Красная площадь продолжение

Мозг живет, торжествует и заканчивает импровизацию: славься, о ты есть
Человек! Встретить, узнать тебя трудно, услышишь о тебе редко. Славься!
Мужество, честность, уважение к другой жизни! Убеждения поданы спокойно,
мудро-отрешенно, с пониманием - какой начислят гонорар... Плотно. Это как
наперсток с веществом неведомых планет, перевешивающий земной паравоз.
К парню приходят с призывного пункта, а он говорит: "В преступной банде
я не могу служить!" Миллионы в эту минуту приветствуют фюрера раком и
стоя, тысячи держат кукиш в кармане, тысячи мстительно думают: запоете
могильную, гитлерята; десятки проводят исторические параллельные, нудно
и длинно благовестят о роке, висящем над нацией...И это не на амбразуру
броситься с комсомольским сердцем, в горячке боя. Симфонии, романы,романсы,
стансы, карбованцы, в городском саду играет духовой оркестр...

И я мог бы приехать в Москву, зайти в центральный Комитет (вот, тебе
подай самого генсека, не хочешь скромно, в райком партии) и сказать:
- Леонид Ильич, уважаемый, коммунизм - дерьмо, фашизм - дерьмо, религия -
опиум, сионизм - дрянь, антисемитизм - тоже, расизм - дерьмо.
К генсеку на прием не попадешь, конечно. Письмо не дойдет.
По первой программе телевидения. Во всеуслышание!

Слаб человек, хочется подробно самовыразиться. А лучше не разговаривать
с человечеством. Зачем волноваться и прыгать? Смерть сама подойдет. Ноя
еще не вознесся, явления живого мира волнуют и трогают меня.А ведь я,
наверное, не достигну естественной смерти? Сижу в темном зале перед
освещенной сценой, смотрю на картинки. И вдруг теряю самообладание.
Реплики, выкрики. Нет, не полезу на трибуну,сколь бы ни была красивой
и убедительной речь - она обман себя и других. Иллюзии.

Переделать разом мир по-своему - этим пусть развлекаются параноики,
из коих слабые находят пристанище в лечебницах, сильные и хитрые в
революции. Мало иметь ценную идею, важнее любую запихать в задницу
коня, именуемого в ученых сочинениях исторической необходимостью. Тогда
лозунг "Хлеба, соли и зрелищ!" привлечет и интеллигентную публику,
она обожает обещания про жизнь совсем хорошую... Футбольный мяч и тот
реагирует на удары и перемены окружающей среды...

Реплики, выкрики, то злобные, то восторга... Отчаянные минуты... О,
если бы не думать о том, что будет со мной (это, кстати, не страшно,
но с теми, кто рядом с тобой и непричастен к думам твоим),о судьбе
чудаков, которые во веки веков не приспособлены к строевой подготовке:
то повернутся не через нужное плечо, то шагнут с правой. Левой, левой,
левой! Ну а тех, которые с другой ноги встают, в расход. Оприходовать
как доход государства. Если бы мысль не тянулась к тем, кто придет
после нас... Оптимизм - это не голос разума, это бедные добрые намерения...
Если бы не думать о немецком парне, который на пире чумы внятно сказал:
"В преступной банде я не могу служить!" Недостижимая цельность...

- Папа, сама!
Люба с работы еще не пришла. Хозяйничали папа с дочкой.
Ефим подал Настеньке блюдце, чашку, она осторожно их понесла в комнату,
в которой всегда обедали - на кухне не повернуться. Глава семьи попробовал
в кастрюле суп. Нагрелся, можно есть. Поставил на плитку чайник...
Настенька не ела суп, не успела проголодаться. Пила чай. Ефим наблюдал.
Ипартбилет, и тоска мировая, и тревога, и размышления на тему: вольный
человек и жестокое общество - всё мельчилось, растворялось, опустяшилось.
Дочка подражала прабабушке. Степенно отлила из чашки на блюдце, которое
затем подняла на пальцах, долго дула и фукала на чуть теплый чай, звучно
отхлебнула.
И от неизьяснимого удовольствия, проистекавшего от соседства с милым
человечком, плодом своим, глазам тепло и мягко в слезах, которые удалось
удержать, чтобы они не потекли по щекам. Сердце радостно подталкивало
кровь вверх, и мозг затихал, пульсировал спокойнее и ровнее...

Старик Арефий с сумкой, в которую старуха положила мыло, рубашки,
кальсоны, мочалку, шел в баню.
- Папаша, узнаешь?- перед ним стоял майор Сурепкин.- А, Арефий Парамоныч?
Правильно?
- Папамоныч... А ты, кажись, лейтенант Георгий?
- Был. В твоей избе в 42-м стояли. А хозяйка жива?
- Что с ней сделается. Вот так встреча!
- Сколько лет?! Месяц тогда стояли в вашей деревеньке. Прифронтовая
полоса. А Зойка как?
- Зойка родила солдата. Мы со старухой давно перебрались из деревни.
Там, верно, и жихарей не осталось.
- Отметим, отец, такое дело!
- Меня хозяйка в баню отправила.
- Когда еще так столкнемся? Проездоя я, через пару часов поезд. Поговорим.
На вокзал и зайдем, в ресторан. Подумай, как, по улице иду, а навстречу
ты, отец... Все вспомнил. Хороший ты мужичок.
- На пять минут.
Майор угощал, вспоминал, старик поддакивал, пьянел, улыбался.
- Скоро поезд. Надо за вещами. Очень рад, отец. Война, а живому всё
приятно вспомнить,- он полез в карман, доставал деньги,- спешу,- выронил
бумажку,- адрес дам, приезжай. С хозяйкой. Счастливо!
Старик осовело посмотрел на уходившего майора, уронил голову на стол.
Обьявили посадку на московский поезд. Ресторан пустел.
- Дедушка, тебе куда?
- Ы-ы-ы...
Мужчина поднял с пола бумажку - билет!
Под руки, взяли и сумку его...
- Это где мы?- проснулся Арефий.
- Клин, к Москве подьезжаем...

"В преступной банде я не могу служить",- сказал крестьянский парень. А
так называемый гений ракетостроения Вернер фон Браун прислуживал.

Ефим Кабусов, год рождения 1940-й. Сообщим его биографические данные.
Обильно представим его суждения, заметки, фразы из записной книжки. Он
не ведет дневник, но кое-что отмечает.
Он родился в 1940 году и размышляет о событиях, о людях, о которых можно
прочесть в газетах, в журналах. Не обессудьте. Заранее приносим извинения
родным и знакомым исторических лиц - мнение Кабусова, очевидно. не
совпадет с вашими оценками. Мы не будем художественно изобретать мистических
чудовищ. В 1969 году над ним потряхивает стоголовое - коммунизм. Реальное.
Мы без намеков. Подтекст в нашей прозе (советской) не литературный, а
изощренный, лакейский. Для хозяина одно обьяснение, другое - для приятелей.

Когда Ефим ходит за водой на колонку, колет дрова, прогуливается перед
сном по тихой улице или по валу за огородами, он не прочь пофантазировать.
Одна тема: представительное собрание-симпозиум в Гудзоновом институте
"Как держать в узде народные массы?" Присутствуют теоретики, вожди, жокеи,
пастухи, дрессировщики и прочие лица, которым выпало руководить и повелевать,
водить народы и стада по неизведанным тропам. Вторая - "Полет Ефима Кабусова,
гражданина Союза Советских Социалистических Республик,на Луну. Митинг на
Красной площади..." Вы ведь не знаете, что он на полдня опередил американских
космонавтов и пережил страшные минуты на спутнице Земли... Третья -
"Классовая борьба в период развернутого строительства коммунизма". Эта
более теоретическая,рассудочная. Четвертая и т. д. Или экскурсии в историю,
страны или Старого Посада, неожиданные воспоминания из детства, юности.
Терпеливо восстанавливал эпизоды, логически продлевая назад или вперед,
пытался определить их влияние на формирование личности.

Например. Вечером он порылся в книжном шкафу, нашел воспоминания Эренбурга.
Там есть любопытный документ - письмо офицера о том, как они вернутся с
фронта и всё начистоту обсудят. Ищет Ефим письмо, листает книгу, читает
некоторые страницы. Много спорили об этой книге когда-то. Потом вспомнил,
что нужно воду принести. Отправляется с ведрами. Тепло на улице, светит
фонарь на столбе, слышно как негромко перебраниваются бабы в третьем
отсюда дворе, пищит моторка на озере. Ток воды слабый в колонке. Ведро
наполняется неспешно. Настроение благодушное. Забавный эпизод. Прощание
Эренбурга с прогрессивным заморышем в подворотне. Друг СССР всем доволен,
но вроде как тюрьмой припахивает немножко. Илья кивает. Но оба понимают:
об этом никто не должен узнать - тогда делу мира крупный урон.
Когда впервые читал Эренбурга,эпизод не показался забавным. Люди видят,
задумываются, сомневаются - драма...Взгляд назад. Пустяк, капля. И
устоявшиеся, привычные представления, выводы разваливаются, рушатся.
Как вспышкой магния, всё освещается внезапно, актеры не успели
приготовиться... беспощадный свет.
Понравились мемуары, потянулся к его прозе. Какой молодец лихой,
иронист в 20-е годы. Кем он был при Сталине, сознание в тень опускало.
Первый "Оттепель" написал. В глубине души либерализм протащил до наших
дней... Мысль Кабусова не дремала, за эти годы многое прочитал, узнал.
Термиты делали свое дело. И здесь, у колонки, завершилось. Пронзило.
"Оттепель" - холуйство высшей пробы... Вот она оттепель - гадость с носом,
первой запахла. Типичное яркое лицо советского интеллигента. Наскоки и
ядовитость, видимая смелость. Пресмыкающееся с антенной. Тут не
литературоведам, бионикам работать надо. Перед первым сьездом писателей
сдался. В 53-ем  первым ветры новые уловил. А ответ на мое письмо?
Восемь-девять лет назад. Ефим спрашивал, что Илья Григорьевич думает о
нынешнем времени, хрущевском? Душу открывал перед писателем, а он,
сейчас у колонки Ефим понял, между елок вильнул, уклонился...Гадость
с клеймом либерала! О чем он думал? Страх был, конечно. А главная дума
о шкуре, драгоценной шкуре пижона с трубкой, московского читателя
парижских газет, приятеля Пикассо. И с такой же мразью прощался в
московской подворотне. Дело мира пострадает, если Земля узнает правду
о СССР! Да, вероятнее, и эта бодяга с сомнениями придумана после
ХХ сьезда партии. Кстати, на неделе Виктор Павлович принес старую
книжку Кабусову - ты любишь такие вещички. К месту. Яйца или нос ему
дверью не прищемили, чтобы подобную блевотину размазывать по бумаге.
Подумал с запозданием Ефим, потму что сначала он просто позабавился
чтением.
А я процитирую немного для понятности.

"Бывало в чужой стране, не зная ни ее языка, ни обычаев, я вдруг видел
знакомое лицо, и сразу все становилось близким, понятным. Я приехал
как-то в заполярный шведский городок Кируну, где добывают руду. Всё
меня удивляло: олени лапландцев вперемежку с автомобилями, тундра и
неоновые лампы, девушки, проделывающие книксен, шахтеры в котелках.
Я подумал: до чего все это непонятно! Меня повели в дом, и на стене я
увидел фотографию: Сталин шагал в своей шинели. Я улыбнулся, и улыбнулся
суровый хозяин дома, секретарь союза горняков, он ласково сказал: "Сталин".

Он побывал и в далекой Америке. На берегу яркорыжей реки Миссисипи, где
хлопок, негры и беда, я зашел в лачугу: доски, покрытые пестрым тряпьем,
а на стенах - ни картинок, ни зеркальца, только одна маленькая фотография.
Негр показал мне ее: "Это Сталин". Имя было паролем, оно опрокинуло
перегородки, поставленные злыми людьми: под маленькой фотографией черный
человек впервые в своей жизни дружески обнял белого.

Когда я был в Греции, бастовали рабочие Каваллы. Полицейские стреляли
в рабочих. Там я увидел имя Сталина на обломке мраморной колонны:
"Есть Сталин!" - это написала вдова убитого.
Другая страна, другая стачка. Угрюмый больной шахтер позвал меня в свою
хибарку. Он жил бедно, сказал: "Угостить нечем. А дома у меня весело..."
Он показалглазами на черную мокрую стену. Там висели два портрета,
вырезанные из журнала. Шахтер сказал:"Видишь, я написал имена. Конечно,
никто не спутает, но приятно было писать". Под портретами рукой,
привыкшей скорее к кирке, чем к перу, было выведено: "В. Ленин" и
"И. Сталин".

Сталин обошел весь мир; его видели молодые китайцы, освобождая древний
Пекин, и он заходил в тюрьмы Индии,чтобы дружеским словом поддержать
осужденных.

... Сталин шел по этим (военным) дорогам рядом с солдатами, с ними
молчал, когда горе сжимало сердце, с ними пел солдатские песни,
вытаскивал из глины орудия, взрывал мосты и наводил мосты, сидел у
бледных зимних костров, переправлялся на плотах, на бочках, на плащ-
палатках через широчайшие реки, выносил раненых, писал: "свободно от
мин", ходил в разведку и первым пришел на первую улицу Берлина.

Недавно я был в Риме. Вечером на огромную площадь пришли приверженцы
мира - сто тысяч римлян. Ораторы говорили на разных языках, а потом
рабочие зажгли факелы, и тогда я увидел портрет Сталина у древней
Латранской стены. Горячий, живой свет озарял знакомое лицо. Люди
расходились обнадеженные: они знали, что Сталин отстоит мир.

Когда говорят о самом важном, о том, что больше всего нужно человеку,
повторяют: "это как хлеб", или: "это как воздух". Нужнее всего человеку
вера в свою правоту, в смысл своей жизни: такая вера - броня, она
делает сердце крепким, как сталь. Вера миллионов и миллионов простых
людей, живущих на Волге и на Ганге, на Луаре и на Амазонке, связана
с образом Сталина".
Знакомая размашистость, необузданность автора "Хулио Хуренито".

Есть у Кабусова фотография: Горький со Сталиным и Ворошиловым сидят
на кожаном диване. Какой поворот сделала мысль Ефима, когда он читал
очерки Горького о вечеринках у лавочников? Лабазники приглашали Алешу
Пешкова выпить, а потом задорили: обличай правящие классы! И Алеша
выдавал им, в сытые, смеющиеся хари. Понимал, на закуску не жадные
купцы. А на старости новых хозяев не баловал обличениями. Хе-хе, эти
шутки всерьез принимают. Оптимизмом, оптимизмом надо их потешать.
Кто не с нами, тому пулю в лоб, говорил Муссолини. Писатель вернулся
из Италии, слог его тоньше, вычурнее: кто не с нами, тот против нас...
А что с врагом делать... опять же в лоб... Алешу Пешкова, барин,
голыми руками не возьмешь!

Но человека с чувством юмора логика далеко не завекдет. Он вовремя
усмехнется.