Свидание

На фото крайний справа – д. Гена (брат моей мамы Хаи) в возрасте 11-12 лет...


Посвящаю моей любимой бабушке Фриде


     Нещадное июльское солнце 1945 года обжигало двух маленьких путников, подходивших к высоким, выкрашенным в грязно-зелёную краску воротам, от которых в обе стороны тянулась изгородь из колючей проволоки...
     В руках у двенадцатилетней девочки и её девятилетнего брата болтались скромные узелки с непонятным содержанием... Подойдя к воротам, девочка несмело постучала в окошко и прислушалась... Окошко со скрипом отворилось, и на детей посмотрели усталые глаза охранника...
     – Ах, это опять вы...
     – Дяденька, – взмолились дети, – ну, хоть на пять минуточек...
     – Боже мой, что с вами делать, я из-за вас пойду под трибунал...
     На щеке сержанта наливался багровой краской шрам, но после недолгого колебания он распорядился, отдавая кому-то внутри здания приказ:
     – Селезнёв, приведи Фриду сюда, только без шума, как в прошлый раз...

     Через какое-то время лязгнул замок, и, протискиваясь сквозь узкий проход в воротах, вышла молодая женщина с поникшими плечами и с печальными глазами, и бросилась к детям...
     – Майнэ киндэрлэх, Хаеньке, Генэх... – женщина упала на колени, рыдая и покрывая поцелуями босые ноги детей, усыпанные цыпками и дорожной грязью...
     Дети обнимали, целовали маму и, горько плача, наперебой говорили, что принесли ей немножко хлеба и две отварные картошины и что по дороге собрали малины и черники...
     Плачущая женщина, перемежая русскую речь с идишем, жадно расспрашивала детей об их сиротской доле, говорила о том, как она скучает и, наверно, умрёт от тоски, ожидая освобождения, допытывалась, не обижает ли их её старшая сестра со своими наглыми дочками, она хорошо знает несносный характер своих племянниц, и, что она очень надеется на скорую амнистию...
     За плечами сержанта вдруг раздался командный голос:
     – Это что за безобразие, под трибунал захотели, Иванов?
     Охранник вытер слёзы, бежавшие по багровому шраму, и, приставив руку к козырьку фуражки, ответил:
     – Виноват, товарищ майор, готов понести наказание.
     Чуть помягче майор спросил:
     – За что она сидит и кто это?..
     – Вдова, товарищ майор, муж её погиб в сорок третьем, а она продавала на базаре солдатское мыло, резала на кусочки и от этого имела навар, у неё же четверо детей, и пять годков свои получит – и к бабке не ходи...
     – Жидки, как я понимаю?.. – спросил офицер...
     В глазах сержанта вспыхнули злые огоньки, и багровый шрам быстро-быстро задёргался...
     – Ладно не кипятись, пять минут и кончай эту бодягу, ухожу, я ничего не видел и в следующий раз будь поосторожней...

     Охранник постучал костяшками пальцев по окошку и тихим голосом сказал:
     – Заканчивайте свидание, ребята, я и так за вас чуть не схлопотал на всю катушку...
     Женщина и дети слышали весь разговор и во время него застыли в немом страхе...
     Мать, целуя по очереди детей, подошла к воротам и вновь упала на колени, уткнувшись лицом в грязные подолы одежонок детей и обильно смачивая слезами худенькие тела...
     Открылась узкая щель в воротах, и рука охранника легла на руку женщины и втянула упирающееся тело за глухую изгородь...
     – Дяденька, дядееенькааа... – закричали дети и стали колотить в окно охранника...
     – Ну, что ещё?.. – устало спросил сержант...
     – Дяденька, а передачу... – сквозь слёзы умоляли дети...
     Сержант Иванов взял из сиротских рук узелки, покачал скорбно головой, и по багровому шраму обильно покатились горькие солдатские слёзы...
     Через два года за ворота тюрьмы выпустили больную, почти слепую пожилую женщину, и майор сурово сказал Хае:
     – Мы выпускаем вашу мать досрочно по решению медицинской комиссии, пусть она умрёт на ваших руках…