Листая семейный альбом

"Входя в какой-либо дом, всегда смотри на три вещи: книги, цветы и фортепьяно. Эти предметы могут многое рассказать о человека. А их отсутствие — еще больше".

Лукавые черно-белые глаза прабабушки заставляют вспоминать ее напутствие каждый раз, когда я открываю эту книгу в красном переплете. Если Цветаева возвращалась к детству, то я ищу ответы в более глобальном прошлом. Но, как всегда, моя родня не считает нужным четко объяснять ситуацию, предпочитая таинственные намеки, хитрые улыбки и одобрительные кивки, когда их маленькое чадо самостоятельно добивается цели. Так было, когда мне было семь и я бежала за советом в соседнюю комнату. Ситуация не меняется, когда я сижу на диване и листаю альбом с фотографиями.

Закуривая, хитро смотрит на меня дед, пока размытый корабль ждет невысокого адмирала. "Решение, — должно быть принято, независимо от того, верно оно или нет. Когда вокруг стрельба, нет времени прорабатывать все возможности, тут важно действовать".

Голос затихает, пока я переворачиваю страницу, и заменяется новыми. Мама отчима с сестрой, относящиеся ко мне как к родной внучке, застигнуты в разгар спора вспышкой фотоаппарата. На столе стоит третья — моя — кружка, которая вместе с другой посудой слушает наперебой воспоминания вышедших на пенсию издателя и дизайнера. На заднем плане белеет среди высокой травы наша собака, полноправный член семьи, радующийся простору после душной московской квартиры.

С другой страницы сурово взирает уже родная бабушка. Всегда серьезно, всегда придирчиво. Она настолько мной недовольна, что даже молчит, впрочем, возможно и потому, что не знает, что посоветовать человеку, до рождения которого она не дожила. а может, у нас просто не совпадают вкусы: я упорно считаю, что она похожа на Ахматову, которую бабушка по неизвестным причинам не любила. Стоящий рядом дед спокойно улыбается, предлагая не копаться в ушедших капризах и жить настоящим. Но, игнорируя совет, я листаю дальше.

Из страниц выпадает фотография. 1943 год, где-то на севере. Небольшой отряд, имена аккуратно подписаны сзади. Третий и четвертый слева — прадед и его одноклассник, случайно столкнувшиеся во время войны. Неожиданная, но трагическая встреча: друг бросился на пулемет, спасая товарищей, всего неделю спустя. Одна из немногих историй, которые прадед позволил себе рассказать о сороковых. А так — только письма невесте, стихи и несколько фотографий, где большинство лиц —замазаны или обрезаны. Я не могу судить, но мне кажется, страшнее было не уничтожать связи, а смотреть на эти обкусанные карточки, дожив до 2000-ых. Когда — уже стало можно. Но до которых не все дошли.
Со вздохом убираю верящий в будущее отряд обратно и открываю последние заполненные страницы. Кошка уютно сидит у мамы на коленях, мешая работать, отчим верхом на коне, счастливый и залитый солнцем. Папа с моей сводной сестрой (прислали фотографию с юга, на обороте — трогательные пожелания). И, где-то под конец, мой обгоревший нос и радостная улыбка, встречающие рассвет на вершине египетской пирамиды.

Альбом закрыт, решение принято. Я выхожу из дома, а с фортепьяно, рядом с любимыми подсолнухами, из-под обложки с потертым красным переплетом выглядывают одобрительные улыбки.