Предосенний город мой, 8 сентября

Так бывает, читаешь стихи, а видишь только образы, только эпитеты, точно они оторвались от смыслового ствола, заданного автором, словно листья осенние, а я собираю их в букет...
"Ветер широкий и шумный, свежий и колкий... город предосенний, воздух тонкий..."
Выхожу из метро на "Площади Восстания" прямо в дождь. Стою напротив 36-ти метрового обелиска "Городу-Герою Ленинграду". Как давно я не была тут на улицах моего детства. Вот Гончарная улица, и хочется зайти к подруге обсохнуть и попить чаю, поделиться переживаниями, а её мама угостит нас чем-нибудь вкусненьким...
Но нет уже наших мамочек, да и подруга уже далече...
А душа не верит этому.
Душа помнит каждый уголок, где она обитала в разные отрезки времени бытия. Душа грустит по каждому своему дому, сколько бы ни сменилось адресов, в каждом доме - часть души...

Таким же предосенним днём, когда мама моя была еще молодой преподавательницей и работала над диссертацией в области энтомологии, немецкие части прорвали Лужский оборонительный рубеж и вышли к Ладожскому озеру. Враги захватили Шлиссельбург и блокировали Ленинград с суши. Этот день 8 сентября считается днём начала блокады. Все железнодорожные и автомобильные коммуникации были разорваны, сообщение с городом поддерживалось только с воздуха и по Ладожскому озеру.

Осень хлынула багряным светом в обезображенные врагами сады и парки "пусты теперь Дионисовы чаши..." Никто ещё и представить не мог, какая наступит зима. На крышах устанавливали зенитные пулеметы, рыли окопы.

Здесь неподалёку, на Лиговке такой пулемёт стоял на "Перцевском доме" рядом с Московским вокзалом. В этом огромном доме, построенном братьями Перцевыми в 1941 году жило около 5000 человек, естественно, в перезаселенных коммунальных квартирах.

На чердаки таскали песок, деревянные части строений промазывали антипожарной жидкостью. В городе появилось много беженцев из области, даже с коровами...
Очень быстро исчезли продукты, сгорели Бадаевские продовольственные склады, появились карточки.
Немцы стремительно продвигались, тревога нарастала.
Институт ИЗиФ на Чайковской улице, где мама преподавала, эвакуировали куда-то, но мама, как многие ленинградцы, отказалась от эвакуации, занималась на курсах медсестёр в Обществе Красного Креста, работала на оборонных работах. Все дороги немецкая авиация обстреливала на бреющем полёте, рыть окопы ходили перелесками, возвращались, когда стемнеет.

И вот так случилось, что на дороге заметили движущиеся на высокой скорости мотоциклы. Немцы! Всем приказано спрятаться в лесополосе. Из окружения выходили ночами, чаще бегом...
Мама всю жизнь вспоминала, как они возвращались в город с окопов, как бежали от немцев и говорила одну и ту же фразу: - Сейчас бы я так не смогла... И мне, ещё не родившейся тогда, доныне снится часто сон, будто я бегу через лес от шоссе, по которому мчатся на мотоциклах и стреляют вслед солдаты в немецких касках.

А там, в сентябре сорок первого, по Ленинграду уже велись артобстрелы и непрерывные бомбёжки по ночам. Зенитчицы(много было женщин в ПВО) несли боевые дежурства и отчаянно стреляли по вражеским самолётам. Всё больше поступало раненых, под госпиталя занимали школы и училища.
Мама работала в Эвакогоспитале на Петроградской стороне в здании Топографического училища, в котором до войны учился мой будущий свёкор. Весь персонал госпиталя жил на казарменном положении, домой ходили в увольнение.
Всё больше появлялось разрушенных зданий, в увольнение шли проведать, цел ли дом, живы ли родные и близкие?
Совинформбюро скупо сообщало о сдаче городов. Под Ленинградом шли жуткие бои.

Возвращаюсь из центра города, чуть в стороне Пискарёвское кладбище, еще зеленые кроны деревьев, только берёзы с золотистой проседью... Здесь мне всегда приходят на память строки моего первого литературного наставника - поэта Сергея Давыдовича Давыдова, блокадника и уже с 15-ти лет фронтовика:

"Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискарёвка во мне живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет..."