инженер Зарецкий, Марк Соломонович. И надо мне трехфазную обмотку на 380 вольт напряжения сюда воткнуть, прорисовав и просчитав предварительно. Книг нет, но голова есть. А значит, придумаю! Но и у Вас, мужики права ошибиться при укладке тоже не будет. Никакого!

И не спал Марик толком почти пятеро суток. Так, на ходу прихватывал, на одной ноге... Как лошадь – стоя! И ел на бегу да всухомятку, где и как придётся.  Пока в изумлении не увидел, что  закрутился генератор и дал нужные ток и напряжение. А мы рядом с ним стояли и глазам не верили. А кто-то сзади тихо сказал: "Охренеть можно! Опять обнесла костлявая!"
 
И поползли транспортёры в забоях, и клеть заработала, и лебедка отвальная тоже. И ожила шахта, и пошло золотишко. А случайно встреченный нами потом у клуба майор улыбнулся вполне дружественно и даже назидательно так произнёс нечто о том, что, мол, зря ты бузотёрил, Зарецкий, у каждого из нас – своя служба. У Вас одна, а у меня другая. И, главное, чтобы каждый нёс её, как положено! Исполнял бы по всей Правде и по всей Совести. И тогда Победа будет за нами!

И так оно и вышло, так оно и случилось, но были они, Победа эта, и Правда, у каждого своя! А про Совесть я уже не говорю, потому как разговор это уже другой, отдельный.

Спасибо, брат, за то что, выслушал! Просто душу выворотило, за всю прошедшую жизнь нашу с ним разом! Святой человек был Марик! Земля ему пухом...- договорил он, протянул мне руку и, выловив из прихожей своё пальтецо, ушел вниз по лестничным маршам. Ушёл, не прощаясь, не оборачиваясь!

*      *      *
А Марк Зарецкий, как я помню из его повествований, отбатрачил на зоне до конца 44 года, когда где-то там высоко, в Судебном Поднебесье, пересмотрено было его дело о вредительстве и шпионаже. Причиной пересмотра стало то, что служивший у немцев полицаем Павлосюк, был пойман, изобличён и осуждён, а заодно, как говорится, дядя-прокурор прошёлся ретроспективно по всем делам и приговорам, вынесенным по его гнусным оговорам. В порядке прокурорского надзора выявил он там множество людей, оклеветанных этим фашистским прихвостнем, и дал ход процессу по их реабилитации. Это важное дело было! Я, понятно, про тех, кто дожил, говорю. Их было совсем немного. Так что и работа, она, в общем, получилась небольшая! А больше вышло тех, кто – посмертно. А там всех делов-то на два листочка – постановление о закрытии дела да справка родным. Так что, и за то - спасибо!

И Марка Соломоновича Зарецкого перевели на беспривязное содержание. Жить он стал уже в поселке вне колючей проволоки, расконвоированным. Комнатуху с казённой мебелишкой выделили. И даже паёк какой-то, как вольнонаёмному, дали. Но в остальном, горбатился он там же и так же, как и все эти восемь лет. Потом пришла долгожданная Победа. И, как он любил говаривать, «враг был нами разбит, а они победили». И сразу же снижение потребности в солдатах на фронтах войны, ощутилось там на Колыме, в лагерях. Заработал старый, как мир, закон сохранения. И если там, в армии, мужиков в сапогах поубавилось, здесь в тундре их вполне ощутимо начало прибавляться. Смена состава произошла! И пошли они сплошной чередой – военнопленные и с окупированных территорий. Ох, и умела Советская власть из людей «врагов народ» лепить. Миллионами!  Сколько рабов бессловесных её понадобится, столько шпионов и вредителей она и разоблачит.

*     *     *
Но герой наш в этом круговороте уже не участвовал. И к началу навигации 46-го года ждал он с нетерпением приезда с Большой Земли жены с ни разу не виденным им сыном. И ведь дождался. Правда, за сутки до этого залило паводковой водой новую шахту в 20 километрах от базового поселка, в котором Марк Соломонович проживал сейчас, и надо было ему ехать туда и организовывать энергоснабжение. Поехал, организовал, но вот к прибытию парохода малёк припозднился, прибежав уже через час после того, как судно отшвартовалось и разгрузилось. Жена ждала его на пристани, возле смайнованных краном в грузовой сетке вещей – двух старинных сундуков и фибрового чемодана.
 
Он долго стоял, припав к ней, прижав её к груди, задыхаясь от прихлынувшего к истосковавшейся душе счастья, не представляя, как это можно будет теперь выпустить её из рук. И вдруг его, как окатило:
 
- А сын? Где сын!
- Сейчас позову!- и жена повернулась в сторону игравших в футбол мальчишек.

А он схватил её резко за руку:

- Я сам... Сам... Я сам угадаю!...
И, представьте себе, угадал!
 
Но дать этому человеку пережить такое вот разрывающее душу счастье и в такой неповторимой форме могла только единственная в мире власть, Советская, самая, пожалуй, гнусная и подлая из всех, в этот период существовавших на белом свете.
 
Чикаго, 2015